около года назад
— Всё, я машину пригнал, можем грузиться, — выкрикивает Максим в глубину дома, стаскивая кроссовки, — Дэнчик?
Титов обнаруживается, растянувшимся на кровати в бывшей хозяйской комнате с закинутыми за голову руками. Бывшей она стала около двух дней назад, когда Козлов привёз их обоих от озера сюда. Промокли до нитки, оставляя после себя маленькие лужицы, Макс зашёл попросить у бабы Нюры полотенца, но не нашёл ни старушки, ни её деда Шредингера, ни даже сраного попугая, над которым они с Денисом так самозабвенно покатывались со смеху, рассевшись на этом самом ковре. Стариков они прождали до глубокой ночи, но даже когда свет по всей деревне разом выключился, в дом никто так и не вернулся. После недолгих размышлений коллективным решением перебрались с пыльных матрасов в гостевой комнате сюда, к на удивление рабочему телевизору и постели не на холодном полу.
— Куда грузиться? — лениво интересуется Денис, заторможенно отрывая взгляд от потолка и поворачивая голову к Кольцову.
— В смысле куда? В гелик, я с озера пригнал, сейчас до станции доедем и всё, домой. Ты вещи собрал уже? — тараторит Максим и вертит головой, ища взглядом сумку Дэна.
Титов его как будто не слышит и медленно моргает, озадаченно наклонив голову. Макс нетерпеливо фыркает и уходит в другую комнату. Сумка валяется на полу, не особо разобранная, не хватает только пары вещей, которые, журналист это понимает, придётся докладывать самому.
— А как же девчонки? — долетает до Кольцова, когда он возвращается в спальню.
— А чё девчонки, — вздыхает он, плюхнув сумку возле ног так и не потрудившегося встать Дениса, — Сонька тогда свалила и уже в Москве давно. Катю нам не вытащить, это уже стопроцентно. Эля мертва.
Макс не может не заметить, как Титов при упоминании Мусаевой странно дёргается, пускай и не очень понимает, чем вызвана такая реакция.
— Так что ты прав был, надо уже самим спасаться. Эз сун эз пасбл, — подытоживает журналист, застёгивая чужую сумку и закидывая её себе на плечо, — Всё, харе кота за яйца тянуть, вставай давай и пошли.
Денис выпрямляет руки и начинает неохотно подниматься. Максим застывает в дверном проёме, когда тот вдруг охает и быстро ложится обратно.
— Ты чё это? — непонимающе окликает Кольцов, наблюдая, как опускаются на чужой лоб изящные руки. Снимает с плеча сумку и ставит на пол у двери, присаживается осторожно на кровать и нависает над морщащимся Титовым, с тревогой осматривая, — Дэнчик, чё такое?
— Голова… — сипит болезненно Денис, прикрывая руками глаза, — Ноет почему-то…
— Фак… — ворчит себе под нос Макс, выпрямляя спину, тянет к чужим волосам руку и ерошит пальцами светлые вихры, — Не одно, так другое. Сильно больно?
Титов утвердительно мычит.
— Давай тут ещё побудем, — жалобно просит он, подставляясь под ласку, — Я в монастырь схожу, мне там полегче. А как оклемаюсь — поедем, хорошо?
Дэнчик вдруг отнимает от лица одну ладонь и обхватывает ей запястье Кольцова. Пальцы у него тонкие и оттого кажутся длинными, но на деле их хватает, чтобы обхватить всего половину широкой ручищи Макса. Но держит крепко, тянет на себя, заставляя улечься рядом, и Максим повинуется. Ну вот и как ему такому отказать?
— Ладно, — соглашается Кольцов, пристраивая руку на чужой макушке и тычась носом куда-то в линию челюсти, — Но через два дня двигаем.
Денис молча кивает.
Через два дня Титов, до этого здоровый и спокойный, заходит с улицы в дом с тем же несчастным выражением умирающего лебедя.
— Я к капитану заходил, бенза попросить немного, — начинает он, садясь за стол и теребя подол замызганной серой футболки с длинным рукавом, — Говорит, дорогу от дождя размыло за ночь, пока не просохнет, ехать небезопасно. Так что придётся ещё тут посидеть.
Максим, опирающийся задницей о раковину, припоминает, что выходил ночью курить, и на небе даже облаков не было, но почему-то всё равно верит и соглашается.
В один из дней Кольцов как-то запоздало понимает, что их собранные сумки стоят в прихожей вот уже две недели. Его прошибает осознанием — а ведь Денис особо и не рвался уехать отсюда, с того самого дня, когда они вернулись после всего пиздеца на берегу озера. Вежливо кивал на его тирады, но сам до сих пор даже пальцем не пошевелил, чтобы покинуть сраные Топи.
