Любовь — сука неблагодарная, то страдаешь из-за неё, то за неё.
— народная мудрость.
Тело некроманта до невозможности тяжёлое, тянет вниз, стремится к земле, но солдаты не отступают от таких сложностей. Медленно тащат в купе, рычат сквозь зубы, проклинают свою работу, но не бросают на полпути сделанное. Им бы сейчас о захватчиках думать, а не о мёртвом сбрендившем. Выбросить бы прочь, даже под колёса поезда, да только приказы старших по званию не обсуждаются. Оттого дышат с натугой, разгоняют любопытных, в проходе собравшихся. Нечего глазеть на мёртвых, особенно таких, как тотены.
— Реас!
Янтарные глаза Ласс впиваются в измученное лицо Армитажа, скользят вниз к рукам, на мертвеца наталкиваются. Её лицо покрывается рябью омерзения лишь на мгновение. Пропускает товарищей с телом мёртвого, те останавливаются возле купе, майором Керриганом выкупленное в Гарвире, распахивают дверь — скрипят маленькие колёсики. Сержант рявкает приказ — все слушаются, молча раскачивают тотенкнехта, швыряют на пол и тут же разворачиваются. Армитаж вытирает пот со лба рукавом и чертит знак Айнурадана в воздухе.
— Я слышала выстрелы.
— Убили ещё четверых, — губы сержанта тонкие, но кажутся чувственными, тёмный контур каймой их оглаживает, вычерчивает на прелестном безусом лице, выделяет, как выделяются в пышных ресницах глаза цвета ладана. — И этого.
Астрид Ласс, капрал в роте Четырёхлистников, умная девица с обузданной огненной магией, ей пророчат стать Красным Генералом после молодого Керригана, но доверяют ей не поэтому. Она молча кивает и больше ничего не спрашивает — обсуждать решение майора не в её компетенции. Командует твёрдо, знает, что хочет от трясущихся в страхе людей, приводит их в движение, наводит порядок в зарождающемся хаосе. Они смотрят на неё и чувствуют защиту сильного, поэтому повинуются и не возмущаются, видели, на что способны беглые каторжники, на что способны военные, оттого скрипят зубами, прячут своё недовольство и немного — ненависть.
Реас не отрывает от неё взгляда, внутренне восхищается, ему не достаёт такой же стали в словах, как и уверенности. Вся его жизнь — сплошное разочарование, даже петлицы сержантские обжигают холодом. Он кладёт ладонь на кобуру — проверяет свой подарок от дорогого, даже любимого человека, подобрать успел из рук мёртвого до того, как тело тотенкнехта вынес из вагона с товарищами. Машинально запястье сдавливает, нащупывает под рукавом шинели цепь с гравировкой: «III-F{?}[Feuer Meister — мастер огня, огненный маг]. Реас Армитаж». Большинство из них в такие оковы закованы, надрессированы империей и армией, цепными псами прозваны за свою верность идеалам Короны и её обладателям. Ласс лучшая из многих, но проблема в том, что женщина. Она ловит рыжими радужками его взгляд и коротко улыбается, вечно его подбадривает, как к младшему брату относится. Реас нервно чешет шрам на губах и отворачивается.
Рядом Рэндалл — крепкий парень, стена из гранита, больше боец, чем маг, но верен идеалам страны, как и майора. Его кулаки такие же, как у Кэрригана — в шрамах, ожогах и рытвинах, он смотрит по-волчьи из-под бровей, ему не нравится возникшая ситуация. Почти не говорит — бережёт слова для чего-то значимого, но дело своё всегда исправно делает. Он недовольно кривится, растирает унизанные металлическими кольцами пальцы — ловит блики яркими кошачьими радужками. Реас помнит его по академии — деревенщина откуда-то с запада, приехал за вольными барышами, а попал под конвой из-за проклятья магии. Согласился вступить в армию, концентрирует свой огонь в силу физическую, выплёскивает с медвежьей яростью на своих противников. Он простой, незадиристый, к товарищам всегда относится с уважением. Нет в нём ни злобы, ни тщеславия, за это Кэрриган его взял под своё командование.
Они оба стоят — почти не дышат в присутствии мёртвого. Кровь в пулевом отверстии всё ещё скапливается, медленной струйкой бежит по коже, делит лоб неровной линией. А в армии говорят: тотены бессмертны, не берёт их ни сталь, ни магия. Реас взывает к святым, черпает из этих слов силы и мужество, оголяет «Эрмигтон», щёлкает предохранителем — позади испуганные гражданские, долг солдата — защищать граждан империи, он его выполняет с честью, с гордостью, даже когда в его спину косо смотрят с долей ненависти. Он любит свою страну не потому что по уставу положено, а из-за того, что здесь обрёл своё счастье, пусть и скромное.
