Разбойницы изучили экипаж на предмет всего, чем можно поживиться. Содрали с сидений красивую обивку — пойдет на заплатки, а большие куски можно продать. Попытались отколупать позолоту, но та, похоже, была лишь тонким слоем золотистой краски, так что игра свеч не стоила ни разу. И так, в сухом остатке, только материей и удалось разжиться, поэтому домой они направились в мрачном настроении. Ворона не замечала выражений на их лицах, хотя обыкновенно бывала очень чутка и внимательна к своим птенцам. Но сегодня все было иначе. Сегодня она вела Кайшил.
Поначалу пленница держалась настороженно, едва касаясь поданной руки, все старалась ступать сама. Но тяжесть раздутого тела оказалась невыносимой, одолела и страх, и гордость, и уже вскоре Ворона смогла почувствовать весь вес женщины, для которой она теперь стала единственной опорой. И так они шли; Кайшил задыхалась, Ворона изо всех сил напрягала мышцы, чтобы удержать ту на весу, а пташки летели следом, перешептывались и хихикали, лукаво наблюдая за своей предводительницей.
Путь пролегал через устланные изгнившим валежником лесные просеки. В хвойную грязь проваливались ноги, испуганные шагами насекомые вылезали из-под влажных сучьев и угрожающе шевелили усиками, а из скрытых в столетних еловых корнях убежищ выглядывали глаза зверей, и днем и ночью стерегших свою добычу на этих тропах; легко представить, насколько страшно и горько было Кайшил, когда её, ведомую под руку отпетой убийцей, проглотил старый, вонючий, кровожадный дикий лес. Но она дала слово и собиралась сдержать его — ни разу за весь долгий путь Ворона не услышала ни стона, ни всхлипа, хотя ладонь, которую она поддерживала, намокла от пота, а лицо Кайшил покрылось болезненным усталым румянцем. Лес пугал, лес рычал, выл и бил еловыми лапами по глазам, но Кайшил не собиралась сдаваться.
Нет существа более самоотверженного и сильного, чем мать.
При приближении к лагерю Синица обогнала их, засунула два пальца в рот и коротко свистнула три раза. Кайшил ахнула и выпучила глаза.
— Совсем как будто птица кричит! — воскликнула она. — Ничего себе!
— А что, — Синица лукаво взглянула в ее сторону, пошевелила толстыми рыжими бровями, — твой бездарный муженек так не умеет?
— Он же певец, — растерянно отозвалась Кайшил. — Он не свистун...
И разбойницы расхохотались — очень уж им понравилось это новое, будто только что изобретенное слово. Если так подумать, то все мужчины немного свистуны.
Сигнал дал союзницам понять, что приближаются свои, поэтому когда Ворона и Кайшил вышли на поляну, именуемую с иронией Площадью, их глазам сразу же предстал лагерь, развёрнутый во всей красе: огонь костра, возле которого хлопотала старуха Сойка, несколько хижин, сложенных из досок, соломы и глины. На ветвях развешена стиранная одежда, и лёгкий ветерок играет посеревшими от времени панталонами Цапли; на земле расстелено белое полотно, на полотне сушатся яблоки, воздух полон запаха дыма, еды и людей.
— Что это такое? — Кайшил удивленно огляделась. — Это что, деревня?
Деревня из пяти хижин? Ну, чего на свете не бывает!
— Наш лагерь, — коротко пояснила Ворона; прогулка с Кайшил в руках немного ее утомила. — Добро... пожаловать.
Пташки прыснули и немедленно расползлись по своим делам, не дожидаясь, пока предводительница разозлится.
Из хижины вышла Сорока, нацепила на нос казенное пенсне и с деловым видом принялась рассматривать материю, снятую с сидений экипажа. Забраковала все отрезы, объявив, что они слишком маленькие, слишком неровные и протерты, чтобы пытаться их сбыть, разозлилась, что больше ничего не принесли, разразилась монологом на тему того, что подруги просто тратят ее время, и что если они не собираются приносить ей добычу, то она найдет для себя других разбойниц. Вороне обыкновенно бывало плевать на эти возмущения, ведь недовольство являлось неотъемлемой частью натуры Сороки, как и шрамы на руках и злые синие глазки, но в этот раз ее ворчание пробудило в душе целую бурю. Неужели Сорока не видит, что сейчас не до того?
— Слушай, как сестру тебя прошу, замолчи!
— В самом деле, — Цапля вырвала из рук Сороки кусок ткани, который присмотрела себе, и быстро, скомкав, запихала под рубаху, — ты разве не заметила, какой у Вороны навар?
Кайшил совсем не поняла, что речь зашла о ней. Отпустив руку Вороны, она села на траву и затряслась так, как будто её начало знобить. Не может же она быть ещё и больна? Наверное, нет...
