Абрис лежала на боку, одной рукой поглаживала живот, а другой подпирала щеку, и ее остекленевший взгляд был устремлен в стену. Ворона перевела дыхание и потянулась за чаем, чтобы промочить горло.
— Да уж, история, всем историям история, — произнесла Галира, как выяснилось, присоединившаяся к ним еще в начале легенды. — Мне всегда было интересно, что из этого сказзания правда, а что вымысел. Ну, гор у нас и правда как будто нет, да и жидкого огня я в природе не встречала, но вот все остальное...
— Разве ты не пробовала лечь на землю в теплый полдень и прижаться к ней ухом? — Ворона состроила удивленное лицо. — Тогда ты можешь действительно услышать, как огромный индюк клюет сердце нашей планеты: хрусть, хрусть, хрусть!
Она выпучила глаза, навострила воображаемые когти и набросилась на подругу; Галира завизжала по-детски, забилась, замахала руками и сцепилась с Вороной в шуточной схватке. Каблуком она наступила на полог, старая ткань затрещала, и женщины оказались погребены под слоями пыльной, пряной материи, и расхохотались от всей души. Абрис наблюдала за ними, не меняя позы, и когда Ворона, отряхнувшись от перечного духа, вернулась на свою табуретку, она сказала:
— Я хочу вернуться в лагерь.
— Почему вдруг? — удивилась та, не успев даже коснуться зубами пирожного, которое ей молчаливо обещали за рассказ. — Тебя так напугала сказка о горе-птице? Это всего лишь легенда.
— Нет, я... — Абрис враждебно посмотрела на Галиру, и та поспешно поставила ширму на место и убралась с глаз долой. — Я просто устала, Ворона. Слишком много всего на одну меня. Пожалуйста, давай вернемся. Обещаю, я сама испеку для тебя сотню пирожных.
Ворона могла поклясться, что леди Эльзинор-Кайшил не то что пирожное, яйцо бы не смогла пожарить нормально; но разве в этом дело?
Она расплатилась с Галирой, обменявшись парой кодовых улыбок, а после повторилась цепочка, с которой их краткое путешествие началось: сперва омнибус, потом — переполненные народом вечерние предместья, умывшиеся вином и пивом, где теперь неприлично было появляться без бутылки, но живот Абрис стал хорошим оправданием трезвости. Затем — лошадка, мирно стоявшая на том же месте, где они ее оставили, только теперь вычищенная, сытая и причесанная руками невидимых подруг; а когда повозка остановилась у ближней деревни, и Ворона открыла для своей спутницы дверцы, то оказалось, что Абрис спит мертвым сном, скрючившись на сидении. Если после такого ей удастся сдержать слово и не начать жаловаться на боли в спине, то стоит всерьез задуматься о письме королю Санмиру с просьбой выдать этой женщине орден — такое терпение встречается один раз из миллиона!
До лагеря добрались уже глубокой ночью; шли молча, держась друг за друга и сжимая зубы, будто усталость могла пробраться в них через рты. Едва ступили на Площадь, как сердце заполнило приятное, незнакомое чувство, эйфория от вида родных хижин и запаха хвойного леса, вздохнувшего с облегчением в ночной прохладе. У костра сидела старуха Сойка и стряпала, подготавливала на завтра какие-то блюда; в стороне Цапля подшивала подол своего нового платья прямо на себе, ругаясь, если игла вонзалась в ногу. В стороне от них Ласточка отдыхала на разложенной под открытым небом лежанке и считала звезды в небе, а у нее над ухом сидела Сорока и пыталась убедить наивную девочку, что луны сделаны из сыра, и что всенепременно вон та, самая левая, на вкус как маасдам.
Дом.