— Надо возвращаться, — перебивает ропот сжавшихся в ужасе пассажиров и поворачивается к Рэндаллу. — Балог, Янссенс — к майору Кэрригану!
Те коротко кивают — стучат по заляпанному кровью ковру подошвами. Реас ищет Ласс, хочет ей сказать что-то ободряющее, находит в купе с несчастной женщиной, утешающей и мрачной, готовой броситься разъярённой гарпией, разорвать ублюдков, за спинами простых людей прячущихся. Сжимает ладонями дрожащие пальцы, тихо приговаривает, обещает выжечь их не только из жизни, но из памяти, стереть само существование. Реас нервно вздрагивает и отшатывается.
— Я с вами, — говорит холодно, о сталь голоса в огне ярости.
— Но люди?..
— Они справятся.
Мягко отпихивает в сторону, толкает кулаком в плечо, подбадривая. Улыбка разрезает лицо оскалом предвкушения — просыпается охотница. Реас следует за ней настороженно, кусает губы в нерешительности, провожает до майора Кэрригана, тот стоит у проёма и смотрит на затаившихся в другом вагоне захватчиков. Дула винтовок смотрят в его сторону настороженно, через ветер и снег едва видимые — майор только хмурится, губами подсчитывает их количество.
— Шестеро! — перекрикивает вой вьюги Ласс, прикрывая ладонью глаза от белоснежной ярости. — Разрешите ими заняться, сэр!
— Сэр, там гражданские, — за левым плечом возникает сержант, обеспокоенно на покидающих вагон пассажиров косится.
— Минимальные потери допустимы, — рычит в ответ Ласс, скрипит жемчугом зубов, скалится.
Реас отворачивается, отступает назад, поддаваясь напору девушки. Та рассерженно фыркает, проводит языком по кромке зубов, довольно щерится. Её огненные волосы вспыхивают, треплются на ветру всполохи жаркого пламени, течёт в венах, в артериях не кровь — руда расплавленная. Её образ искажается, нет больше хрупкой девушки, дерзкой и Короне преданной, есть только образ воинственной богини, из древних легенд и пыльных мифов созданный. Глаза покрываются пламенным золотом, плавится зрачок, растекается по радужке. Горло наполняет вонь жжёного меха и трав, тлеет шинель солдатская. Реас хочет схватить её за руку — трепыхается на узком запястье металлический браслет, царапает взор сержанта истиной — перед ним рождается нечто новое, нечто прекрасное. Слезятся глаза от жара и света, но рука не поднимается, остаётся глотать вонь и снег, в купе врывающийся.
«IV-F. Астрид Ласс». Истинная богиня Атар в своём воплощении.
Вагон захлёстывает жаром и пеплом, тлеет обивка сидений, тлеет одежда на оставленных трупах, сладкая вонь наполняет лёгкие, вскипает кровь в жилах солдат, спрятавшихся за пассажирскими сиденьями и дулами винтовок ощерившихся. Реас видит, как Ласс легко перепрыгивает сцепку, оставляя огненный шлейф в воздухе, как металл под её ногами деформируется, как плавятся ковры там, где мягко ступает, разводя руки в стороны. Слышатся выстрелы, крики с ветром до ушей Реаса доносятся. Он стоит завороженный, не может отвести взгляда от огненного образа. Его грубо хватают за ворот и толкают в сторону, в рёбра больно впивается подлокотник, локоть ударяется о что-то твёрдое, вспыхивает болью, заставляет сосредоточиться.
— Не теряй голову! — рычит на него майор, сверкает изумрудом глаз, а сам от шальных пуль прячется. — Армитаж!
Реас пристыженно сжимается, закусывает израненную губу и совестно отворачивается. Его фуражка нелепо съехала набок, сам он пытается подняться на ноги, но руки дрожат от волнения, плохо его слушаются. Всё его сердце там, с пылающей бестией, богиней, что пирует свежими сердцами захватчиков. Он слышит, как долетают крики, полные отчаяния, как струится боль вместе с кровью, как огонь пожирает плоть и кости, ничего не оставляя из-за своей жадности. По напряжённому лицу майора он видит картину бойни и чужой безысходности. Кто-то нажимает на спуск — воздух от выстрела сотрясается, хлопает пущенная пуля, оглушает Армитажа и Кэрригана. Замертво падает подобравшийся со спины Астрид противник, по его груди чёрное пятно расползается. Обмякает безмолвно, как подсеченный, из ослабевших рук топор выскальзывает. Не успевает коснуться пола, как тут же вздымается, чужой силой подхваченный — жутко трещат кости, хрустят подобно веткам дерева, ломаются, складываются, выворачиваются из суставов с влажным звуком разрываемых сухожилий, распоротой кожи. Брызжет кровь во все стороны, окрашивает сиденья, стены, ошалевших от ужаса бывших товарищей. Те застыли в нерешительности, раскрыли рты в безмолвном крике, будто громом поражённые, страшась посмотреть за спину, где к ним подбиралась тень скельма и, казалось бы, боевого товарища.
