На улице ветрено, но в магазине душно, несмотря на работающий в углу вентилятор. Я беру последний продукт из списка — приправу для курицы — и становлюсь в очередь, которой обычно здесь нет. Многолюдно в магазине почти не бывает, да и места не хватает для длинных очередей.
— А если он далеко убежал и в болото какое-нибудь угодил? — жалуется Татьяна Викторовна и медленно, как будто у неё закончились все силы, собирает покупки в холщовую сумку. — Он ведь домашний совсем, неуклюжий.
Продавец, высокий мужчина в возрасте с густыми чёрными бровями, только покачивает головой и ничего не говорит, зато отвечает женщина, стоящая передо мной:
— Вот поэтому я тебе и говорила купить ошейник с GPS! Не в первый же раз сбегает. Найдёшь — дак в следующую грозу опять сбежит.
Татьяна Викторовна шумно вздыхает и забирает сумку с прилавка. Меня даже не замечает, хотя в последнее время не упускает возможности осуждающе и как-то растерянно взглянуть при встрече. Наверное, ей не совсем ясен смысл моего существования и присутствия в этой деревне. Но ясен ли ей свой?
Женщина передо мной быстро расплачивается за упаковку соли и уходит. Я тоже не задерживаюсь и, поблагодарив молчаливого продавца, направляюсь на выход. Нам не по пути, но я догоняю Татьяну Викторовну и замедляю шаг в такт ей.
— Вы потеряли собаку?
— Ну потеряла, — косится она на меня, — тебе-то что, железяка?
— Я бы мог её поискать, — предлагаю я. Это глупо. Даже глупее, чем покупать песочное печенье у женщины, которая готова перемыть все твои косточки с первым встречным. — У меня хорошее зрение и обоняние. И есть встроенный тепловизор.
— Его, — хмуро поправляет Татьяна Викторовна. — Это мальчик, Тофу. Японский шпиц. Имя не я придумывала… Испугался грозы и в лес убежал.
Она ускоряется. Не верит, что я его найду. Или что вообще буду искать. Пусть. Я разворачиваюсь, закидываю шопер на плечо и иду домой.
Илья в гостиной, за пианино. Когда я вхожу, оборачивается с закушенным кончиком механического карандаша во рту.
— Послушаешь? Я тут кое-что набросал. Не для фильма, правда, а так, просто захотелось.
Я сажусь на диван, поближе к пианино, и Илья начинает играть. Что-то спокойное, расслабляющее, похожее на колыбельную. Вспоминается вчерашняя ночь, и я опускаю взгляд на клавиатуру. Руки у Ильи не то чтобы изящные, но лёгкие, плывут по воздуху, прямо как у балерины. Он человек парадоксов. Неужели я один их замечаю?
— Ну как?
— Красиво.
— У тебя всё красиво, — хмыкает Илья. — Неужели ничего больше в голову не приходит?
— Но ведь правда красиво, — отвечаю я.
Зачем что-то придумывать, когда есть одно лаконичное, вмещающее в себя все остальные, слово?
— Ладно, красиво так красиво… — Он поднимается с банкетки. — Спасибо и на этом. Обед?
Киваю. На кухне я достаю из холодильника кастрюлю и наливаю борщ в супницу, Илья режет хлеб.
— Вы знаете, что у Татьяны Викторовны пёс пропал?
— Откуда же мне знать? — пожимает он плечами. — Но не сказать, что я удивлён. Тофу как минимум раз в год сбегает. А ему уже… пять где-то. Первый раз всей деревней искали, я тогда тоже здесь был. Нашли. Во второй раз сам вернулся. В третий… не помню, я в городе был. Или в стационаре даже. Потом уже здесь, но из дома толком не выходил.
— Хочу его поискать.
Илья застывает с ножом в руке и удивлённо на меня смотрит.
— Я думал, тебе не нравится Татьяна Викторовна. Она вообще мало кому нравится.
— Не нравится, — соглашаюсь я. — Но пёс ведь не виноват, что у него такая хозяйка. К тому же вы любите её печенье. А если я найду пса, то ей будет стыдно и дальше так ко мне относиться. И не только ей.
— Какой ты у меня хитрый, — качает головой Илья. Отряхивает руки от крошек и гладит по голове. — Когда пойдём?
— Вы тоже хотите? Но вы ведь заняты. Работаете.
Он достаёт ложку, относит вместе с хлебом на деревянной досточке за стол и садится на стул.
— Надо же и отдыхать, сам вечно говоришь. Чем тебе не прогулка? Двух зайцев разом, так сказать. Более того, я Тофу видел, а ты нет. Он меня знает… наверное. Надеюсь, помнит ещё меня. Давно это было.
— Хорошо, — ставлю перед ним супницу, — пойдём вместе. После того, как поедите.
— Если ты продолжишь смотреть на меня таким очарованным взглядом, — замечает Илья, — то съесть придётся тебя.
