Тайное (не) становится явным
— Ба, какая интересная вещица! — воскликнула Алана, вертя в руках подзорную трубу.
Они втроём сидели у Клауса в комнате: Алана на стуле за столом, Уилл и Клаус — на кровати. Это был последний день каникул и буквально полчаса назад Уилл жаловался, что его школьный проект практически не сдвинулся с места.
Потом они извалялись в снегу и, прекрасно зная, что «перед смертью не надышишься», они всё же попытались насладиться остатком беззаботного времени. И теперь пришли отогреваться: Клаус и Уилл держали в руках чай, Алана поставила кружку на стол перед собой.
— Капитану бы понравилось! Это ведь не просто декоративная труба…
Клаус посмотрел на подругу и кивнул. Он размышлял о том, стоит ли показывать её друзьям — но не более, чем сутки. Ответ пришёл как-то сам. Конечно, стоит.
— Да, но вряд ли мне придётся её использовать, — ответил Клаус и, подумав, негромко озвучил мысль, уже давно вертевшуюся в голове: — У неё как у подарка изначально была другая цель.
— Знаешь, я уже видела похожие, но дядя сказал, что это просто «на память», — оживилась Алана. — Её тебе мистер Браун откопал в своей лавке?
— Нет, Том подарил мне энциклопедию, предположил, что меня может заинтересовать, — Клаус кивнул на книгу, на обложке которой, помимо названия были написаны три фамилии, одну из которых он прекрасно знал, потому как встречал её носителей — Сникет. — И он не ошибся: в этой книге действительно есть полезная информация. Впрочем, как практически в любой другой. Но в этой гарантированно — пускай и совсем немного.
Клаус допил чай и, подойдя к столу, поставил на столешницу пустую кружку.
— А её, — он кивнул на трубу в руках подруги. — Мне подарил мой старый…
Мальчик запнулся. Было сложно сходу подобрать слово, чётко характеризующие их с графом Олафом отношения. А ведь даже год назад всё было просто и понятно.
— …друг? — предположил Уилл.
— …приятель? — почти одновременно с братом спросила Алана.
Клаус провёл рукой по волосам и озадаченно вздохнул.
— Закадычный враг, — неуверенно произнёс он. — Или заклятый друг…
— Ого, Клаус Бодлер, ты теперь оксюморонами разговариваешь? — наигранно изумился Уилл.
— Да нет, это просто ближе всего к правде, — Клаус, зажмурившись, потёр переносицу и поправил очки.
— И не друг, и не враг, а так… — мелодично протянула Алана.
Клаус вернулся на кровать и заявил:
— А Алана разговаривает непонятными отсылками.
— Да ладно, ты ни разу не слышал и не читал? — с неподдельным удивлением воскликнула Алана.
— Не обращай внимания, она просто слишком много общается с Капитаном.
Уилл говорил правду. У Аланы, как и у многих молодых людей, было такое свойство: перенимать привычки и особенности других людей. А я в повседневном общении постоянно ссылаюсь к разным произведениям — фильмам, книгам, песням. И, признаюсь честно, я очень рада, что Алана переняла у меня именно эту привычку, а не какую-нибудь другую.
— Кстати, о ней! Клаус, одолжишь трубу, буквально ну, на пару неделек, хорошо? Ей будет интересно. И она точно вернёт, — попросила Алана. — И раз уж мы вернулись к подзорной трубе, скажи, каково было её назначение как подарка?
— Без проблем, — Клаус махнул рукой. — Как я уже сказал, мне вряд ли представится случай…
Алана завернула трубу в тетрадный лист и бережно положила в свой рюкзак.
— А что касается цели этого подарка… — Клаус замолчал и облизнул каким-то образом уже пересохшие губы, после чего тихо вздохнул. — Целью этого подарка было напоминание. Он хотел напомнить о себе. Потому что он скоро объявится.
***
Первое, что смутило Уилла, Алану и Клауса, когда они переступили порог школы в первый учебный день — повсеместные перешёптывания. Везде, начиная с крыльца, стояли небольшие кучки учеников, которые о чём-то тихо беседовали и смотрели по сторонам и друг на друга растерянными, удивлёнными и какими-то недоверчивыми взглядами.
Но троица не спешила влезать в сплетни — ребят в данный момент больше волновало расписание, которое, по словам Блейков, изменялось раз в полгода. И, когда они стояли у стенда, к Уиллу подошёл, видимо, его одноклассник и что-то негромко сказал. А после того, как Уилл с непонимающей улыбкой посмотрел на него, парень воскликнул:
— Как, ты ещё не слышал про замену в учительском составе?
