Слуга не соврал, и кладбище попалось им довольно скоро. От жилых зданий его отделял лишь небольшой речной проток, даже не окруженный оградой, так что жители соседних домов могли наслаждаться прекрасным видом на могилы. У самого кладбища забор был, металлический, отлитый в виде сложного сплетения крылатых змеиных тел, и через него спокойно можно было видеть все, что происходило на святой земле, и днем и ночью. Даже сейчас, едва оставив позади речушку, женщины сразу увидели черные траурные наряды людей, вышагивавших по кладбищу, и без труда догадались, что это процессия Абрис Кайшил. Она сразу кого-то узнала — Ворона поняла это по тому, как та напряглась и завздыхала, как затряслась ее худощавая рука. Надо же было им выбрать именно этот день, чтобы приехать! Угораздило же юношу Кайшила выбрать именно этот день для похорон!
— Ближе? — шепотом спросила Ворона, натягивая поглубже капюшон Кайшил.
— Туда, туда.
— Еще не поздно одуматься.
— Если ты не пойдешь со мной, то я пойду одна! Как раз к концу церемонии доковыляю.
Вздохнув, Ворона приняла свою судьбу и продолжила путь.
У ворот кладбища стояла маленькая белая часовня, напоминавшая круглую меховую шапку, по центру пробитую гвоздем. На вершине ее шпиля краснело изображение глаза Горви, построенное таким образом, чтобы откуда на него ни смотрел человек, глаз всегда смотрел в ответ; а на ступенях сидел старенький священник и грел на солнце морщинистое лицо. Ворона поздоровалась с ним, тот пробормотал в ответ дежурное благословение, и женщины смогли беспрепятственно пройти мимо.
Кладбище постепенно зарастало травой и сорняками; некоторые красивые в прошлом памятники уже покосились, раскололись и покрылись мхом и плесенью, прямоугольные камни, носившие прежде имя похороненного человека, вошли в землю так глубоко, что теперь их легко было спутать с плиткой, которой выкладывали дорожки. По сути, на кладбище жизни оказалось больше, чем во всей Хрустальной; здесь пели птицы, выискивая корм на лицах каменных ангелов, здесь распускались мелкие дикие цветочки, питающиеся костями давно почивших людей, и даже воздух в этом странном месте ощущался каким-то особенно чистым, легким и прозрачным, пьянящим, как воздух деревенских лугов, только вместо коровьего рева благостное спокойствие кладбища порой нарушал рев человеческий. Где-то кто-то горько оплакивал усопшего, и не обязательно это были слезы по Абрис.
Женщины прошли по заросшим зеленью дорожкам к семейному склепу Кайшил — спутница Вороны знала дорогу — и смогли, пригнувшись, спрятаться за статуей, изображавшей толстую змею с большими, раскинутыми в стороны птичьими крыльями: Кайшил была за левым крылом, Ворона за правым. С этого места отлично просматривалась дорожка, на которой столпились одетые в черное люди; кто-то плакал, иные зевали, а во главе всего собрания, рядом с большим черным гробом, стоял Ианнари Кайшил и посматривал то влево, то вправо, изображая скорбь. Он был очень бледен, но Вороне чудилось, будто это результат белой пудры, а не траура. Черный костюм определенно ему шел и подчеркивал стройную линию бедер.
— Друзья, не будем печалиться, — обратился он к даме, которая плакала громче всех. — Абрис бы не хотела, чтобы мы грустили.
— О нет, — прошептала Кайшил, царапая ногтями каменные змеиные крылья, — я бы очень хотела, чтобы ты сошел с ума от горя.
— Траур не к лицу этому прекрасному летнему дню, — продолжал убитый горем муж, касаясь своего черного костюма. — Духота смертельная!
Никто не засмеялся — подруги и друзья у Абрис были не такие уж плохие люди.
— Но ты ведь собираешься носить его целый год? — с нажимом спросил какой-то мужчина, и Кайшил одними губами произнесла "папа". Ворона сжала зубы и вцепилась покрепче в каменные перья; оставалось надеяться, что семейные чувства в Абрис не пересилят благоразумие.
— Ах, ну конечно, верно, верно, — Ианнари сокрушенно потряс головой. — По меньшей мере три месяца...
