Теперь мы стали часто ездить на пляж, почти каждый день. Профессор возил с собой толстенные книги и читал, сидя на песке, делал заметки в блокноте и тычками поправлял сползающие очки. Мне же больше нравилось плавать и собирать раковины. Волны трясли меня, как игрушку, и я полностью отдавалась на их милость, а когда они наконец выносили моё хрупкое тело на берег, там поджидала другая ловушка: пока я отдыхала, Профессор рассказывал мне об императорах и политике. Я делала вид, что внимательно слушаю, но потом всё равно начинала клевать носом или сбегала обратно в воду. Профессор расстраивался, я уверяла его, что всё это жуть как интересно, он делал вид, что верит мне, потому что нуждался в слушателях – этот маленький спектакль мы разыгрывали по шесть раз на дню. Возвращались в деревню уже под вечер. Бабушка бросала в мою сторону многозначительные взгляды, но ни о чём не расспрашивала, только улыбалась заговорщицки. Пекинского молодого человека, который измарал для меня столько бумаги, она не знала, и уже поэтому считала знакомого Профессора куда лучшим выбором. Я быстро устала развеивать её фантазии.
Однажды мы возвращались с пляжа, как обычно, уже в сумерках. Шли пешком, Профессор катил за руль велосипед, я шагала рядом с ним, босиком, держа в руках шлёпки. Ступни приятно грела чуть подостывшая к вечеру и уже не раскалённая земля, ветерок дёргал за волосы и юбку. Не знаю, что натолкнуло меня на эту мысль, наверное, просто было слишком уж хорошо, а я знала, что всё хорошее быстро проходит, особенно, в моей жизни, – но я вдруг вслух пожаловалась, как печально, что лето скоро закончится, хотя был ещё только июнь. Профессор усмехнулся.
– Почему людям так нравится говорить о грядущих бедах? – сказал он. Я пожала плечами.
– Хотят быть к ним готовыми.
– Вопиющая трусость.
– Почему?
– Они не хотят быть готовыми, просто боятся разочарований, так что стараются даже не очаровываться и по возможности закрывают глаза другим, чтобы все страдали, как страдают они. Ты молодая и красивая, спорю, тебе постоянно говорят, что скоро ты станешь старой и уродливой, якобы чтобы ты поменьше заносилась. И плевать, что до этого «скоро» ещё лет тридцать, да и в старости ничего такого уж чудовищного нет. Нет, на самом деле они просто пытаются затянуть тебя в своё болото.
– Ты считаешь, что я красивая? – я даже предположить не могла, что однажды услышу что-то подобное, особенно, от него. Родители предпочитали хвалить мой ум, Чэн Лю – порядочность. Красота для них была предметом, не достойным внимания.
– Ты меня не слышала? – каким бы сарказмом ни полнился ответ, Профессор не сдержал смущённой улыбки. Тут же отвернулся, сощурился на закат и перескочил: – Наши люди сейчас очень умные и поэтому очень боятся узнать, что их ум ничего не стоит, только и думают, что о будущем, которого не достичь. Стоит разогреться солнцу, они со знанием дела говорят о приходе осени. А между тем, смотри, наступает новая эра, эпоха. Эпоха стрекотания цикад. И никто этого не замечает, все слишком озабочены тем, что случится, когда она закончится. А она не закончится никогда – я буду верить в это со всей глупостью, на которую способен.
Я ничего не ответила – молча обдумывала его слова. А через паузу спросила:
– Можно я прокачусь на велосипеде?
Профессор не удивился, решил, что я пропустила его слова мимо ушей – а я просто подумала, что, раз такое дело, я хочу успеть повеселиться в эту летнюю эру. Раствориться в заблуждениях о её бесконечности я, увы, всё равно не могла.
Профессор улыбнулся и кивнул: «Садись». Когда я устроилась на седле, он, незаметно обняв меня за спину, взялся за руль и побежал вперёд, толкая велосипед. Я вскрикнула, чувствуя, что ничем не управляю, потеряла педали, а когда наконец нашла их, Профессор посильнее толкнул меня вперёд и отпустил.
Домой я вернулась запыхавшаяся, растрёпанная, абсолютно счастливая и с содранной коленкой – переднее колесо налетело на камень. Бабушка Цинь сидела на кухне и листала старые-престарые, ещё времён республики* модные журналы. Я попросила её приготовить чай и пригласила Профессора, но он уснул за столом, пока вода закипала. Бабушка, хихикая, укрыла его пледом.
[Республика – период китайской истории с 1912 по 1949 годы]
Я спросила разрешения посмотреть журналы, и за чаем мы шёпотом обсуждали платья, которые предлагали «современным женщинам двадцатого века» портные. Бабушка оживлённо рассказывала, как в Шанхае сходила в ателье, где одевалась знаменитая актриса Шэн Ивэнь, и сшила себе на заказ шёлковое ципао*.
– Надо его тебе отдать, – решила она.
– Куда мне его носить? – грустно улыбнулась я.
На фоне по радио рассказывали, что Японские острова накрыло тайфуном.
[Ципао или чонсам – шанхайское узкое
платье с воротником-стойкой и разрезами по бокам юбки, популярное в эпоху
Республики.]