Алана и Клаус тут же оторвались от изучения расписания, повернув головы в сторону Уилла и его одноклассника.
— Мисс Миллс очень неожиданно уволилась, и, — парень, кажется, был чересчур возбуждён, потому что ему не хватило воздуха, чтобы сказать фразу целиком. — И сейчас все обсуждают того, кто пришёл ей на замену. Кто-то его уже видел…
Клаус перестал слушать. Хотя он не считал удивительным то, что мисс Миллс решила уволиться — обстоятельства бывают разные, жизнь непредсказуема — его всё же немного напрягла новость о новом учителе.
Литература сегодня стояла после обеденной перемены.
В столовой разговоров стало в разы больше — у кого-то уже прошли уроки литературы или английского. Все так оживлённо обсуждали нового преподавателя, что Клаусу даже стало интересно, что тот из себя представляет. У него была одна не очень хорошая догадка, смешанная с не лучшим предчувствием, но он не хотел верить в это. Старшие классы говорили о всяких непотребствах.
К концу трапезы Клаус чувствовал себя крайне неуютно. Он не мог поделиться переживаниями с Уиллом и Аланой, потому что так и не рассказал им всю свою историю, и сейчас бы пришлось рассказать по крайней мере её часть, а перемена уже близилась к концу.
— Слушай, скажи мне, что они это всё не серьёзно… — взмолился Клаус, когда до него донеслась очередная похабная фраза.
— Они это несерьёзно, — послушно заверила его Алана, сидевшая напротив.
Клаус едва не взвыл, потому что по тону девочки стало ясно: в этих непристойных шутках была лишь доля шутки.
— Отвратительно, — фыркнул он, когда ему удалось совладать с собой.
— Отвратительно, — кивнув, согласилась Алана.
Мне очень не хочется портить тем, кто читает эти строки, впечатление, но на данном этапе написания меня пробирает на граничащий с отчаянием смех. Сейчас, конечно, пока рано об этом говорить, потому как до момента, когда вы поймёте всю иронию данного диалога, ещё достаточно далеко. Однако, так как вы уже прочитали предыдущие два предложения, мы всё же следует сказать, что, хотя Клаус и Алана выбрали ёмкое слово для описания сложившейся ситуации, оно не было подходящим.
Клаус и Алана вышли из столовой вместе, оставив позади дурацкие разговоры однокашек, а также Уилла, кажется, собирающегося прогулять обществознание.
— У меня плохое предчувствие, — признался Клаус.
— Понимаю, — кивнула девочка. — Неизвестность пугает. Но люди приходят и уходят, да и потом учиться здесь нам осталось не так уж и долго.
— Ну, не скажи… — возразил он.
— Ой, Клаус, с твоими мозгами ты можешь вырваться отсюда досрочно.
Клаус промолчал. Он думал об обучении экстерном, но не считал нужным бежать вперёд паровоза. Ему не хотелось быть особенным. Вот вообще.
Они дошли до кабинета и немного потоптались в коридоре, перекинувшись несколькими фразами на отвлечённую тему.
— Пойдём? — предложила Алана. — А то звонок скоро…
— Да, — согласился Клаус и первым зашёл в кабинет.
***
Ребята, как порядочные ученики, со звонком встали у своих мест, ожидая учителя — на перемене в классе его не было.
Клаус стоял у той парты, куда его в начале года посадила мисс Миллс: в середине крайнего ряда. Парта Аланы стояла в соседнем ряду, чуть дальше него, но на уроках передавать записки было вполне реально, хотя они и редко прибегали к этому способу общения — слишком уж уважали учительницу, и когда им всё же приходилось поступать так, после им было совестно.
Клаус повернул голову и проследил за взглядом подруги: Алана напряжённо смотрела на дверь. Как, в общем-то, и все. От звонка прошло от силы минуты две, но, наверное, многим показалось, что прошло не менее четверти часа.
А когда учитель вошёл в класс, у Клауса подкосились колени. Будто земля начала уходить из-под ног. И он был очень рад услышать слова, позволяющие опуститься на стул:
— Привет-привет-привет! Что ж, дети, садитесь.
Знакомый голос. До ужаса знакомый. Голос, который за последние полгода слышать расхотелось напрочь. Потому что обладатель этого голоса неминуемо приносил несчастья — особенно младшему поколению Бодлеров.
Клаус сел и тут же вцепился в край сиденья. Потому что головокружение не прошло.
— Я ваш новый учитель литературы. Меня зовут мистер Лавкрафт, — он написал на доске имя и усмехнулся. — Да-да, прямо, как у одного из самых известных писателей жанра ужасов.