Ворона хотела присесть рядом и предложить помощь, но бабушка Сойка её опередила: бросив возню с едой, она подлетела к Кайшил, вцепилась крючковатыми пальцами в её запястье, спросила приветливо и дружелюбно:
— Ты кто будешь?
— Я... я Абрис.
Вороне очень понравилось то, что Кайшил назвалась личным именем, а не фамилией мужа, но чувство свое она пока решила скрыть.
— А ждёшь кого?
— Сына...
— Это дело хорошее, — отпустив запястье, старуха Сойка дотронулась до лба Кайшил, приказала высунуть язык, покивала одобрительно головой и поспешила к огню, чтобы нагреть воду на чай. Видимо, состояние пленницы показалось ей приемлемым, и Ворона, доверявшая старой женщине всецело, тоже перестала волноваться. Из своей хижины выглянула бледная Ласточка, посмотрела удивленно на незнакомое лицо, вышла, но тут же в приступе боли опустилась на траву. На правах предводительницы Ворона за всех подруг обратилась к ней с вопросом:
— Лучше не стало?
— Бабушка Сойка дала отвар, но он не помог, — пожаловалась Ласточка. — А вы как без меня, справились?
— Ещё бы! — самодовольно хмыкнула Цапля, а Синица присвистнула.
— Хорошо, — с горечью и обидой произнесла Ласточка, сминая в пальцах подол фиолетового, кружевом расшитого платья. — Надеюсь, в следующий раз смогу пойти с вами.
И посмотрела на Кайшил поверх пламени костра, ожидая объяснений.
— Это леди Кайшил, — сказала Ворона.
— Это Абрис! — проворчала старуха Сойка, разливая золотистый пахучий чай по нескольким жестяным кружкам.
— ...она будет с нами некоторое время, — Ворона не любила, когда Сойка с ней спорила, что случалось непозволительно часто; но все прощала ей за золотые старушечьи руки и умение варить отменный чай из глины и добрых слов.
— Ясно. А я Ласточка, — она поморщилась от боли, из-за чего улыбка, задуманная приветливой, вышла издевательской. — Я здесь тоже недавно.
— Ты больна, Ласточка? — заботливо спросила Кайшил.
— Нет, всего лишь менструирую, — ее взгляд скользнул по фигуре Абрис. — Ты ещё помнишь, какого это? Ощущение, словно тысяча ножей одновременно вонзается тебе в матку...
— Надо просто родить, — проворчала Сойка, передавая кружки с чаем ей и Вороне.
— И сильно тебе это помогло? — уточнила Ворона.
— От боли — совсем нет, — засмеялась Сойка. — Но когда на тебе висит орущий младенец, менструация — последнее, о чем ты думаешь! Впрочем, того же эффекта можно достичь, если отрубить себе ногу.
Все рассмеялись, даже Кайшил; Сойкино чувство юмора тоже входило в список ее прелестей.
— Нет, надо пить тоскливый корень, — заявила Синица.
— Просто надо есть как следует! — вставила Цапля.
— Ах, оставьте вы ее со своими советами! — воскликнула Ворона, и женщины повиновались. — Хотя еда нам сейчас не повредит.
Старуха Сойка забегала, кряхтя, но улыбаясь. Каждая разбойница получила по порции густого рагу из мяса лесного оленя, подстреленного Вороной вчера; Кайшил смотрела на это угощение с недоумением и неприязнью и явно хотела отказаться, но Сойка набросилась на нее с увещеваниями, и под напором сердобольной старухи пришлось сдаться. Ласточка, морщившаяся от боли, тоже не хотела есть, но под зоркими глазами бабушки засунула в себя пару ложек.
Кайшил обвела разбойниц внимательным, светлым взором, еще раз осмотрела лагерь, нарядившийся в багряные краски вечера, и спросила:
— Так значит... мужчин тут совсем нет?
— Ну почему же? У меня есть муж и сыновья-тройняшки, — сказала Синица. — Просто они пошли в лес по дрова.
Кайшил сощурилась на нее; рыжие волосы Синицы пылали ярче костра.
— Ты врешь.
Она изобразила недоумение и возмущение, прямо-таки оскверненную невинность, театрально заломила руки, присвистнула, как будто жаворонок всплакнул; Кайшил смотрела на все это представление равнодушно.
— Ты врешь, потому что будь в лагере мужчины, вы бы не сушили вот так панталоны.
Взгляды рысью метнулись к дереву, на котором болталось белье, а после над поляной прогремел радостный смех.
— Да это Цапли, — заявила Синица так, словно этой фразой все прояснялось. — У нее задница настолько огромная, что мы их держим наготове, чтобы в случае капитуляции использовать как белый флаг.
На худых щечках Кайшил появилось два маленьких розовых пятнышка.
— Зачем же ты так? — спросила она с неприязнью. — Она не настолько крупная!
И посмотрела прямо на Цаплю, хотя уже то, как легко Кайшил угадала носительницу этого имени, указывало на ее габариты.