— Год.
— Полгода?
— Год.
— Ах, послушайте, дорогой бывший тесть — и дорогой в основном потому, что бывший, — Ианнари разозлился, и сквозь пудру на его щеках проступил легкий розоватый румянец, — почему вы стоите здесь с таким видом, словно я вам чем-то обязан? В мою клятву перед Горви не входило обещание носить целый год черное! Я певец! Я не могу появляться в однообразных костюмах на сцене.
Стало тихо; Ворона поймала себя на том, что слушает с большим интересом.
— Ладно, Ианнари, — сдался отец после недлинной паузы. — Можешь не носить траур на сцене.
— Дома тоже нет смысла, меня же там никто не видит, — рассуждал Ианнари, облокотившись на крышку гроба. — На балах нельзя — это попросту неприлично и не понравится королю! А по ночам нет нужды, потому что теперь я буду спать один. Каков вывод? Нет никакой нужды носить скучные траурные шмотки.
Отец вздохнул.
— Ты плут, Ианнари, и не то чтобы я об этом раньше не догадывался, — устало сказал он. — Жаль только, что Абрис не успела родить этого ребенка. Наследника. Выходит, все было зазря, все эти годы кормления, одевания, воспитания, все пошло прахом, и виной тому — какая-то разбойница Ворона...
Ианнари потряс головой; Ворона сказала себе, что определенное безрассудство является общей чертой супругов Кайшил.
Мужчины обменялись еще парой ничего не значащих фраз, иногда поглядывая на горько рыдающую рядом с ними незнакомую даму, а после из уст Ианнари вылетела фраза: "давайте пройдемся", и кладбищенские камни заскрипели под каблуками их сапог. Кайшил повернулась к Вороне, бледная и напуганная до полусмерти — господа двигались в их сторону.
Ворона молча раскрыла объятия, и Кайшил так же молча упала ей на грудь, дрожа от ужаса и отчаяния. Под весом тяжелого тела заскользили ноги, и с тихим гулом обе женщины упали на влажную землю; Ворона оказалась внизу, придавленная сверху, Абрис утыкалась носом ей в грудь и не дышала. Прямо перед лицом оказался памятник какой-то безымянной покойницы: печальный ангел явно с лицом похороненной под ним женщины, сжимавший в руках маленькую крылатую змею, приветливо раскрывшую пасть. У ангела были крылья, широкие, мощные, и можно было лишь надеяться, что за ними обеим удастся скрыться, что темные плащи сольются с окружающими надгробными плитами. Существовала опасность, что Кайшил начнет громко плакать; но она не заплакала.
Мужчины проскользнули мимо, занятые друг другом куда больше, чем окружающим миром. Ианнари глядел на тестя и рассуждал о том, как много добра он принес его семье, приняв в жены ту женщину, чьи истерзанные останки покоились в закрытом гробу.
— В конце концов, — лился его медовый голос, пока взгляд равнодушно скользил по статуе змеи с крыльями, по повернутому к ним спиной ангелу, по двум женщинам, скрывавшимся в его тени, — я столько времени потратил, копаясь в дерьме вашей дочери!
В мягкой, переполненной под завязку любовью груди Кайшил вздрогнуло и замерло сердце, Ворона чувствовала это животом, а еще чувствовала другое, странное, неправильное ощущение: заметные толчки того, что оказалось сжато между их телами, слишком сильно притиснуто к бедру, и требовало свободы. Маленькое, вздорное создание, уж очень похожее на своего отца, удалявшегося по кладбищенской дорожке; своими тычками оно причиняло боль собственной матери, и не успели шаги мужчин стихнуть, как Кайшил уже зашевелилась, приподнялась, кряхтя, схватилась за живот. По счастью скорбный плач неизвестной женщины заглушил их возню.
Ворона заглянула в бледное, пуще прежнего вытянувшееся лицо, покачала сочувственно головой. Не стоило сюда являться. А впрочем, Кайшил получила то, на что нарывалась. Она сама ответственна за собственные поступки.
— Уйдем, — прошептала она, наглаживая свой живот. — Пожалуйста.