В голове у Клауса промелькнула мысль, что он действительно наводит ужас, но надолго удержать эту мысль не удалось — она в скором времени утонула в пустоте. Не получалось думать ни о чём, в голове только вертелось осточертевшее: «Это граф Олаф».
Граф Олаф. Да, это был определённо он, и в этот раз он даже с маскировкой особо не заморачивался. Вот совсем. Разве что побрился, причесался и теперь выглядел, как самый обычный и порядочный человек. Он был одет в серый костюм-тройку, который в тёплом свете ламп казался коричневатым. Приятный цвет.
Клаус сглотнул. Не хотелось смотреть на учителя, но отводить взгляд хотелось ещё меньше. Нельзя терять бдительность, пускай даже сейчас, в классе полном детей, граф Олаф точно ничего не предпримет. Точно ведь?
Граф Олаф начал урок. Обыкновенным таким учительским тоном. В меру увлечённым, в меру спокойным. Будто он всегда был учителем.
На секунду Клаусу вообще показалось, что это никакой не граф Олаф, и мальчик даже успел испугаться, что у него совсем поехала крыша, однако он видел, как тот косился на него время от времени. И это не давало расслабиться полностью.
— …и вот на ваш вопрос, мисс Скарлет, ответит мистер… — мужчина заглянул в журнал. — Мистер Бодлер.
Клаус вернулся в реальность. Не то чтобы он сильно выпадал из неё: он прекрасно слышал, как граф Олаф начал обещанную мисс Миллс тему и начал с краткой биографии Шекспира, и он услышал вопрос, который задала какая-то девчонка, имени которой за четыре месяца Клаус так и не запомнил.
— Мисс Миллс упоминала, что вы преуспеваете в моём предмете, так что, думаю, вам есть, что сказать, мистер Бодлер, — пояснил учитель свой выбор.
В классе послышались перешёптывания, но Клаус не считал нужным обращать на них внимание.
— Ну, — начал он, стараясь не запнуться. — Есть, конечно, историки-литературоведы, которые приводят аргументы в пользу «несуществования» Шекспира. Однако уже давно проведены исследования, которые включали, например, анализ почерка и которые опровергают подобные теории. Уильям Шекспир абсолютно точно существовал и был одним человеком, а не группой. Другой вопрос — все ли произведения написал он сам? Об этом мне не особо известно.
— Всё именно так, как сказал мистер Бодлер, — подтвердил граф Олаф.
А Клаус почувствовал, как бешено колотится его сердце, отдаваясь пульсацией в горле и висках. Это не шло в сравнение ни с одним экзаменом или публичным выступлением. Только что он боялся сделать ошибку не столько в словах, сколько в интонациях. Ему не хотелось, очень не хотелось ответить грубо или пренебрежительно и тем самым выдать своё далеко не нейтральное отношение к новому учителю. И вроде бы у него получилось просто ответить на вопрос учителя.
— …так что, мисс Скарлет, нет тут никакого заговора, — мужчина улыбнулся и развёл руками. — Но если вам нужен пример, когда несколько писателей занимались совместным написанием произведений и публиковались под одним псевдонимом, то вам нужно обратиться к русской литературе девятнадцатого века: пожалуй, одной из самых известных мистификаций в ней является Иван Белкин — на самом деле хорошо известный вам Александр Пушкин. Но был, например, и Козьма Прутков — от его лица писали четыре человека. Что касается английской литературы…
Клаус вновь провалился в мысли.
Через какое-то время мужчина посмотрел на наручные часы, сверил их с часами над дверьми и, негромко хлопнув в ладоши, сказал:
— Итак, наш первый урок подходит к концу, грядущие две недели мы усердно читаем «Гамлета», или, если у вас есть такая возможность, вы можете посмотреть одну из постановок. На этом всё, до скорой встречи.
Прозвенел звонок, и Клаус одним из первых выскочил из кабинета. На одном из поворотов его догнала Алана. Клаус молча продолжал идти, но чуть сбавил шаг, чтобы девочка могла отдышаться.
— Клаус! — наконец воскликнула она. — Что за ерунда? Почему он тебя назвал по твоей фамилии?!
— Что за шум? — с ними поравнялся Уилл, до этого стоявший у окна, которое они недавно прошли. — Чёрт, ребята, вы выглядите какими-то чересчур загруженными, мистер Лавкрафт задал что-то непосильное? Он всё-таки зверь в плане учёбы?
— Мне так не показалось, — пожала плечами Алана, посмотрев на брата. — Он вроде ничего, приятный такой дядечка.