— Ласс! — Кэрриган подаётся вперёд, цепляется за край проёма, кричит на пределе лёгких. — Назад!
Та удивлённо оборачивается, победоносный оскал богини исчезает, истлевает на глазах, сменяясь недоумением. Она мягко переступает с ноги на ногу, хочет сказать что-то, но не получается — горло стискивает невидимая сила, едва не до хруста позвонков, едва не переломана.
— Астрид!
Реас бросается вперёд, импульсивно, без какого-то плана, без поддержки товарищей. Рывком перепрыгивает на ступеньку соседнего вагона, цепляется за поручни, ловко нацеливает пистолет над правым плечом девушки, выпускает три пули куда-то ей за спину. Слышится нечеловеческий вой, болью пронизанный. Астрид падает на колени, откашливаясь. Они одни с Армитажем среди толпы захватчиков, те целятся в них ружьями, тычут тесаками, топорами, кольями. Их лица полны решимости — огненная богиня повержена.
— Уходи, — хватая под локоть, тянет Ласс назад, закрывает своим телом, как щитом, отгораживает. — Скорее!
Астрид, задыхаясь, идёт к выходу, видит, как к ней тянется рука майора, слышит новые выстрелы, как из винтовок Балога, Янссенса пули вырываются, как порох оседает на дулах, как раскалённый металл обжигает щёку, рассекая воздух в сторону оставшегося Реаса.
— Реас! — кричит и тут же оборачивается.
Он сжимает пистолет двумя руками, целясь по очереди в каждого, отсчитывает каждую выпущенную пулю, понимает, что близится к своей гибели. Пять, четыре… а их множество, пребывают из дальних вагонов, уже не прут — осторожничают. Рядом в щепки разрывает спинку сиденья, оставляя большую оспину, в плечо больно вгрызается железо раскалённое. Армитаж только сжимает зубы сильнее и улыбается. Три, две… кто-то замертво падает. Крики набиваются в уши, душат звуки посторонние, ввинчиваются в мозг, опутывают отчаянием. В боку торчит что-то острое, он не видит, но чувствует. Одна пуля, последняя. Мог бы себе пусть в голову, но за ним майор и Астрид, за ним империя, какой из него солдат, если так позорно лишится жизни, не продав задорого.
— Именем Короны Старшей Империи! — кричит, напоследок кровь сплёвывая. — Горите в глубинах Гилек-Акка, ублюдки!
И вспыхивает.
— Значит, Четырёхлистники? — Реас смотрит на улыбку и напрягается, пальцы в такт взволнованной крови пульсируют, когда чужие губы размыкаются, оголяя белые жемчужины. Клыки сверкают под верхней губой, выделяются — узкие, элегантные — кровь прабабки скарам принадлежащая.
— Да, — сглатывает.
— Будешь теперь на меня охотиться?
Реас замирает, боится вдохнуть, боится сказать что-то внятное. Он теперь солдат империи, ему не должно якшаться с отродьями. Смотрит со страхом и сожалением, хочет дотронуться до родного лица, но его останавливают. Яркие угольки во мгле чёрной радужки смотрят слегка насмешливо, но с мягкостью. Их пальцы переплетаются, на тыльной стороне вспыхивает поцелуй. Реас понимает — прощание.
— Мой подарок тебе, kharrtai, — шепчет ласково и с грустью непрошенной, разбивает оковы близости, чтобы протянуть лакированную шкатулку, — слишком увесистую для простой безделушки, — из красного кирака — дорогого даумарского дерева.
Реас осторожно принимает подарок, щёлкает замком и испуганно вздрагивает. Новенький «Эрмигтон» блестит серебром с резной рукоятью, искусной гравировкой и камнем украшенной. На затворе надпись — «Моей гордости». Слёзы горечи подкатывают к горлу, застревают в нём, мешая вдохнуть и выдохнуть, предательски туманят взор любимого лица, и руки, что к нему тянутся. Тепло чужих губ обжигает, словно клеймо предателя. Реас убирает подарок в сторону и стискивает свою любовь в прощальных объятиях.