***
Абрис влилась в общество разбойниц так легко и непринужденно, что вскоре уже всем казалось, будто она жила с ними сто лет, а на деле прошло не больше недели. Для Вороны эта женщина вообще неожиданно стала центром Вселенной; то ли потому, что они жили под одной крышей, то ли из-за забот, которые легли на плечи атаманши в связи с интересным положением новой соратницы. Именно ей приходилось массировать спину, помогать умывать ноги и натягивать обувь, подавать руку, чтобы Абрис смогла встать с лежанки, и провожать ее до отхожего места, и если сперва все эти дела казались как будто вынужденными, неловкими для обеих сторон и даже странными в некотором роде, то спустя пару дней они свыклись, смирились и приняли ситуацию, ведь в конце концов ни Ворона, ни Абрис в таком положении не были виновны, и ни одна не могла отказаться от своей роли. Глупо не принимать помощь, когда она тебе нужна. Жестоко не давать помощь, когда в ней нуждаются. Особенно когда человек такой близкий — в смысле, когда он спит и существует прямо рядом с тобой.
Тем утром они проснулись, вышли из хижины, посидели с остальными пташками у костра, попивая горький вонючий кофе, зерна которого старуха Сойка сначала закапывала в землю, а затем долго жарила, и только после молола в ступе. После завтрака Абрис сказала, что утомилась — в последнее время ее беспокоили тянущие боли в пояснице, однако роды все не наступали, так что кое-кто даже начал шутить, что малыш Кайшил не хочет вылезать в кружок женщин. Ворона проводила ее обратно в хижину и присела рядом со спящей, на случай, если той что-то понадобится; а вскоре и сама задремала, опустив голову на сложенные подле Абрис руки; остальные женщины разошлись каждая по своему делу, и над лагерем установилась спокойная, сладостная, мирная тишина знойного летнего дня.
Над ухом Вороны жужжала назойливая муха, а во сне она видела огромную жар-птицу, поедающую ядро планеты, и пыталась кричать ей, что это не ее дело, а ее мужа, и пусть он этим и занимается; сквозь эту дрему она расслышала отдаленное птичье пение, и подняла голову, еще сонная, с полузакрытыми глазами. Дремавшая совсем рядом Абрис сразу почувствовала движение и тоже встрепенулась.
— Чего, Воронушка?
— Ты сейчас это слышала?
Пение повторилось; птица заливалась изо всех сил, во всю мощь маленьких птичьих легких.
— Ну, пташка. И что? — Абрис протерла кулаками слипшиеся веки.
— А то, что это крик птицы коэль, — пояснила Ворона, поднявшись на ноги. — И в наших лесах она не обитает.
Абрис тут же совсем проснулась, села на лежанке, вытянув ноги, в тревоге устремила взгляд к выходу из хижины.
— Думаешь, Синица?
— Дает сигнал, — кивнула Ворона. — Дело плохо. Абрис, оставайся здесь, носа не высовывай, ясно?
Почти бегом она поспешила к вещам, сложенным в углу, принялась искать там что-то, ругая себя за то, что за все месяцы жизни в Намьяне так и не нашла времени, чтобы навести порядок в сундуках; когда же Ворона обернулась, Абрис уже стояла у двери, выглядывала на улицу, и если она кого-то видела, то, без сомнений, этот кто-то видел и ее.
— Идиотка!..
Ворона бросилась к двери, потеснила Абрис плечом, выскочила на улицу и обомлела. Из леса к лагерю приближалась группа мужчин, вооруженных и явно настроенных не на приятный диалог; она смогла насчитать около тридцати человек, что для компании из шести женщин, лишь трое из которых могли сражаться, было не очень-то хорошим знаком. К счастью, сигнал Синицы услышали все, а она сама пряталась где-то на деревьях, и поэтому лагерь был пуст, не считая Абрис, которая выдала себя, выглянув, и Вороны, появившейся вместо нее. Мужчины смотрели в упор на атаманшу и улыбались — должно быть, их сюда отправили, снабдив портретом главной подозреваемой.
От группы витязей отделился один, прежде шедший позади всех, пониже и посимпатичней прочих; он вышел вперед, подготовился читать речь, и Ворона узнала Ианнари Кайшила, хотя в облегченном доспехе и с убранными под шапочку кудрями он выглядел чуть хуже, чем в трауре или в модном бирюзовом костюме.