— Ага, — усмехнулся Клаус. — Он, видимо, решил вести себя практически точь-в-точь, как мисс Миллс. Но я бы был менее насторожен, если бы он вёл себя, как обычно.
— Что? — не понял Уилл.
Алана посмотрела на Клауса, затем на Уилла, после чего заставила Клауса остановиться, схватив его за плечо.
— Подожди… — она снова посмотрела на брата и обратилась к нему: — Уилл, мистер Лавкрафт, он не…
— Я не хочу говорить об этом здесь, — оборвал её Клаус. — Давайте лучше после уроков пройдёмся куда-нибудь, где нет лишних ушей. А ещё мне надо подумать.
Сказав это, он развернулся и пошёл на урок, оставив друзей в недоумении. С неутолённым интересом.
***
— Ну, что скажешь в своё оправдание, герой школьных легенд? — шутливо торжественным тоном спросил Уилл, когда они свернули в сторону дома Блейков.
— Угнал паровоз моих железных дорог герой моих детских строк — как он мог? — громко пропела Алана — видимо, быстро оклемалась после неопределённости, в которой их оставил Клаус, и сейчас пребывала в игривом настроении.
Клаус выразительно посмотрел на Уилла.
— А что? — тоном оправдывающегося хулигана спросил тот. — Слухи расползаются быстро. Твою вторую фамилию никто из учителей ни разу не произносил, ты большинству известен именно как Клаус Браун, а тут вдруг новый, незнакомый учитель — конечно об этом стали говорить!
— Правда в том, — вздохнул Клаус. — Что мы знакомы и знакомы уже слишком давно, чтобы притворяться незнакомыми. Ей богу, это выглядит комично!
Он грустно усмехнулся — больше было похоже на резкий выдох.
— Постой, — неожиданно громко сказала Алана и остановилась сама. — Я ведь правильно поняла, что это тот самый «закадычный враг»?
Клаус опять усмехнулся и, приопустив голову, произнёс:
— Это не так уж трудно сложить, — он сглотнул и поднял глаза на подругу. — Я не могу сказать, что я ненавижу его. Хотя вам-то, конечно, не понятно, почему я вообще должен его ненавидеть. Потому что я очень многое упускал, рассказывая о своём прошлом.
Уилл и Алана выглядели озадаченными, но точно не разгневанными или разочарованными.
— Ну, слушай, — повёл головой Уилл. — Ты ведь и не обязан был рассказать нам абсолютно всё. В конце концов, каждый имеет право на секреты.
— И вообще-то, — нахмурилась Алана. — Ты по-прежнему волен не делать этого, если тебе не хочется. Тебе не нужно пренебрегать своим комфортом…
Продолжение «…ради нас» так и осталось висеть в воздухе. Клаус в который раз вздохнул, поправил очки и размеренно проговорил:
— Это займёт какое-то время даже в кратком изложении, — он облизнул пересохшие губы, чего, конечно, лучше не делать на морозе. — И, если вы не сочтёте это за наглость, я бы хотел рассказывать в более располагающей обстановке — по крайней мере точно не на улице.
До дома Блейков оставался десяток метров — это расстояние ребята стремительно преодолели и вошли в дом. Мистер и миссис Блейк работали, а потому отсутствовали дома — в это время дня так было практически всегда, за исключением выходных и каких-до особых случаев.
Алана скинула пальто и обувь и сразу направилась на кухню, чтобы поставить чайник. В иной ситуации они засели бы либо в комнату Уилла, либо в комнату Аланы, но если одному из них требовалось озвучить какую-то проблему, они всегда пили чай, рассевшись за круглым столом так, чтобы видеть лица друг друга — прямо как рыцари. И обычно они приходили к какому-либо решению.
Но в этот раз всё было несколько сложнее, хотя, возможно, понимал это только Клаус.
Алана заварила чай и поставила две кружки напротив брата и Клауса, третью — перед собой.
Клаус начал рассказывать. В какой-то момент, в самом начале, он поймал себя на мысли, что рассказывал эту историю уже столько раз — и каждый раз с самого начала! — что она уже начала казаться нереальной. Подобное происходит, когда приходится много раз подряд произносить одно и то же слово: оно теряет смысл и приходится лезть за словарём, чтобы убедиться, что оно по крайней мере существует. У Клауса не было книги, которая могла бы подтвердить реальность воспоминаний, но были люди, которые знали эту историю так же хорошо, пускай сейчас и находились за много миль от него. И это расстояние, равно как и минувшие месяцы, не прибавляли ему уверенности в своих словах.
