На дороге в Намьяну Ворона работать любила. Лес здесь был высокий, густой, хвойный, а главное — почти непроходимый. В направлении важной провинции уже давно пустили поезд, но поезда поездами, а своя карета все-таки роднее, и до сих пор с завидной частотой разбойницы отлавливали в этих лесах торговцев, пытавшихся прорваться через кущи, пробиться через колючие сине-зеленые ветви, сплетенные в один сплошной Намьянский купол, и готовых отдать все свои сбережения, лишь бы остаться в живых. Иногда после ограбления разбойницы помогали несчастным пробиться через лес. А иногда — нет.
В этот вечер погода выдалась особенно приятная. Жара отступила, смилостивилась над людьми, а далекие горы послали Хрустальной немного свежего ветра. В прозрачном чистом небе показались первые очертания лун, еще бледные, розоватые, предзакатные; лес пьяняще пах хвоей, чистотой и домом, деревья мирно покачивались, будто танцевали друг с другом, и птицы, забившиеся в защиту ветвей, были их оркестром. Разбойницы замерли на деревьях, прильнули к пахучим стволам, впитывали носом и кожей благополучие прохладного летнего вечера, наслаждались передышкой, и чудилось им, что в этот вечер возможно все, все вероятно, все достижимо, и что если бы им, разбойницам, очень сильно захотелось, то они сумели бы и научиться летать, и поднялись бы высоко-высоко, к прозрачным лунам, и расцеловали бы их в обе щеки, и погрузились бы в мягкую перину небосвода...
Над стройным птичьим хором послышался свист, и все разбойницы отбросили томные мысли, в едином порыве схватились за оружие, навострили уши. Это сигнал. Леди Кайшил приближается.
Ворона засела на огромной елке, за толстыми лапами которой ее поджарую фигуру совсем не разглядеть. С высоты отлично просматривался весь лес; она загодя заметила странное покачивание деревьев в тех местах, где экипаж Кайшил пытался пробраться по старой заросшей мхом тропке, но честно дождалась сигнала от Синицы. Самая зоркая, самая внимательная из их банды всегда лучше всех знала, когда переходить к делу.
Спрыгнув почти невесомо на ветвь пониже, Ворона присела и затаилась, подготовила лук. На другом дереве, чуть в отдалении, сидела Синица; они коротко переглянулись, синхронно натянули тетивы, одновременно прицелились в две разные точки. Как только на тропинке показалась лошадь, усталая и несчастная из-за тяжелого пути, стрелы свистнули, бросились друг к другу и одновременно вонзились в землю прямо рядом с лошадиными копытами. Бедное животное взвыло, подскочило на дыбы, закричало, заплакало по-лошадиному, жалуясь на жестокую судьбу и ненормального хозяина, отправившего ползти по густому лесу; а кучер, сидевший на козлах, испуганно взвизгнул и выпустил поводья. Из залежей опавшей пожелтевшей хвои, устилавшей лес мягким пахучим ковром, тут же вынырнула Цапля и клинком быстро перерезала сбрую, так что лошадь оказалась свободной, а бедный кучер и разглядеть толком ничего не успел. Ворона натянула лук еще раз, на случай, если тот попытается что-нибудь выкинуть, но парнишка был почти без чувств от ужаса, сидел на месте, поджимая к груди ноги, и горько плакал, так что было решено приберечь стрелу. Опустив оружие, Ворона спрыгнула на землю и оказалась совсем рядом с перепуганным человеком.
— А-а! — прокричал он, дернувшись от нее, как от огня. — Не надо!
— Я еще ничего не делаю, — подчеркнуто спокойно сказала она. — И ничего не сделаю, если ты будешь хорошим мальчиком.
— Умоляю! Умоляю!
Она протянула руку в его сторону, и парнишка окончательно разрыдался.
— Деньги. Деньги.
Трясущимися, негнущимися пальцами он отцепил от своего пояса мешочек, в котором, судя по виду, лежал от силы десяток монет, и передал его Вороне. Она готова была поклясться, что этот плут хранит еще как минимум дюжину под каждой стелькой, но махнула рукой. Ведь ее истинная цель тихо сидела в карете.
Цапля стояла у дверцы и следила, чтобы дама не попыталась удрать, хотя сложновато убегать по лесу, неся на себе девятимесячный плод. Поэтому Ворона не спешила; спокойно прошла до экипажа, медленно положила руку на ручку, без удивления обнаружила, что та была заперта изнутри на засов и легко вскрыла его, дернув посильнее. Засов щелкнул и отлетел. Леди Кайшил испуганно взглянула в глаза своей смерти.
У нее и в самом деле было слегка длинноватое лицо, с острым вытянутым подбородком и широко расставленными глазами, но эти дефекты она компенсировала искусным макияжем с акцентом на выразительные, мягкие губы, сейчас растянутые от рыданий. Фигура стройная, насколько это возможно в ее положении; природную худобу выдавали руки, прижатые к надутому животу, и ноги, выбившиеся из-под купола воздушных юбок. Казалось, что вся Абрис Кайшил вовсе не человек, а оболочка огромного пуза, и все вот эти вот детальки, ручки-ножки и все остальное, все это нужно лишь для того, чтобы защищать сердцевину. И разве что только в глазах, светло-карих и глубоких, еще оставалось что-то человеческое.