— Ворона, — обратился он к ней тоном старого приятеля, зашедшего на чашку кофе, — с прискорбием вынужден сообщить, что весть о твоих преступлениях дошла до ушей нашего обожаемого короля Санмира...
Если бы король узнал о ней и начал что-то предпринимать, Выпь немедленно бы прислала весточку — значит, Кайшил лгал.
— Коро-оль, — потянула Ворона, состроив печальное личико. — И почему король послал на такое важное дело певчего птенца, а, Кайшил?
— Потому что я — последний, кто виделся с тобой, — гордо сказал тот, давая понять, что о Галире и ее чайном доме никто ничего не пронюхал. — Тогда, на похоронах моей жены...
Вот как! На похоронах! Не почудилось ей, значит, что он скользнул взглядом по ним с Абрис. Заметил! Может, услышал? Но узнал ли, кто ее спутница? Абрис лежала вниз лицом, на ней был плащ, платье в клочья, мог и не понять... Если догадается сбежать сейчас, то может укрыться незамеченной...
— И каково тебе было, когда ты хоронил живую жену? — спросила Абрис, выйдя из хижины позади Вороны, и побледневшее, вытянувшееся лицо Ианнари ясно дало понять, что он свято верил в факт ее смерти — до этого мгновения. Пришел разобраться с разбойницей, решил, что ее появление на похоронах намекает на планы шантажировать его? Тогда и люди, собравшиеся вокруг Ианнари, скорее всего, нанятые бесчестные воины, и вряд ли кто-то еще в Хрустальной знает о его походе — иначе возникло бы слишком много вопросов. Нужно тихо убрать разбойниц и замести следы. А потом можно и похвалиться, как же он хорош.
— Ты нарочно задумала не поступать благоразумно? — поинтересовалась Ворона, глянув на Абрис через плечо.
— Я полжизни потратила на благоразумие и прочую бесполезную чепуху, — усмехнулась та. — Если уж умирать, то с песней.
А ребенок? Не стоит ли позаботиться о себе хотя бы ради него? Впрочем, к разговорам о морали и материнстве не располагало ни место, ни время; но Ворона дала себе слово промыть Абрис мозги после, когда они разберутся с этими мужчинами и найдут для себя новое убежище. Новое, безопасное убежище...
— Так ты... — Ианнари отмер, отошел от шока и немедленно начал кипятиться. — Ты меня обманула, бесчестная!..
— Когда связываешься с разбойницей, не стоит полагаться на ее честь, — усмехнулась Ворона; потешаясь над Кайшилом, она не заметила, как его спутники молчаливо двинулись в стороны, прочесывая маленький лагерь в поисках других разбойниц. Знали ли они, что Ворона не одна? Что ж, даже если информация о количестве пташек в стае не просочилась в их уши, то отдельные хижины в лагере самим своим существованием намекали, что здесь могут быть союзницы. Волноваться не стоило, все женщины за свою дружбу с Вороной прошли и огонь, и воду, и уж точно разобрались бы с парой неприятных и вооруженных гостей. Волноваться был смысл лишь за Абрис, воинственно глядевшую в глаза мужа, не осознавая всей глубины собственной слабости.
— Тронешь ее — отрежу яйца, — коротко и вполне серьезно пригрозила Ворона, но слова эти прошли мимо Ианнари — он лишь посмеялся.
— Да что ты можешь...
Раздался свист, и один из его боевых товарищей, подобравшийся слишком близко к хижине Синицы, завалился на бок. Маленькая рыжая птичка не очень любила, чтобы в ее вещах копались посторонние.
— О Горви! — раздался голос одного из воинов. — Похоже, они на деревьях!
На деревьях была только она, одна, но стрела тут же просвистела с другой стороны, и пускай пролетела мимо всех воинов, теперь уже никто не сомневался, что разбойниц с луками несколько. Синица знала свое дело.
Выстрелы стали еще одним сигналом — из своей хижины выскочила Цапля, наскоро нацепившая кожаный доспех прямо на праздничное платье, и наотмашь ударила ребром ладони подвернувшегося под руку мужичка, выбив из него дух.
