Что-то неуловимо поменялось на следующее утро, воздух стал гуще, а жара – плотнее, только мне теперь нравилось этого не замечать. Чтобы осенью не отстать по учёбе, нужно было заниматься, но раз осень не должна была наступить, я читала бабушкины журналы. Жаль, таких нарядов было уже не достать: Китаем правил тусклый трикотаж, да и хунвейбины могли не оценить. Чэн Лю бы точно не оценил, он всему на свете предпочитал военную форму.
Вечером, когда стало прохладнее, я решила сходить на почту: хотела позвонить родителям и соседке. Почтальон обрадовался моему появлению и протянул письмо на наш адрес. Я уже привыкла, что в этом доме пишут только мне, поэтому не глядя разорвала конверт и достала письмо, но тут же поняла, что ошиблась. У Чэн Лю был крупный, немного детский почерк, а эти листки оказались исписаны мелко и аккуратно, даже не без изящества. На конверте стояло имя Профессора, и я уже собиралась положить письмо обратно, но случайно зацепилась взглядом за одно слово – «Гонконг». Не удержалась и прочитала несколько, стоявших рядом: «Я наконец устроилась в Гонконге и жду тебя».
Профессора я встретила по дороге к дому: он раз в пару недель ходил на станцию покупать себе газеты. Потом читал их с конца – говорил, так можно увидеть больше, чем редакция хочет показать. Я отдала письмо и попросила прощения, но он сразу же забегал взглядом по строчкам, оставив мои слова без внимания. Пока Профессор читал, я неловко топталась рядом, надеясь, что он расскажет, от кого это письмо и о чём оно, но Профессор только довольно улыбнулся и сунул конверт в карман брюк.
– Спасибо, – сказал он и зашагал в сторону дома. Поднялся вечерний ветерок, что-то совсем по-осеннему холодный.
Мне не показалось: объявили штормовое предупреждение. Японский тайфун, немного потеряв в силе, двигался теперь к восточному побережью Китая. Но на следующий день ничего не изменилось, по-прежнему парило и небо оставалось чистым, так что за завтраком мы обсуждали, что тайфун, видимо, пройдёт мимо. Профессор тоже остался прежним, буднично сказал бабушке, что через пару дней ему переведут деньги и он сможет оплатить свой флигель ещё на две недели. Я успокоилась, узнав, что он остаётся, а значит, лето и правда не закончится. Почему-то теперь эти два понятия – лето и Профессор – были накрепко связаны. Мы встретились в первый солнечный день, и я знала: если осень всё же придёт, Профессор исчезнет. А она пришла куда раньше, чем обещал календарь.
Жара стояла ужасная, просто нестерпимая, оглушительно стрекотали цикады. В такую погоду хорошо бы не вылезать из океана, но до пляжа нужно было ещё добраться, что казалось выше наших сил. Профессор прошёлся по соседям и одолжил у кого-то вентилятор, так что мы с бабушкой перебралась к нему во флигель, откупившись тарелкой креветок в кляре. Теперь вентилятор своим тарахтением спорил с цикадами, а бабушка, пытаясь перебить их всех разом, рассказывала Профессору по его просьбе о своей юности: он задумал писать статью о Республике и собирал материал. Параллельно он заканчивал диссертацию о Тан* и собирался уже покупать машинку, чтобы её напечатать. Я по второму кругу перелистывала журналы.
[династия Тан – 618 – 907 гг.]
– Зачем ты это читаешь? – с усмешкой спросил Профессор, когда бабушка Цинь ушла готовить обед.
– Мне нравится, – пожала плечами я.
Наверное, я всё ещё переживала из-за тех туфель, которые не разрешалось носить. Красивые вещи были не в моде, красота признавалась пережитком, на пути к светлому будущему через неё нужно было перешагнуть: считалось, что это поможет нам подняться над собой. Что-то из чан-буддизма: «Встретишь Будду – убей Будду»*. Я сказала об этом Профессору.
[Чань-буддизм (дзен-буддизм) – буддистская школа, проповедующая
отречение от внешнего, от привязанностей. «Встретишь
Будду – убей Будду, встретишь патриарха – убей патриарха» - одна из формулировок её
центральной заповеди (автор И-сюань). Подробнее см. напр. Юкио Мисима «Золотой храм».]
– Верно, – он задумался, я практически видела, как мысли у него в голове перемешиваются, группируются и складываются в новую картину так легко, как никогда не складывались у меня. – Но человек стал человеком, когда впервые украсил себя цветами. До этого он просто пытался выжить.
Я часто повторяла про себя эти слова после, когда мне говорили, что я зациклена на нарядах. «Они делают меня человеком», - улыбалась взрослая я, а тогдашняя я-двадцатилетка хлопала глазами, внимая своему небожителю, говорившему то, к чему мне было не подобрать слов.