— Ты не ушиблась? Нигде не болит? — Ворона хотела спросить про схватки, но неожиданно для себя не нашла подходящих слов. Ей подумалось, что ребенок просто рвется навстречу своему отцу, чувствуя своим крохотным сердечком, что это его последний шанс повстречаться с ним. И от этой мысли такой неимоверный гнев заполонил весь ее разум, что она никак не смогла бы задать этот вопрос вежливо и без эмоций.
— Ничего, это просто мы его сильно сжали, — пояснила Кайшил, хватаясь за вытянутую руку каменного ангела, по которой ползла крылатая змея. — Помоги мне, и мы пойдем...
Ворона помогла, косясь в сторону собрания у гроба и на дорожку, по которой Ианнари с тестем должны были вернуться. Что он увидел, когда его взгляд прошелся прямо по тому месту, где они прятались? Наверное, если бы он заметил, если бы он узнал, то вряд ли сумел бы сохранить такое спокойствие. И уж точно не сказал бы тех слов. Даже он не решился бы ляпнуть такое перед лицом собственной беременной жены.
Цветы из корзины они оставили у ног ангела, печально и равнодушно наблюдавшего за ними. Мертвым женщинам нет дела до страданий живых. Им спокойно...
За воротами городского кладбища встретился все тот же старичок, теперь подметавший дорожку. Казалось невероятным, что им удалось выйти и не столкнуться ни с кем, не обнаружить себя; Ворона продолжала нервно озираться, вслушиваться в шорох деревьев, качавшихся над аллеей, и даже на старичка-священничка посмотрела с вызовом, а тот и ухом не повел, привычный, видимо, к тому, что люди, покидающие кладбище, могут быть немного не в себе.
— Что, — обратился он к женщинам. — Закопали?
— Только что бросили первую горсть земли, — ответила Кайшил. — Я сама слышала.
— Упокой Горви ее душу!
Кайшил подняла глаза к шпилю часовенки, на котором висел следящий за городом безмолвный глаз, и если бы на свете была справедливость, и если бы у Горви были хоть какие-то чувства, молния поразила бы этот глаз в то же мгновение, и часовенка обратилась бы кучкой камней, не вынеся тяжести гнева этой женщины.
Вышли; прошли по аллее в полном молчании и очень быстро, надеясь, что ветер в лицо выбьет всю боль из тела, но в итоге выбились только силы, и Кайшил осела прямо на землю, а Ворона осталась стоять над ней, глядя с сочувствием, с пониманием...
— Что тебе надо? — грубо спросила Кайшил. Она не жаловалась и не лила слезы, но эмоции явно уже требовали выхода. — Что ты на меня смотришь?
Не отвечая, Ворона медленно оторвала взгляд от нее и огляделась; они оказались недалеко от дома, теперь полностью принадлежавшего Ианнари, рисковали быть замеченными тем слугой или еще кем-то, кто мог знать госпожу, но сил собраться и пойти дальше не было ни у одной, ни у второй.
И тогда Ворона сказала:
— Посмотри вверх.
— С какой радости я должна...
— Кайшил, просто посмотри.
И та, фыркнув, подняла глаза; они сидели возле высокого здания, покрытого тонким слоем бледно-бирюзовой краски. Широкие полукруглые окна с бронзовыми рамами украшали металлические линии, похожие на лучи солнца, показавшиеся за горизонтом, а над дверью, широкой и погруженной в небольшую нишу, искусной рукой мастера была нанесена мозаика, изображавшая птицу с раскинутыми в стороны крыльями, объятую огнем. Птицу-феникса.
Кайшил удивленно открыла рот.
— О Горви! Я столько лет прогуливалась по этой улочке туда-сюда, и ни разу не замечала мозаики...
— Пожалуй, для людей это совершенно нормально — не замечать.
Кайшил перевела дух и снова запрокинула голову; на верхнем этаже соседнего дома она увидела балкон, украшенный множеством зеленых лиан, который тоже до этого мгновения едва ли замечала, на соседнем — мраморную статую женщины, подпиравшей крышу, а на четвертом заметила металлическую фигурку дракона, насаженную на печную трубу. Улица, изученная вдоль и поперек, теперь показалась совсем новым местом, совсем чужим и в то же время ужасно любопытным, и Кайшил даже перестала замечать, что снова идет, держась за руку Вороны, что вертит головой и разглядывает город с восторгом маленького ребенка.