— Ну, подходите! — крикнула она воинственно. — Я не успела из-за вас позавтракать, так что позавтракаю вами!
Ворона не сдержалась и закатила глаза — легкая театральность в Цапле осталась с тех времен, когда она выступала на цирковой арене.
Эту женщину отнюдь не просто так называли самой большой теткой в Хрустальной. Она легко, играючи поднимала нескольких мужчин в руки, подбрасывала, как младенцев, а затем отпинывала от себя, отправляя в счастливый и дух захватывающий полет поближе к костру. У нападающих были мечи, но поначалу они как-то не подумали, видимо, что на одинокую женщину нужно идти с оружием, даже если она очень большая; но, проехавшись пару раз на лопатках по земле, вскочили в уже куда более воинственном настроении и демонстративно обнажили клинки. Цапля, бесстрашная, голодная, развела кулаки, демонстрируя, что совсем их не боится, а в спину одного из мечников вонзилась стрела — в суматохе они подзабыли о том, что разбойницы скрывались на деревьях.
В суматохе Ворона подзабыла о том, что они изучали хижины, и вспомнила лишь в тот момент, когда воздух пронзил испуганный визг Ласточки.
Ласточка! Безоружная! Да как можно было о ней забыть?!
Наемник вышел из хижины, волоча девушку за волосы, спокойный и равнодушный, в то время как она рыдала, визжала и дергалась, как рыба на крючке, и пыталась царапать его руки, но только сбила себе все ногти, не заметив на нем перчаток.
— Вот, девочку нашел...
— Пожалуйста, отпустите меня! Я ничего не сделала! — Ласточка падала на колени, умываясь слезами, но ее мучитель словно окаменел. Он ждал приказа. Определенно, наемник, без распоряжения и мизинцем не шевельнет. — Я ничего не сделала, да я не успела бы ничего сделать, я здесь всего месяц; я жить хотела, я хотела жить, а мне некуда больше было пойти, ведь граф Богер меня сюда и отправил, а папа и мама с ним очень дружны, я не могу к ним вернуться. Мне некуда было деться, совсем некуда было деться, но я никогда никому не причиняла вреда, никогда не держала оружия; отпустите меня!
Неважно, как горько она плакала и сколько кислой правды лилось из ее уст, не важно, молила ли она на коленях или стоя с гордо поднятой головой, ее палач оставался глух к любым словам. Он ждал приказа.
— Хорошо, привяжи ее к дереву и смотри, чтобы не смогла выбраться, — распорядился Ианнари. — Подожди, а разве это не Виврен?.. Да неважно, перед плахой все они одинаковы.
— Не надо плаху!..
Неразговорчивый наемник потащил Ласточку к ближайшему дереву; Цапля, вскрикнув, бросилась ему наперерез, но в это же мгновение прогремел выстрел, и в руках Ианнари задымился револьвер. Недолго же он прятал свой козырь в рукаве; неслабо же он боялся встречи с Вороной, если расщедрился на огнестрел!
— Что, съела? — спросил он очень галантно, посмотрев на Ворону поверх дымящегося дула. — Спорим, такое ты не планировала? Не ожидала, что вам с луками и кулаками придется тягаться с револьвером?
Ворона не слушала его бахвальство, даже рукой не соизволила махнуть; она глядела на Цаплю, тяжело оседающую, на кровь, растекающуюся по ее пестрой юбке — оружие у Кайшила было грозное, а вот руки, очевидно, слабые, да и зрение не очень, так что выстрелил он не на поражение, а в ногу — и на наемника, тащившего за волосы рыдающую Ласточку. Нужно броситься на помощь, но как избежать пули? Нужно отвлечь Ианнари, но что, кроме Абрис, может его заинтересовать — а ею рисковать никак нельзя?