— Потом случился пожар, и, ну, как-то так я выбрался из того приюта, — он нервно усмехнулся. — Мы с ним вернулись в город, и, вот честно, в тот момент я готов был согласен на то, чтобы он взял надо мной опеку. Но сейчас… за последние полгода всё стало слишком хорошо, чтобы пришёл он и в один миг всё разрушил. Опять.
— Так, — Уилл задумчиво посмотрел на друга, оперевшись подбородком на свои руки. — Мне вот только интересно — нет, если не можешь ответить, не говори — почему ты ни разу даже не упомянул об этом Олафе? Ты же из своего прошлого столько историй рассказывал, а о причине, самой первой и главной причине — умалчивал?
Клаус отвёл взгляд, обдумывая ответ. Конечно, он думал об этом ранее, но сформулировать никак не удавалось. Так что он очень удивился, когда готовая фраза так быстро пришла на ум:
— Я не мог определиться, как отношусь к нему, — заметив непонимание в глазах друзей, он пояснил: — Я по умолчанию относился к нему, как к абсолютному злу (ну, вы сами понимаете, почему). Но прошлой весной я впервые увидел в его поведении что-то… Этому трудно было сходу дать характеристику, но чуть позже я понял, что он глубоко несчастлив, хотя явных причин для этого я не видел. А когда мы ехали к мистеру По, выяснилось, что… в общем, многие его действия объясняются не только тем, что он «просто плохой». И, кстати, (этому, я правда мало верю), возможно, не он сжёг наш дом.
— Клаус, но ты же понимаешь, что, говоря образно, «несчастливое детство» — это не оправдание откровенной подлости человека? — Алана серьёзно посмотрела на него.
— Да, однако, совсем скоро будет год, как он не делал мне ни одной подлости, как таковой, — спокойно возразил Клаус и сам удивился этому факту. — Да и… В общем, мне просто не хотелось, чтобы вы думали о нём, как о карикатурном злодее. Всё несколько… сложнее.
Повисла недолгая тишина.
— Клаус, — опять обратилась к нему Алана. — За весь свой рассказ ты назвал его по имени только один раз…
— Да? — искренне удивился Клаус — он и не заметил.
— Да, в самом начале, — утвердительно кивнула она. — Ты… можешь произнести его имя?
— Ну, да, граф Олаф, — послушно проговорил он и осознал, что называть его по имени как-то странно и даже немного тяжело.
Клаус помолчал секунду-другую, вдруг изменился в лице и каким-то странным голосом сказал:
— На самом деле… мне лучше уйти.
Память — интересная штука. Она способна заблокировать нежелательные и травмирующие воспоминания. Вы можете не придавать определённому воспоминанию значения, пока не наткнётесь на «якорь» — вид, запах, звук, предмет или простое слово, которое заставит вас вздрогнуть и почувствовать, как знакомая радость, грусть или что-то другое, что трудно описать одним словом, наполняет вас изнутри.
— Что, почему?! — воскликнула Алана, поднимаясь вслед за Клаусом из-за стола, верно, намереваясь его остановить.
«Памятью» ещё называют воспоминания об усопших (обычно к этому слову ещё добавляют какое-нибудь красивое прилагательное — «вечная» или «светлая»), и так уж принято — о мёртвых либо хорошо, либо никак. И на самом деле плохие воспоминания очень быстро выцветают, даже если никто не умирал. Например, если по школьным воспоминаниям у вас был замечательный класс, то, скорее всего, вы себя обманываете. Даже у меня был далеко не идеальный класс, хотя, даже когда я задумываюсь о нём более, чем на минуту, на ум мне приходит не так уж много плохих воспоминаний. Однако плохие воспоминания были, и об этом нельзя забывать, иначе можно случайно идеализировать определённый период своей жизни, а это обычно влечёт за собой тоскливую ностальгию и сожаление о бесцельно утраченных годах. Хотя на самом деле, конечно, то время могло и не быть таким уж хорошим, просто вы запомнили только самое лучшее. Это не плохо, если так подумать, но не стоит, опираясь лишь на свои воспоминания, ещё и пропущенные через призму вашего субъективного восприятия и времени, говорить, что «раньше было лучше», поскольку эта фраза уместна не всегда.