— Вы же знаете, что я не против.
Он смеётся и ест всё-таки борщ. Я иду к себе: надо проверить тепловизор. И остыть. Раньше, до той ночи, я о таком и не думал… Ложь. Думал, где-то глубоко, подальше от себя. Я ложусь на кровать. Хорошо, что он тоже думает. Даже если в шутку. Я зажмуриваюсь, включаю тепловизор и смотрю на поднятую ладонь. Вся светло-оранжевая, почти жёлтая, только кончики пальцев чуть темнее. Голова, наверное, вся белая.
Я никогда раньше не пользовался тепловизором, но знаю как, хоть меня и не учили. Меня мало чему учили. Всё самое необходимое было заложено сразу, до рождения, потом несколько тестов и дальше на самообучение… А было ли то рождением? Меня просто выкинули в этот мир. Огромный, до краёв заполненный информацией, которую даже я не смогу полностью познать, захлёбывающийся в ней же одинокий мир. Они создали Всемирную сеть, создали компьютеры, создали роботов, создали нас, андроидов, но всё ещё несчастны. И что им нужно?
Раздаётся стук. В комнату входит Илья. Тёплый, но пальцы, как всегда, холодные. И кончик носа. Меня распирает мой не совсем естественный, с механическими нотками, смех.
— Чего ты смеёшься? — недоумевает Илья.
Я закрываю глаза, выключая тепловизор.
— Нос у вас зелёный.
— Хорошо, что не красный или синий… Мы сердце Татьяны Викторовны покорять будем или как?
— Будем, — говорю я, вскакивая с кровати.
Мы начинаем с её дома, вернее, с подъезда к воротам. Ночью был дождь, и сейчас на подсохшей земле видны мелкие собачьи следы. Татьяна Викторовна тоже живёт рядом с лесом, но с другой стороны деревни. Туда пёс и побежал.
— У вас когда-нибудь была собака?
— В детстве была, — отвечает Илья, кивая очередному прохожему, который, к счастью, слишком занят, чтобы остановиться и начать о чём-то расспрашивать. Мне казалось, что Илья боится людей, но, наверное, ему просто некомфортно рядом с ними. — Овчарка немецкая, по классике. Потом ещё австралийская… Не моя, правда, Сергея. Хорошая девочка, скучаю даже по ней.
— А по нему — нет?
— Как-то уже нет. Разве что по тому времени, когда всё было нормально. И у нас в общем, и у меня самого. Хотя не знаю даже, было ли когда-то всё нормально.
— А сейчас как?
— А сейчас я счастлив, — улыбается Илья. Дома заканчиваются, следы теряются в траве у обочины, и мы останавливаемся. — Давно не чувствовал себя таким, м-м… настоящим, как пафосно бы ни звучало.
— И я, — говорю шёпотом и уже громче добавляю: — Думаю, лучше сразу зайти в лес.
Следы снова находятся, потом теряются, появляются рядом с лужей на поляне, и мы медленно бредём среди сосен. Слышно только птиц и похрустывание хвои под ногами. Я временами включаю тепловизор, Илья зовёт пса по имени, и я глупо желаю, чтобы он подольше не находился. Мне нравится быть не просто помощником, не просто учеником, а тем, кто может идти рядом, наравне. Рука об руку.
Лес становится гуще, но не из-за деревьев, а из-за плотных кустов черники. Илья срывает несколько ягод и кладёт в рот. Потом спрашивает:
— Что, даже не скажешь, что это негигиенично?
— Сами ведь знаете.
Он делает шаг ко мне, тянет за руку и целует. Кисло-сладко.
— А изо рта в рот — получается микроб, — сообщает Илья, отстраняясь. Ведёт себя как ребёнок. — Хотя с тобой не получится… Повезло тебе.
— Если сильно постараться, то, может, и получится.
Илья, конечно же, пытается опять меня притянуть, но я уворачиваюсь и бегу вперёд, распугивая птиц в кустах. Только небыстро, чтобы он мог догнать… Догоняет, врезается в спину, обхватывает за талию, но я поднимаю руку вверх, и он замирает.
— Не дышите мне на ухо, пожалуйста, — шепчу я. — И в шею тоже. Отвлекает.
— А куда мне дышать? — тихо усмехается Илья, но отстраняется и идёт за мной следом.
Мы выходим к оврагу, узкому, глубокому и издалека незаметному. Пахнет сыростью: внизу стоит грязная вода. По склонам растёт всё та же черника.
— Тофу обмакнулся в соевый соус, — замечает Илья, глядя на пса, виляющего уже не совсем белым хвостом со слипшейся длинной шерстью. Подзывает его, но тот только гавкает, нетерпеливо прижимая уши. — Если бы мог, сам бы уже выбрался. Как доставать будем?