Макс бросает обратно в раковину тарелку, которую до этого мыл, и шагает в спальню, вытирая о штаны мыльные руки. Денис сидит, горбя спину, на краю кровати и пялится бездумно в телевизор, сжимая в ладонях пульт.
— Денчик, — начинает аккуратно, будто бомбу разминирует, — Домой-то поехали?
Титов медленно поворачивает голову, не меняясь в лице. Снова весь аморфный и какой-то тормознутый.
— В смысле — домой? — бубнит он, глядя на Максима из-под растрёпанной чёлки.
— В прямом, — чуть прибавляет тот громкости голосу, подходит вплотную и хватает грубо за локоть, вздёргивая на ноги. Как когда-то давно, когда ругались на мостике у реки, — Всё, давай. Срать я на твои отмазы хотел, валим.
Щуплый Денис в его руках мотыляется тряпичной куклой, позволяет выволочь себя в коридор, а потом вдруг тянет вниз, тормозя прущего с уверенностью танка Кольцова. Тот оборачивается к осевшей на ковёр фигуре и душит порыв кинуться помочь. Это уже третья подобная манипуляция за прошедшие две недели, он успел прикинуть.
— О-ой-й-й, — гудит Титов, обхватывая ладонями виски, — Голова-а…
— В Москве долечат, — злобно пыхтит Макс, подхватывая сумки и пытаясь отпереть входную дверь, — Вставай давай.
— Не-ет, — продолжает стенать Денис, начав заваливаться вперёд, — Бо-ольно, Ма-а-акс, о-очень бо-о…
— Я сказал, МХАТ свой ебучий прекращай и поехали, блять! — срывается на крик Кольцов, швыряя вещи на пол.
Титов неожиданно замирает. Опускает руки и упирается ими в пол, помогая себе вполне бодро подняться на ноги. Разминает с хрустом шею, вздыхает устало и глядит на шубу на крючке. Ту самую нелепую леопардовую шубу, в которой объявился после акта беготни по деревне в совершенно невменяемом состоянии. Максим её, мокрую и тяжёлую, стащил с Дэна ещё на крыльце, когда вернулись от озера, с трудом выжал, наверное, с полное ведро воды, а потом повесил сюда, сушиться.
— И чего тебе спокойно не сиделось? — спрашивает Денис совершенно другим, не похожим на себя голосом, — Жили бы дальше. Плохо что ли было всё это время? А, Максимка?
Титов смотрит ему в глаза. И становится вдруг невероятно похожим на ту обезумевшую зверюгу, что с диким хохотом палила по ним с Соней из ружья возле монастыря и скакала от радости. Позвоночник продирает мерзкими мурашками, а в голове красным неоном мигает табличка «ОПАСНОСТЬ».
— С-сука, — выдыхает Кольцов и буквально вылетает за дверь.
Ныряет под деревянный сук, выполняющий роль перил, бежит, чуть не поскальзываясь на влажной траве, к стоящему перед воротами Гелендвагену. Ключ зажигания так и торчит из замка, удивительно, что за столько времени машину не угнали. А хотя, кому она тут нужна? Пенсионерам в ауте? Щёлкает ключом, заводя машину, и резко разгоняется, уводя тачку в том направлении, откуда много дней назад пешком пришёл в Топи.
— Не-ет, нет-нет-нет-нет-нет-нет-нет, — бормочет Максим себе под нос, как одержимый, и истерически посмеивается, — Нахуй идите, ясно? Нахуй!
Больше он под чужую дудку плясать не будет, даже под Денискину. Один раз вон сплясал уже, и к чему пришёл? За какие-то триста кусков и этот сраный гелик продал всё, во что верил и за что боролся. Люди погибли из-за того, что он упёрся рогом и хотел себе славы добыть на кровавой сенсации. Доказать, что идейный, что стоит чего-то. Доказал, блять.
Ну разумеется, дорога совершенно сухая. Только петляет как-то странно. Не слышно совершенно ни птичьего щебета, ни приближения других машин. Кольцов даже окна опускает, чтобы лучше слышать, но всё равно как будто в вакууме движется. Максим замечает вдалеке указатель с надписью «Мудьюга» и приободряется. Но когда спустя минут десять поездки по извилистой проезжей части снова видит голубую табличку, только уже с надписью «Топи», невольно останавливается.
— Фак, — фыркает он и падает лбом на руль, оглушая молчаливый лес воем клаксона.