Клаус Бодлер мог так сказать, когда потерял родителей и был вынужден мотаться по домам опекунов, снова и снова теряя их. Тогда он действительно мог воскликнуть: «Раньше было лучше!» — раньше действительно было лучше. Но сейчас эта фраза боле не была актуальна. Он жил в уютном доме с хорошим и добрым человеком; он учился в самой обычной школе у вполне компетентных преподавателей и даже преуспевал в изучении разных предметов; у него появились настоящие друзья, с которыми он приятно проводил время и которые вряд ли вообще могли бы осудить его за что-либо, вот только…
Он упорно старался думать о своих скитаниях как можно меньше, но всё же наткнулся на «якорь», вернувший его на полгода назад. И ещё раньше — к событиям, за которые его однозначно можно порицать, и, по мнению самого Клауса, если бы он рассказал друзьям, как всё обстояло на самом деле, они бы вряд ли бы приняли его.
Мне неизвестно, почему именно словосочетание «граф Олаф» являлось для Клауса «якорем», причём только в том случае, когда он произносил его сам. Вряд ли это вообще сможет объяснить обычный человек. Наверное, по той же причине, почему для меня своеобразным якорем является любое изображение высокой травы или сосен. Потому что порой «якори» возникают совершенно случайно.
— Потому что я вспомнил несколько поступков в своём прошлом, которых достаточно, чтобы привлечь меня к уголовной ответственности, — Клаус попытался дать как можно более размытый, но при этом исчерпывающий ответ.
— Клаус, — серьёзно сказала Алана. — Ты же знаешь, что сейчас это уже не важно. Важно, что сейчас ты осознаёшь, что те твои действия были неправильными. Важно, что ты изменился в лучшую сторону.
Алана понятия не имела, о чём говорила.
Клаус тактично промолчал, решив не упоминать, что, хотя Алана и была отчасти права, он не считал свои действия совсем неправильными. Часть рассудка отчаянно кричала о негуманности, но с другой стороны Клаусу было совершенно не жаль ни мистера Терренса, ни Эсме Скволор, вероятно погибшей в «Развязке», ни прихвостней графа Олафа. И ему было бы совершенно всё равно на смерти этих людей, если бы он сам не приложил к этому руку. Потому что люди умирают каждый день, и кого-то из них мы можем назвать плохими. Но не каждый день условно плохие люди умирают по вашей вине.
А Алана не знала, что речь идёт об убийствах, пускай и косвенных.
Клаус опустился обратно на своё место и, вздохнув, вернулся к обсуждению проблемы:
— В общем… я не знаю, — он тряхнул головой. — Не знаю, что делать.
— А надо ли вообще что-то делать? — наконец подал голос Уилл, чуть подавшись вперёд. — Ну, сам посуди: в школу, из школы мы с тобой ходим вместе, в классе и коридорах полно народу, да и вообще что он тебе сделает-то? Не убьёт же!
— Не убёт, — согласился Клаус. — Ему я нужен живым, но он вполне может устранить Тома, или…
Он так и не озвучил свои предположения, так что Алане и Уиллу оставалось только гадать, что там «или» может сделать граф Олаф.
Спустя годы Клаус признавался, что тогда его мысли даже ему самому казались как минимум странными и необоснованными. Как максимум — неправильными. В нём боролись остаточная ненависть в купе с отвращением к этому мужчине и сострадание, граничащее со странной симпатией.
В конце концов он согласился с Уиллом. Бездействие сейчас действительно было самой разумной тактикой. Он также рассматривал вариант подойти и поговорить, но на самом деле с трудом представлял этот диалог. Поэтому решил подождать.
***
Граф Олаф проводил уроки в соответствии с утверждённой школьной программой, лишь иногда отходя от неё, чтобы разбавить её чем-то более интересным. Словом, его манера преподавания действительно мало чем отличалась от манеры преподавания мисс Миллс. Он был несколько строже предыдущей учительницы, но едва ли в школе нашёлся хотя бы один ученик, который был бы недоволен «мистером Лавкрафтом».
За исключением, конечно, Клауса Бодлера.
Маскировка графа Олафа впечатляла своей гениальной простотой и, что немаловажно, работала. В какие-то моменты Клаус и сам верил, что это просто обычный учитель литературы, и им обоим друг до друга нет совершенно никакого дела. В реальность его возвращали мысли о том, что стало с мисс Миллс, а также двусмысленные фразы — обычно это означает «сказанные кем-то слова, которые можно толковать по-разному».
Например, когда завуч Пруфрокской школы, известный многим как завуч Ниро, сказал, что кто-то «ласкал его смычок», многим пришло в голову, что эти два человека занимались чем-то, что вряд ли пропустили бы на телевидение. Такая двусмысленность очень плотно граничит с термином «эвфемизм». Эвфемизмом называют некое слово, которое заменяет собой более грубое. Возникновение этого явления связано с тем, что далеко не в любой беседе можно называть вещи своими именами — иногда лучше прибегнуть к этому приёму, так как в противном случае вас посчитают невоспитанным грубияном.