Я отдаю рюкзак Илье и спрыгиваю вниз. Кроссовки утопают в грязи, Тофу радостно на меня прыгает. Как-то не похож он на потерянного. Хотя кто похож? Я беру его на руки и протягиваю нагнувшемуся Илье. Подпрыгнув, цепляюсь за ствол растущей у края сосны, ударяюсь коленями о землю, упираюсь кроссовками и вылезаю сам.
— После такого Татьяна Викторна должна нам бесплатно печенья дать, — замечает Илья.
Но она, вопреки его ожиданиям, не даёт. Сперва удивляется, смотрит на нас ошарашенно с порога, потом торопливо спускается по ступеням, распахивает калитку, долго охает и ахает, гладит пса, и мы с Ильёй, постояв немного в стороне, просто уходим домой через лес.
Илья вытирает руки о футболку и говорит:
— Думал, в первую нашу встречу она на меня наорёт, но, кажется, она меня вообще не заметила. Не то чтоб я жалуюсь, конечно.
— С чего бы ей на вас орать?
— Ну-у… Запустил я себя. И приезжал редко, не навещал почти, а как приехал, носа из дома не показываю, к себе никого не пускаю. Она ведь с бабушкой моей дружила. И даже вроде любила меня в детстве. Печенье пекла — у бабушки оно никогда не получалось…
Посмеивается.
— А теперь не любит, думаете?
— Нет, наверное. Но я сам виноват. Понимаешь… Людям со мной неловко, а мне неловко с ними. Они меня жалеют, но сами не понимают за что. Месяц не играть на пианино? Ну подумаешь, отменишь пару концертов, отдохнёшь зато нормально. Не можешь играть и альбом закончить? Странно, пальцы у тебя ведь выздоровели, опять проблемы себе какие-то придумываешь. С парнем расстался? Так и не нужно было начинать встречаться, девушку найди и женись уже, наконец. Я не хочу слышать выдавленных через силу подбадриваний, скатывающихся в нотации, не хочу видеть жалеющий, но почти осуждающий взгляд — мол, перестань уже делать мозги нам обоим и возьми себя…
— Но я ведь тоже вас жалею, — прерываю я тихо. Мы останавливаемся посреди небольшого пролеска, на солнце. Становится жарковато. — Я не до конца понимаю, что значит быть брошенным или не иметь возможности заниматься своим любимым делом, но если вы говорите, что вам тяжело, тогда так оно и есть. И я не хочу, чтобы вам было тяжело. Но это не значит, что я думаю, будто бы вам не должно быть тяжело. Я просто хочу вам помочь.
Он убирает руки за спину, чуть наклоняется и легко целует меня.
— Ты уже помог. Больше, чем думаешь.
Илья встряхивает плечами и весело оглядывает меня.
— Пойдём, надо тебя помыть.
Бодрым шагом дойдя до дома, он и правда ведёт меня в ванную. Одежда с засохшей грязью оказывается на полу, и я остаюсь только в белье, своём, заводском. Илья стягивает запачканную псом футболку. Я спрашиваю:
— Вы хотите вместе?
— А ты против?
Это то, чем обычно занимаются… Я не даю себе додумать и говорю:
— Нет. Совсем нет.
Мы забираемся в широкую ванную, он снимает душ с держателя и настраивает воду. Видеть его голым ещё непривычней, чем без кардигана. Как и быть голым самому. Хочется прикрыться. Потому что… в одежде спутать меня с человеком куда легче. Илья снова пробует воду и становится сзади. Оглаживает видимые границы защитного клапана.
— Внутрь ведь не попадёт?
— Нет, он плотно прилегает. Всё нормально.
Тёплая вода бежит по спине, груди, по рукам и ногам. Илья направляет душ на себя, потом вешает обратно, намыливает ладони гелем и кладёт мне на плечи. Моет, спускается к лопаткам и массирует большими пальцами. Вздрагиваю, когда губами касается шеи. Ладони оглаживают бока, скользят на живот, всё ниже и ниже.
— Н-не стоит, — выдыхаю я, когда Илья, прижавшись к спине, опускает туда и взгляд.
— Почему?
— Некрасивый ведь.
— С чего это?
— Видно, что… ненастоящий. И встаёт странно.
— Глупости, — Илья водит по нему рукой, целует меня в щёку, — вполне себе симпатичный. Да и раз я его держу, то, стало быть, настоящий, не думаешь?
Я не думаю. Думать трудно. Я цепляюсь за бледно-зелёный кафель, но Илья берётся за запястье, обхватывает тыльную сторону ладони, переплетая наши пальцы, тянет к губам и позволяет полностью опереться на себя. Я чувствую его член — трётся о копчик, чувствую его грудь — сердце гулко стучит. Зажмуриваюсь, сдаваясь под напором ласк и поцелуев, откидываю голову ему на плечо. С закрытыми глазами всё кажется настоящим. Даже я.
Стало быть, так оно и есть?