Упала дверь хижины, в которой скрывалась старуха Сойка, и снежная буря вырвалась из этого убежища — то была сама Сойка, окруженная растрепанными седыми волосами, и бледная, как смерть. В худой морщинистой руке она сжимала ножик, которым рубила мясо, и с воплями разъяренной гарпии бросилась на наемника, нечеловеческим голосом требуя отпустить девочку, немедленно, прямо сейчас. Он даже испугался, шуганулся, дернулся от орущей дурниной старухи, но соображал быстро; хватило одного взгляда, чтобы понять, насколько смехотворную угрозу предоставляет низкая худая женщина ста лет отроду, хватило одного удара, чтобы та упала на живот, распластавшись, как половая тряпка, и ножик вылетел из ее руки.
— Бабушка! — ужаснулась Ласточка. — Только не бабушка!..
Ворона сорвалась с места, но тут же прогремела пуля, и лишь чудом — а вернее сомнительным талантом Кайшила к стрельбе — ей удалось уклониться от выстрела. Взвизгнула Абрис, но быстрый ее топот дал понять, что она не ранена; Синица выстрелила, явно экономя стрелы и стараясь не выдать своего местоположения слишком частой стрельбой, но то ли нога, то ли локоть ее задели ближайшую ветку; ель, скрывавшая ее в своей хвое, шевельнулась, и тут же один из наемников, вооруженный мушкетом, выстрелил в то дерево. Ему пришлось присесть, чтобы прочистить дуло и зарядить снова, и в этот момент он был открыт для атаки, но никто его не атаковала — Ворона не могла выйти из-под мушки Кайшила, Абрис скрылась в хижине, Ласточка боролась со своим тюремщиком, Цапля выведена из строя раной. Синица? Не упала, значит, жива, но и не стреляет — возможно, ранена.
Наемник Ласточки прижал ее к стволу, локтем вдавил ее шею в дерево, а второй рукой занялся подготовкой веревки, вновь равнодушный ко всему, что творилось вокруг. Синица решилась выстрелить, а может сработал один из ее самострелов; стрела проскочила повыше головы наемника, и он поднял глаза, пытаясь разглядеть невидимую врагею в изумруде хвои. Хватило мгновения, ничтожной секунды размышлений, одного вдоха, на который он утратил контроль над ситуацией; Ласточка босой ногой нащупала ножик, выпавший из руки Сойки, подтянула его к себе, подбросила, схватила, и резанула наемника по горлу, и все это случилось так быстро и так неожиданно, что даже Ворона лишь по прошествии времени осознала, что же произошло. Раз — Ласточка стоит, прижатая к дереву, перепуганная и рыдающая. Два — наемник корчится у ее ног, держась за шею, а она, забрызганная его кровью, орет не своим голосом, рвет на себе волосы, прижимается к дереву и глядит на весь мир так, что мир в ужасе поворачивается спиной. Наемник с мушкетом взвел свое оружие, но не стрелял, сконфуженно глядя на погибшего товарища. Ианнари открыл рот и скривился — должно быть, не любил вид крови, а может счел вопли обезумевшей Ласточки недостаточно музыкальными.
Сейчас — или...
Снова выстрел, короткий и звонкий, как хлопок, и мушкетер валится на спину. В дверях своей хижины мелькает Сорока, у нее в руках пистолет, но она тут же прячется за огромным щитом, выставленным в проходе. Должно быть, собиралась продать, да не придумала, как дотащить до ближайшего скупщика, а теперь пряталась за ним, как за баррикадой. Несколько дробей ударились по металлу, выгнули его, но пули отлетели; Кайшил, испуганный, выпустил в щит все, что в его револьвере оставалось, но попал по хижине, по елке, даже один раз в небо, и в ужасе выронил оружие, хотя Ворона могла поклясться, что у него были запасные патроны.
Сколько из них еще имели при себе огнестрел? Точно не все, тридцать мушкетов и один револьвер — слишком дорогое оснащение, чтобы отправлять такой отряд на поимку пары пропащих разбойниц. Пока что только двое стреляли, и еще четверо мелькнули с оружием в руках, выбирая цель получше. В сторону Вороны выстрелов не было — все же хотели привести живой, чтобы все желающие могли поглумиться. Погубит Кайшила его жажда славы! И в Ласточку стрелять не спешили, хотя девушка с поднятыми к голове руками, приросшая к дереву от тяжести первого убийства — отличная цель. Пожалуй, боятся больше, чем стоило бы. Ждут подвоха.