К слову, эвфемизмом не обязательно является синоним или слово, по свойствам похожее на подразумеваемый предмет (как в случае со «смычком»), порой это может быть словосочетание, возникшее самым нелепым образом.
Если я скажу, что каждый раз, когда мы с Аланой встречались, мы непременно заваривали чай, определённая группа людей сумеет углядеть в этом сексуальный подтекст, поскольку в узких кругах «заварить чай» является ничем иным как эвфемизмом для грубого слова «потрахались» или более нейтрального, но не менее табуированного в нашем обществе словосочетания «занялись сексом».
Определённая группа людей посчитает мою фразу про чай двусмысленной, хотя на деле она значит лишь то, что мы с моей любимой девушкой чаще всего отдавали своё предпочтение напитку из трав. Нередко с фруктовыми или ягодными добавками.
Эвфемизмы нередко используют различные общества и субкультуры, чтобы «непосвящённые» не поняли, о чём они говорят — это полезно, а порой даже необходимо. Порядочные люди обычно не используют термин «эвфемизм» в своей речи, хотя тоже часто прибегают к самому этому явлению, как и двусмысленности в целом. А потом подолгу гадают, что же именно имел в виду человек, пригласив их выпить чашечку чая и посмотреть сериал, потому что данное предложение в некоторых случаях может иметь подтекст.
Однако в случае Клауса слово «двусмысленный» означало, что истинный смысл слов, умело подобранных и сказанных кое-кем конкретным, понимал только Клаус Бодлер, тогда как для остальных это были самые обычные слова, прекрасно соотносящиеся с темой урока и монологом учителя и никоим образом не вызывающие подозрений. Между тем, граф Олаф произносил определённую фразу, которая даже без выделения интонацией резала слух, и задерживал взгляд на Клаусе. Тот отважно выдерживал взгляд.
Но на последнем уроке по «Гамлету», который состоялся в пятницу, развернулась ситуация иного характера.
— Раз уж вы все так быстро справились с тестом, — сказал учитель, глянув на часы, когда на его столе оказалась работа последнего ученика. — Подведём итоги сегодня и тогда следующий урок начнём сразу с изучения нового произведения, на этот раз комедии, написанной русским драматургом Александром Грибоедовым — что меня, кстати удивило, поскольку ни в той школе, где я учился, ни в той, где мне доводилось работать, это произведение не числилось в обязательной программе. Что ж, сейчас мне бы хотелось услышать от мисс Блейк основную информацию, вынесенную с уроков.
— Ну, — тут же начала Алана, словно знала, что спросят именно её. — Это трагедия в пяти актах, написанная Уильямом Шекспиром в 1600–1601 годах. В этом произведении присутствует два конфликта: внешний (отношения Гамлета с остальными персонажами) и внутренний (собственно переживания и чувства самого принца). Главная тема, — взгляд невольно скользнул на Клауса, который задумчиво рассматривал доски пола. — Убийство… преступление, которое было совершено ради богатства и власти.
Я могу представить, каково было Алане говорить это — теперь она знала, что будь жизнь Клауса Бодлера произведением из школьной программы, её главная тема мало чем отличалась бы от темы «Гамлета». Но я не могу представить, каково было Клаусу, который тоже подумал об этом, когда сидел в тот день в классе. А ведь впереди ещё была главная мысль, и вот она значительно отличалась от главной мысли истории Клауса, если вообще не была полностью противоположной.
— Главная мысль этой пьесы заключается в том, что человеческая жизнь слишком коротка, чтобы оплетать её тайнами и ложью.
— И только ли? — спросил мистер Лавкрафт и, якобы бросив взгляд на список фамилий в журнале, спросил: — Мистер Бодлер, дополните ответ мисс Блейк?
— Мистер Лавкрафт, но Алана ответила верно, — возразил Клаус, тут же смутившись. — Разве что основную идею можно сформулировать иначе: тайное рано или поздно становится явным, а всякий обман раскрывается. Но, если честно, с этой идеей, по крайней мере в такой формулировке, я не особо согласен.
Клаус сомневался, что поступил правильно, озвучив своё мнение, однако его слова заставили графа Олафа приподнять уголок губ и его единственную бровь.
— Вот как? — произнёс он, как бы предлагая развить мысль.
— Да, я считаю, что если намеренно что-то скрывать и прилагать к этому все усилия, то тайна вполне может так и остаться тайной. Очень многие люди уносят свои секреты с собой в могилу. Если бы Гамлет не встретил призрака, его история могла бы сложиться совершенно по-другому.