— Приятно видеть, что ты снова улыбаешься, — сказала Ворона, вырвав ее из сладостного забытья. Вся боль, весь пережитый ужас немедля возвратились, и просветлевшее было лицо обратно посерело.
— Я — полная дура.
— Вовсе нет.
— Знаешь, когда я увидела его на кладбище, я подумала: а может стоит заговорить с ним...
— Ты молодец, что этого не сделала.
— Но я дура, что допустила даже мысль.
— Мысли сильнее нас.
— Но каков подлец! Ты видела, что он снял перчатки, когда проходил мимо?
— Не обратила внимания, — призналась Ворона, следившая за тем, куда Ианнари смотрит, а не что он делает руками.
— Он снял перчатку, и я увидела на его пальце его любимое кольцо с лунным камнем...
Ворона вытаращила глаза — правила ношения траура запрещали любые украшения самым строгим образом. За такое сразу полагалось жестокое наказание от Горви! И он продемонстрировал кольцо прямо перед глазом с часовни!..
— Каков подлец! — повторила Кайшил, потрясая крепко стиснутыми кулаками. — Прямо на похоронную церемонию пришел в кольце!
Пытаясь успокоиться, она подняла глаза к небу и задумчиво рассмотрела со всех сторон фонарь, оказавшийся пыльным и покрытым паутиной. Хрустальная заботилась лишь о внешнем лоске, как и многие ее жители.
— Мне жаль, Кайшил.
— И как ты смеешь после всего случившегося меня называть этим именем?
Вопрос был поставлен очень интересно: как смеет? На такое и не ответишь толком!
— Не зови меня больше его именем, Ворона, не зови! Я не хочу его слышать! — распалялась Кайшил. — Я просто не понимаю, не могу понять, осознать своими куриными женскими мозгами! Он ведь сам выбрал меня. Никто не заставлял его жениться, никто не давил на него, он мог выбрать любую; и с сотен страниц каталогов невест он присмотрел именно меня. Присмотрел сам! Присмотрел! Ко мне однажды пришли и сказали: вот этот человек теперь твой муж, люби его и уважай. И я так и сделала! Я приняла правила игры и изо всех сил старалась им следовать. У него выбор был, у меня — не было. Меня с детства готовили к этой ответственной роли, учителя забивали гвоздями в мой крошечный мозг науки о том, как ублажать, как ласкать, как поддерживать разговор, а когда молчать и опускать глаза в пол, а когда можно посмеяться и позволить себе больше... и все это было зазря? И несмотря на все это мой муж решил избавиться от меня? Да за что!
— Я думаю, — заговорила Ворона, — я думаю, что их пугает ответственность. Легко было любить Кайшил...
— Не зови меня этим именем!
— ...легко было любить Абрис, пока она была беззаботной девочкой, а еще легче — восхищаться ее фантомом, образом, нарисованном в каталоге, барышней с прической, в помаде и в красивом, тщательно подобранном для портрета платье. И совсем другое дело — жить рядом с живой женщиной, а особенно с женщиной, у которой скоро родится ребенок.
— Он же хотел этого ребенка!
— Хотел, но понимал ли, на что именно соглашается? Вряд ли; пока тебя учили на куклах завязывать пеленки и делегировать обязанности слугам, от него тщательно скрывали все, что связано с деторождением. Потому что если бы мужчины знали, что такое младенец, и никак не могли от них убежать, то ни один мужчина в мире не возлег бы с женщиной по своей воле.
— А мне что теперь делать?
— Тебе? Жить! — Ворона остановилась посреди улицы, тесня прохожих, повернулась к Кайшил и широко расставила руки в стороны, показывая размер того неизмеримого мира, который теперь оказался у ног этой женщины. — Ианнари уже дважды убивал тебя: когда-то он надел кольцо на палец Абрис, навсегда уничтожив все то, чем она была до того момента, и дав жизнь новому созданию, Абрис Кайшил, женщине настолько же далекой от Абрис-ребенка или Абрис-пансионки, что встретив их троих, не сразу заметишь даже внешнее сходство. Этого ему показалось мало, и он решил уничтожить и Абрис Кайшил, свое собственное творение, но и на этот раз тебе удалось улизнуть. Разве это не удивительный шанс? Та, другая, она уже в могиле, и множество свидетелей скажут, что видели, как гроб с ней опускали в землю, даже не задумавшись о том, что не видели тела. Поэтому ты можешь начать все с чистого листа. Ианнари радуется свободе, но он — вдовец, и это накладывает определенный отпечаток. Ты же — совершенно новая женщина. Больше не Кайшил. Ты...