Дождутся.
Ворона медлила, изучала обстановку, не спешила бросаться в бой, ведь одной пули хватило бы, чтобы уничтожить ее, а этого нельзя было допускать — без атаманши птички вполне могли запаниковать и разбежаться. Но теперь, когда обстановка казалась вполне ясной, а враг — подавленным, пришло ее время; в смуглых руках блеснули два красных лезвия. Для лука ситуация вышла не очень подходящей — прицелиться и выстрелить без защиты деревьев не получится. Но не одним только луком Ворона сделала себе имя.
Как кошка, она взобралась на ближайшую елку, наемники и понять не успели, что она делает; как коршун, спикировала на них и двумя отточенными движениями перерубила сухожилия на руках двоих мужчин, убеждаясь, что они уже не смогут стрелять. Сзади тут же накинулся другой, мечник, но получил пяткой в челюсть и выяснил, что удар тяжелой подошвой по лицу — это неприятно; свалив его на землю, Ворона резанула и по его руке, а затем позволила четвертому наемнику замахнуться мечом, но уклонилась в последний момент, и лезвие вошло в тело товарища, а сам неудачливый мечник получил по затылку эфесом. Мужчины быстро поняли, кто главная опасность, начали собираться толпой вокруг Вороны; за их спинами прогремели выстрелы Сороки, валя их с ног, а тех, кто избежал пули, поразили стрелы Синицы, успевшей найти более безопасное место и снова натянуть тетиву. Прервался крик Ласточки — она сорвала голос, и вместе с этой болью к ней вернулось и благоразумие. Выхватив у погибшего обидчика меч, она попыталась замахнуться им, но завалилась на спину от тяжести и ударилась об дерево; один из мушкетеров, внимательно следивший за ее действиями, рассмеялся, ведь выглядело это и правда комично, и об его голову тут же ударился огромный железный чан. Прозвучало почти так же интересно, как и удар в гонг; мужчины, боровшиеся с Вороной, повернулись на этот звук, и в смятении увидели сначала огромный живот, а затем и Абрис, красную, растрепанную, державшую чан над головой и очень воинственно настроенную. Ианнари снова открыл рот; Ворона надеялась, что сегодня ему туда залетит пуля.
Не опуская чана, Абрис начала надвигаться на мужа. Он ойкнул, обернулся, чтобы поднять выброшенный прежде револьвер, но тот как на зло куда-то делся — Ворона сама не разглядела в пылу битвы, куда. Пришлось пятиться, ведь Абрис все наступала; наемники, растерянные отступлением предводителя, взялись топтаться и переглядываться, и Цапля с Вороной поспешили прикончить еще хотя бы парочку, пользуясь временным замешательством. Абрис наступала до тех пор, пока спина Ианнари не прижалась к стене хижины Сороки; сама Сорока выглядывала из-за своего щита и держала револьвер наготове, но не стреляла, осознавая, что это был бой подруги.
Ианнари смотрел на чан и видел в нем свою смерть; рассмеявшись, как будто прочтя его мысли, Абрис отбросила посудину в сторону, удачно попав по одному из наемников, улыбнулась выдохнувшему с облегчением мужу и из кармана платья достала его револьвер. Наблюдая за этим с шеи одного из врагов, Ворона весело захохотала, а Цапля, молотившая по чьей-то роже, показала одной рукой вытянутый вверх большой палец. Ианнари юмора не понял и начал плакать.
— Пожалуйста, не надо, — замямлил он. — Послушай, у нас ведь с тобой, если так подумать, ну, если подумать, не так уж плохо все было! Разве я не прав? Мы хорошо с тобой жили! У тебя во чреве мой сын, и этого не изменить, мне жаль, что я не смог понять этого прежде несмотря на то, что я, как ты знаешь, человек очень понимающий. Послушай, Абрис, Абрис, на самом деле ты просто не так все поняла, ситуация-то крайне неоднозначная! Да, я говорил с Вороной, да, я заплатил ей, но ты, Абрис, ты такая благоразумная женщина, и ты должна сама понять, что я не сделал ничего плохого! Ведь всякому, даже дуре, ясно, что я прекрасно знал об обмане Вороны! Я знал, что она оставит тебя и Виврен в живых. Я знал! Я спланировал все очень хорошо, я продумал все до мелочей, она бы оставила тебя в живых, и тогда...