Да, он действительно всё это время ездил кругами. «Тут куда ни поедь: хоть на север, хоть на юг, всё в эти грёбаные Топи возвращаешься. Это как в стеклянном пузыре сидеть». Правы оказались обдолбыши-зэки. А только Макс что тогда застревать в этой глуши был не намерен, что сейчас.
— Ладно, блять, по правилам не хочешь, тогда давай так, — рычит он, выворачивая руль в сторону, и съезжает с дороги к лесным ухабам.
Колёса подскакивают на каждой кочке или толстой ветке, приходится крепко держаться за руль, чтобы не биться каждую секунду головой о мягкий лишь на вид потолок. Кольцов вертит головой, уворачиваясь от возникающих будто из воздуха деревьев, поэтому не сразу замечает фигуру прямо перед ним.
— Фак! — выкрикивает он в испуге, вжимая в пол педаль тормоза. От резкого толчка голова ударяется о подголовник, но Максим даже не морщится.
На расстоянии вытянутой руки от капота стоит Титов. В своей блядской шубе, с закинутым на плечо ружьём, не понятно откуда взятым. И взгляд голодный, требовательный. Как у хищника на добычу, которую готовится разодрать в клочья и сожрать. Макс не может позволить себе его бояться.
— Вылезай, — тянет повелительным тоном, лениво вздёргивая подбородок.
Кольцов отрицательно мотает головой, кусая втянутые щёки. Руки до жжения на коже сжимаются вокруг руля, стараясь не выдать дрожи. Ненавистный совсем недавно гелик прямо сейчас служит опорой, якорем к реальности.
— Вылезай-вылезай, давай, — мягко поторапливает Денис, выжидающе кивая.
Макс как будто сопротивляется собственному телу. Трясущаяся ладонь вдруг почему-то отпускает руль и наощупь тянется к ручке двери, открывая и вытягивая вслед за собой и всего Кольцова наружу.
— Иди сюда.
Ноги палки, не гнутся нихера и вообще чувство, будто он двигается на протезах. Чужеродные, непослушные конечности, которые против воли тащат его к хищнику в пасть.
— На колени.
— Зачем?
Голос тоже как будто не его, жалобный и тихий. Дрожит, блеет почти, но Максим иррационально не может найти в себе сил банально прокашляться.
— На колени вставай, сказал, — произносят с большим нажимом.
Колени с размаху врезаются во влажный мох, царапаясь о мелкие ветки и обломки шишек. Следы останутся потом. Похуй. Сжавшиеся от напряжения мышцы постепенно расслабляются, разнося по телу эйфорию. Подчиняться, отдаваться на чужую милость почему-то оказывается удивительно легко. Особенно когда холодные пальцы вдруг прижимаются к щеке. Держат не сильно, но в любую секунду могут очень больно сжать, он это чувствует.
— А теперь повторяй за мной. Я твой.
— Я… твой…
— Делай со мной всё, что захочешь.
— Делай со мной… всё… что захочешь… — блеет Кольцов и глубоко дышит.
Глаза сверху холодные, как вода в реке. Два льдистых озерца посреди илистого Денисова лица. Но страха нет. В голове проносится мысль, что Титов сейчас может сунуть ему в рот дуло ружья и выстрелить, а Максим только скажет ему за это «спасибо». Он вообще не может сопротивляться. Сил нет. Да и желания, вроде как, тоже.
Но Титов, кажется, не собирается причинять ему боль. Только улыбается сыто, склоняется к нему буквой «Г», близко-близко, едва не касаясь носа Макса своим и легонько почёсывает пальцами короткие кудряшки у него прямо за ухом.
— И я больше никуда от тебя не уйду. Повтори.
— И я больше никуда от тебя не уйду, — клятвенно мотает головой Кольцов, сведя брови домиком.
Улыбка Дениса становится нежнее, а глаза как будто немного теплеют. Он прикрывает глаза и подаётся вперёд, припечатываясь холодными губами к подрагивающему рту напротив. Максу кажется, что губы его двигаются по собственному желанию, никак не согласуясь со слабо трепыхающимся сознанием. Рот будто сам собой открывается шире и жарко дышит, пока Титов слегка покусывает его верхнюю губу.
Когда Денис разрывает поцелуй и выпрямляется, Максим по инерции тянется следом за ним, приваливаясь лицом к чужому животу. Сверху беззлобно посмеиваются, а тонкая рука нежно поглаживает волосы на его затылке.
— Ну вот, толку было сопротивляться, — ласково констатирует Дэнчик, расслабленно вздыхая, — Домой поедем? В Топи?
Кольцов пару раз согласно кивает, поелозив носом по искусственному меху.