— Абрис Эльзинор, — пролепетала она, назвавшись, вероятно, своей девичьей фамилией.
— Хорошо. Абрис Эльзинор, — кивнула Ворона. — Ты — Эльзинор.
— И он тоже, — лицо Абрис переменилось, глаза болезненно заблестели, засверкали, а трясущиеся руки легли на живот. — И он тоже, Ворона, этот мальчик никогда, ни за что не назовется Кайшилом! Своего сына Кайшил положил в гроб, а этот ребенок будет зваться Эльзинором!
Честно говоря, Ворона в момент своей речи и забыла о том, что в утробе Абрис Эльзинор по-прежнему спал маленький Кайшил. У младенцев есть печальное свойство быть очень похожими на своих отцов, и порой это сходство даже слишком очевидно; а еще они способны наследовать имущество родителей, так что если бы Ианнари Кайшил прознал каким-то образом о мальчонке, очень похожем на него, то вполне мог бы заинтересоваться. Придется очень следить за тем, чтобы имя Кайшила никогда не всплыло в разговорах с ребенком. И убедить Абрис, что малышу совсем ничего не стоит знать о родном отце...
Захваченная идеей своей новой свободы, как лихорадкой, Абрис накинулась на Ворону с объятиями, сжала ее плечи и забормотала несвязно: Эльзинор, Эльзинор, Эльзинор...
А это ведь еще и фамилия ее отца — ну-ка, как поведет себя господин, услышавший, что где-то в отдаленной деревне или в еще более отдаленной стране завелся мальчик с его именем, по возрасту вполне подходящий на роль давно почившего внука?
— А что твой отец? — уточнила Ворона осторожно. — Он не заинтересуется Абрис Эльзинор и ее сыном?
Может, еще удастся уговорить ее поменять имя на совсем чужое?
— Ах, Ворона, на этот счет даже не волнуйся, — сказала она, но Ворона все равно продолжила волноваться. — Я этого человека хорошо знаю. Он видит в дочерях товар, который нужно попытаться продать как можно выгоднее.
— Я понимаю, иные не сдают дочерей в пансион.
— Да, а с мертвой дочери много не поимеешь. Разве что расходы, — хмыкнула Абрис весело. — А младенцы — это вообще катастрофа! Так что даже если бы я прямо сейчас пришла на порог своего отчего дома и начала горько плакать, все усиленно сделали бы вид, что никогда в жизни меня не встречали. Ианнари меня уже не захочет, а выдавать снова замуж мертвую дочь — это неимоверные расходы!
Да уж, повезло женщине с семьей и судьбой — не удивительно, что в ее характере появилась определенная стойкость, позволяющая с гордостью сносить любые беды.
— Что ж, Абрис Эльзинор, — сказала Ворона, осторожно выпутавшись из объятий, — я надеюсь, наше путешествие по Хрустальной дало тебе те ответы, которые ты искала.
— Оно дало мне тележку боли и маленький вагон отчаяния, но и помогло расставить кое-какие мысли по местам.
— Неподалеку отсюда есть чайный дом, мы могли бы отдохнуть там перед обратной дорогой. Я там иногда бываю.
— Что такое чайный дом?
— Такое заведение на чужестранный манер, — Ворона пожала плечами. Наверное, посетители того дома и в самом деле были в основном людьми победнее и попроще, но все же она не думала, что сливки общества даже с термином таким незнакомы. — Ты что, не была никогда?
— Приличные жены являются в заведения только в присутствии мужей, а у Ианнари нежный кишечник, и вне дома он ест только в крайнем случае, например, если бал невыносимо долго длится. А до замужества я жила в пансионе, там не было ничего, кроме самого. собственно, пансиона.
— Тогда приготовься к новому и интересному опыту.
— Ворона, а ты мне сегодня это уже говорила...