Остывшее дуло револьвера прижалось к его лбу.
— И что тогда? — спокойно спросила Абрис. — Ну?
Он лихорадочно соображал; Вороне чудилось, что она слышит работу мыслей в его мозгу. Или это был звук ударов Цапли, надиравшей задницу не очень быстро бегающему наемнику?
— И тогда мы зажили бы счастливо... как прежде! — воскликнул Ианнари победоносно. — Мы бы зажили как счастливая семья, ты, я и мой ребенок.
— После того, как ты убил меня?
— Я тебя не убивал.
— После того, как ты оплатил мое убийство?
— Я не оплачивал твое убийство, ты ведь жива.
— Ты похоронил меня.
— Неправда!
— Ты присутствовал на моих похоронах.
— Да, я там присутствовал.
— И о чем ты в тот момент думал?
— Я думал о том, как я люблю тебя! Мне было ужасно плохо! Я плакал, я надел траур...
— Но прошла всего пара недель, а под твоим доспехом уже голубая сорочка.
— Что? А, я просто слишком хорошо смотрюсь в черном.
Рассмеявшись в голос, Абрис Эльзинор нажала на курок.
Кайшил взвизгнул, его ноги подогнулись, и он сполз по стене, трясясь как в лихорадке. Смех пронесся громом над поляной разбойниц; хохотала Ворона, стирая рукавом кровь со своих клинков, хохотала Цапля, вешая на сук еще живого наемника, хохотала Синица, выглядывая из защиты хвои, хохотала Сорока за своим щитом и даже Ласточка, вцепившаяся судорожно в бесполезный для нее меч. Не смеялся разве что Кайшил, еще не до конца осознавший, что остался в живых, да Абрис, прекратившая веселиться в тот же момент, когда револьвер издал щелчок и не выстрелил. Хотела ли она на самом деле убить бывшего мужа? Едва ли, она не походила на женщину, способную прикончить отца своего сына, однако определенное разочарование в ней все-таки проглядывало. Наверное, она разочаровалась в мужчине, за которого вышла замуж. Трудно не смотреть с презрением на существо, пришедшее к тебе с войной, а после проигрыша воющее и ползающее в твоих ногах. Жалкое, лживое существо.
Ворона отбросила в сторону последнего целого наемника (он немедленно поднялся на ноги и удрал в лес), спокойным шагом настигла Ианнари, перекинула ноги через него, уселась бесцеремонно на его спину и, скрестив клинки, прижала оба лезвия к его шее, как ножницы — одно движение, и хорошенькая голова отделится от не менее хорошенькой шеи.
— Что, королева, — обратилась она к Абрис, — это твой муж, так что и жизнью его распоряжаться тебе. Скажешь слово — и я его убью. Скажешь два — и мы отпустим его восвояси.
— Скажи "два", скажи "два", — умолял Ианнари.
Абрис смерила его презрительным взглядом, заглянула в улыбающееся лицо атаманши, покачала головой и сказала:
— Ворона.
Вообще-то это было одно слово, и Кайшил тут же затрясся так сильно, что Ворона едва не упала с его спины, но пока никто не умер.
— Ты все-таки обманула меня, — продолжала Абрис. — Рубиновые ятаганы! Я так и знала, что ты — принцесса разбойников из сказки Га... Галки.
Умная женщина, она не назвала имя союзницы, хотя собиралась; с другой стороны, сдержав язык за зубами, она спасла своего Ианнари, ведь Ворона ни за что бы не отпустила его, если бы имя Галиры прозвучало.
— Я вообще-то довольно часто обманываю, — призналась Ворона, глянув на ножны, примотанные к поясу; крошечные рубины на них напоминали капли крови, и всякий раз, когда человек вглядывался в их сложное хитросплетение, перед его глазами возникал новый неповторимый узор. — Но не в этот раз. Я не принцесса разбойников. По возрасту не подхожу. Я — ее дочь.