— Что ж, это справедливо, и, должен признать, я практически полностью разделяю мнение мистера Бодлера, — обратился мужчина уже ко всему классу. — Единственное, с чем я не согласен — это то, что непременно нужно прилагать массу усилий. Это не всегда так. Порой, чтобы что-то спрятать, достаточно положить это на видное место, а в иной раз не нужно делать вообще ничего — некоторые тайны слишком хорошо горят.
Он сверился с часами и вновь окинул взглядом детей.
— Этим образным выражением я хотел сказать, что очень часто некая ложь выгодна большому количеству человек, и поэтому её никто даже не пытается опровергнуть. Если кто-то из вас читал «Убийство в восточном экспрессе» Агаты Кристи, думаю, вы понимаете, о чём я, хотя это и не самый корректный пример. Ну, а наш урок подошёл к концу.
«Мистер Лавкрафт» замолчал, сел за свой стол и принялся то ли что-то писать, то ли сравнивать. Примерно через две минуты раздался звонок.
Клаус бросил последний взгляд на учительский стол и быстрым шагом покинул кабинет. У него была пища для размышлений, а ещё ему было необходимо развеяться.
***
В очередной раз складывая вещи в рюкзак, Клаус осознал, что прошёл уже целый месяц, а граф Олаф, хотя порой и говорил фразы с подтекстом, вёл себя по-прежнему… нормально. И это вымораживало и сбивало с толку.
Он зарекомендовал себя как вполне компетентный преподаватель, который знает, о чём говорит, и теперь уж точно ни у кого не вызывал подозрения или настороженности. А Клаус всё ждал какого-то подвоха.
В тот день, покидая кабинет литературы, он ещё не знал, какую новость принесёт ему вечером Алана вместе с подзорной трубой, которую он любезно одолжил ей месяц назад.
Стоило ему отворить дверь за прилавком, как Алана, которая до этого рассматривала книжный стеллаж, повернулась и твёрдым шагом направилась в его сторону. Она не поздоровалась — сразу прошла в жилую часть дома, попутно снимая верхнюю одежду.
— Привет, что за спешка? — Клаус закрыл за подругой дверь и вопросительно уставился на неё.
— А, да, извини, — вздохнула она и, повесив пальто, обняла его, как часто делала при встрече с друзьями. — Здравствуй.
— Ты сказала, у тебя есть какая-то срочная новость, — напомнил Клаус о звонке, состоявшемся около часа назад.
Алана подняла с пола рюкзак и расстегнула его.
— Сперва, — сказала она, доставая свёрток. — Подзорная труба. Помнишь, я говорила, что видела такую у дяди? Так вот, я вспомнила, где ещё видела её. У Капитана. Это было в ноябре, кажется, почти такая же лежала на столе, я тогда не обратила на неё особого внимания.
Клаус озадаченно посмотрел на свёрток, прежде чем забрать его. На самом деле он уже и забыл об этой трубе — последние четыре недели он не мог думать ни о чём, кроме графа Олафа. Точнее он пытался, но каждый раз мысли упорно возвращались к нему.
— Так… подожди, а как у Капитана оказалась такая же?
О, это интересный вопрос. И иногда я даже жалею, что в тот день Клаус не спросил это у меня лично. Хотя он, возможно, так и поступил бы, если бы не та самая новость, которую принесла ему Алана — кстати, тоже весьма интересная и способная обескуражить неподготовленного читателя.
— Не знаю, но это сейчас не так важно, потому что — я уверена! — эта труба и ты как-то связаны с тем, что я увидела сегодня, а также с татуировкой на ноге мистера Лавкрафта — я видела её однажды, поднимаясь по лестнице, такой же глаз, как на трубе! Потому что не бывает таких совпадений.
Клаус хотел было сказать, что, когда дело доходит до совпадений, Вселенная в редких случаях ленива, что он так часто сталкивался с такими невероятными совпадениями в своей жизни, что вряд ли бы его смогло бы что-то удивить — он много чего мог бы сказать, но всё же его немного смутил ряд вещей, перечисленных Аланой, поэтому он спросил:
— А что ты видела?
— Я видела, графа Олафа, — она пыталась говорить спокойно и размеренно, отделяя каждое слово — так, чтобы смысл слов дошёл до её собеседника сразу. — Сидящего на скамейке в парке и разговаривающего с Капитаном.
Она пыталась, но Клаус всё равно воскликнул: «Что?» — и Алане пришлось повторить.