— Значит, так, — заговорила Ворона, пока не обнажая клинка.
Леди Кайшил тут же перебила ее и закричала:
— Молю! Умоляю! Прошу! Умоляю! Не за себя прошу, не за себя! Бери все, только оставь мне жизнь!
Интересно, что "все" Ворона могла бы взять? Воздушное слоистое платье без рукавов и отдельные рукава на веревочках? Колье из сотни кварцевых цветочков с нефритовыми чашелистиками? Золотые серьги? Что?
— Вообще-то именно жизнь твоя мне и нужна, — призналась Ворона.
Кайшил вздрогнула, побледнела смертельно, схватила воздух ртом, будто рыбка, и вдруг заговорила очень спокойным и даже отстранённым тоном:
— Хорошо. Без проблем. Не вопрос. Убей. Ты — разбойница. Я — пленница. Только об одном прошу. Об одном умоляю. Дай мне родить моего сына. Мне недолго осталось. День, два, может, неделя. Не больше. Умоляю, разбойница. Оставь жизнь невинному младенцу. Если согласишься, то клянусь, делай со мной что хочешь, истязай, бей, насилуй, пытай, как хочешь мучай, я ни слезы не пророню, ни слова мольбы не оброню, не разожму зубы. Разреши родиться моему сыну, и тогда — я твоя. Умоляю...
В ее глазах стояли слезы, и Ворона боялась, что она сейчас опять начнет верещать и хлюпать носом, а в наблюдении за плачущей женщиной нет никакой прелести. Послышались хлопок и ржание, а затем топот копыт; Цапля заглянула за открытую дверцу кареты и сообщила, что кучер взял коня и бросился наутек. Кайшил испуганно сглотнула.
— Ладно, — спокойно сказала Ворона.
— Что? — леди Кайшил широко распахнула глубокие глаза и, не веруя, уставилась на разбойницу. — Что ты... что вы... что?
— Я говорю: ладно. Деваться тебе все равно некуда. Бросил тебя твой кучер-хранитель, — она насмешливо улыбнулась. — А понаблюдать за тобой интересно будет. Посмотреть, сдержишь ли слово. Я-то свое сдержу. Не трону и пальцем, пока не родишь. Зачем мне лишний грех? За свои вовек не расплатиться.
Тронутая милостью до глубины души, Абрис Кайшил залилась было слезами, зарыдала, обнимая свой живот, как будто разбойницы еще могли неким образом его отобрать, но вспомнила об обещании, данном этой страшной черноглазой женщине, и закусила губу, пытаясь сдержать рыдания. Ворона наблюдала за ее внутренней борьбой с усталостью и интересом; ей вспоминались все те слезы, которые лили ее подруги в моменты первой встречи, и все те усилия, которые понадобились им, чтобы совладать со своей болью. Кайшил была похожа на них, на лесных разбойниц, больше, чем могла подумать. И может быть именно поэтому Ворона решила ее пощадить.
А может, у нее были другие причины.
— Вылезай. Идти можешь? Да обувь-то надень! Вылезай, давай; эти дни, пока не родится твой ребенок, ты проведешь в нашем лагере.
— А нельзя ли мне... домой? — наивно спросила Кайшил.
Разбойницы рассмеялись в один голос.
— Я вернусь, обещаю, — смутилась леди; Ворона вытерла проступившие в уголках глаз слезы и сказала:
— Это исключено и невозможно. Мы уже тебя схватили. Так что ты наша. И ты пойдешь с нами, и только от тебя зависит, пойдешь ли ты сама, живая, или мы понесем твое мертвое тело.
Она вскинула глаза, светлые, перепуганные, как у загнанного в угол зверя, но потупилась и без лишних слов полезла наружу. Под шелковыми туфельками затрещала хвоя; держась за крышу кареты, Кайшил вышла, отдышалась, другой рукой придерживая живот, выпрямилась с видимым трудом, посмотрела в упор на Ворону.
— Куда?
Та указала направление, и Кайшил пошла, двинулась вперед неловкой, развалистой походкой беременной женщины. Худые ноги подгибались под весом живота, шумное дыхание разрывало грудь; остальные разбойницы выбрались из своих укрытий, убедившись, что опасностей нет, и теперь глядели на нее, кто с сочувствием, а кто и с неприязнью.
Ворона вздохнула и в порыве непонятного даже ей самой милосердия нагнала Кайшил, подала ей руку. Та растерянно взглянула на широкую, обветренную ладонь; подумала, что нужно заплатить, что это может быть само собой разумеющееся условие любой сделки с разбойницей, потянулась к шее, чтобы снять драгоценное колье, но Ворона покачала головой:
— Руку. Я хочу помочь.
И хотя на лице Кайшил застыло недоумение, ее сухая, маленькая ладошка покорно легла на натруженную ладонь.
— Путь долгий, — предупредила Ворона строго. — Помни, что обещала не жаловаться и не плакать.
Кайшил поджала губы.