— Дочь?!
— Дочь Принцессы Разбойников, Демонова дочь, горе-дочь, горе-птица, — усмехнулась Ворона. — Сбежавшая от своего индюка и увековечившая свое лицо на стенах Хрустальной.
— Извините, дамы, — подал голос Кайшил, — у меня руки устали...
Чудесного в этом мужчине было много, но даже его необычайная красота не могла сравниться с чудесами его наглости.
— Человек просит решить поскорее его судьбу, — заметила Ворона. — Поэтому, Абрис, если тебе не трудно...
Она послушалась, опустилась на колени напротив мужа, заглянула ему в глаза — он отвернулся; тогда Абрис схватила его руку, стянула перчатку и резким движением сняла с пальца кольцо с лунным камнем. Ворона чувствовала, как похолодел и замер под ней Ианнари.
— О нет, — зашептал он. — Нет-нет-нет, умоляю, только не это! Прошу тебя, Абрис, ты не можешь так поступить!
Судя по голосу, он снова плакал; судя по тону, впервые он плакал по-настоящему.
— Умоляю, убей меня, если тебе хочется отомстить. Убей прямо сейчас! — он попытался надавить шеей на ятаган Вороны, и та подняла оружие, не позволяя пленнику умереть раньше времени. — Абрис, Абрис, ты же знаешь, как много оно значит для меня, это кольцо! Мне его подарил отец, ты же знаешь, мой отец; он никогда не делал мне ничего доброго, ни разу в жизни не говорил мне доброго слова, и лишь единожды, в день моего пятнадцатилетия, он сделал мне подарок — это кольцо! Лучше убей меня, заклинаю, лучше пытай меня, бей меня, терзай меня, что хочешь со мной делай, только не забирай мое лунное кольцо!
На раскрытой ладони Абрис кольцо казалось слишком большим и массивным; подолом рваного платья она утерла его от земли и крови, заботливо прочистила все камешки, посмотрела на рыдающего мужа, попыталась примерить колечко — из его груди вырвался вопль чистейшего отчаяния — а после сказала:
— На похоронах ты пожаловался моему отцу, что устал копаться в моем дерьме, — кольцо опустилось на ее язык. — Что ж, придется тебе вытерпеть это еще разок.
И проглотила; Ворона и Кайшил наблюдали за тем, как кольцо исчезло в ее раздутой утробе. Стоило этому случиться, как Ианнари обмяк, утратил остатки воли, упал лицом в землю; Ворона встала, отпихнула его от себя и посмотрела на подругу.
— Что теперь? — уточнила она. — Убить его?
— О нет, пусть живет. Поверь, я знаю этого человека; смерть не принесла бы ему столько боли, как утрата кольца, — заявила Абрис спокойно. — Лучше оттащим его куда-нибудь в лес, и пусть Горви решает судьбу этого ничтожного червя.
Над лагерем стало тихо; постепенно разбойницы отходили от ужаса, сползались к костру, усаживались зализывать раны. Сорока занялась пулей в ноге Цапли, пока та, неунывающая, пересказывала подругам то, как славно отметелила того и вот этого. Синица спустилась с деревьев; оказалось, что пуля прошла по касательной от ее головы, и рыжие ее волосы потемнели от крови, а она думала, что умерла, и расплакалась, как маленькая девочка, а теперь шутила о том, что давно хотела сменить прическу. Ворона и Абрис занимались выжившими наемниками; и только Ласточка никак не спешила к остальным.
— Пожалуйста, пожалуйста! — прозвучал ее испуганный голос; все бросили свое занятие, вспомнив о самой слабой из пташек, повернулись в ее сторону, взглянули в смятении на перепуганную, бледную девушку, и как раскат грома до их сердец донеслись ее слова: — Я бужу ее, но никак не выходит! Совсем никак не выходит! Пожалуйста, помогите мне... Сойка не просыпается. Сойка не просыпается!