— Да ладно, я не обижаюсь, — Цапля подмигнула ей весело, уминая третью чашку рагу. — Я, знаешь ли, когда-то даже выступала в цирке как самая большая тетка в Хрустальной. Одной рукой поднимала скамейку, на которой три барышни восседали!
— Не может быть!
— А вот и может. Только под крылом Вороны мне жить нравится больше.
Кайшил задумалась, прикидывая, кто зовется Вороной, и повернулась в сторону атаманши. Мелькнула мысль, что не так уж она проста, эта Абрис, как ей хочется казаться, но мысль эта затронула настолько опасные струны в душе, что пришлось поскорее загнать ее в задницу.
— Да, я Ворона.
— И ты здесь главная?
— Это тоже верно.
— Как возможно, что в газетах ни разу не писали о банде разбойниц, обитающей в лесах Намьяны?
Это стало возможно благодаря тому, что Ворона как-то раз помогла одному крупному дворянину избавиться от слишком навязчивой любовницы, и тот пообещал взамен защиту от любопытных журналистов. Но над костром пронеслось другое объяснение, тоже имевшее в себе корень правды:
— Наши жертвы зачастую не очень-то хотят признаваться в том, что их ограбили дамы.
Кайшил задумалась, еще раз внимательно посмотрело в лицо каждой женщины и задержала свой взгляд на этот раз на Ласточке.
И ахнула, и всплеснула руками, едва не выплеснув рагу из плошки:
— Постой! Постой-постой! Да я же тебя знаю! И никакая ты не Ласточка! Ты Виврит Рестрезен, одна из девочек графа Богера!
Вечер поглотила тишина, но продлилась она лишь пару мгновений.
— Да уж, пять лет верности, и вот какое гордое имя он мне дал, — усмехнулась Ласточка. — Одна из!
Кайшил сразу догадалась, что сказала что-то не то, что-то обидное, ранившее; на ее лицо легла мрачная тень, но когда она заговорила вновь, голос ее был тверд и спокоен:
— Так всегда бывает, когда ты решаешь стать любовницей. Почему же ты теперь здесь?
— Известно, почему — теперь у него новая девочка, какая-то актриска. А я оказалась тут.
— Ты сбежала?
— Он заказал мое убийство, — прямо сказала Ласточка и поморщилась от боли, но на этот раз, возможно, уже не в матке. — Однако Ворона меня пощадила и разрешила остаться.
Вспомнился тот вечер, когда Виврит Рестрезен рыдала у ее ног и предлагала деньги, деньги, миллионы денег, которые взяла бы у своего любовника, чтобы выкупить свою жизнь. Обезумев от отчаяния, она перечисляла богатства, которыми владел он, а, значит, и она, любовница, а Ворона смотрела на нее и знала уже, что в сердце графа теперь другая девочка, но не спешила раскрывать тайну. А когда раскрыла, то прямо на ее глазах Виврит Рестрезен умерла от разбитого сердца — и переродилась Ласточкой.
— Это ужасно, — вздохнула Кайшил, выслушав историю, и голос ее звучал действительно печально. — Как же все-таки мне повезло с моим Ианнари...
Стоило только имени мужа сорваться с ее губ, как глаза Кайшил засияли, а руки нашли круглый живот. Она поглаживала его, спрятанный под тканью платья, и в каждом ее прикосновении было столько любви, нежности и обожания, сколько не заслуживал ни один мужчина на свете, не важно, рожденный или нет.
Всем стало как-то горько, как-то неприятно, ведь разбойницы прекрасно знали, как и почему Кайшил оказалась среди них. Ласточка просто отвела глаза и поморщилась от боли, Цапля мрачно поскребывала ложкой дно пустого котла, пытаясь зачерпнуть еще немного рагу, Синица взялась насвистывать только что сочиненную песенку, а бабушка Сойка воскликнула своим старческим голосом:
— Да ведь он же тебя и заказал!
И все, как одна, ахнули от ужаса.
— Что это значит? — спросила Кайшил настороженно и робко. — Что значит "заказал", бабушка?
Старуха затрясла седой головой:
— Он заплатил нам за твою смерть, девчонка!
Пташки сидели тихо, выпрямившись, устремив сверкающие взоры на лицо Кайшил. Каждая ждала взрыва: слез ли, криков ли, не важно, но непременно какой-то катастрофы. Вот-вот она вскочит и бросится наутек. Вот-вот она разрыдается и начнет рвать на себе волосы. А может быть...
— Это неправда, — сказала Кайшил очень спокойно. — Вы либо лжете, либо ошибаетесь, что, в сущности, одно и то же. Это она вам сказала, да? — указательный палец устремился в сторону Вороны, и та почувствовала себя оскорбленной и униженной как никогда раньше. — Это все бред. Знали бы вы моего мужа, вы бы тогда сами поняли, что это бред.
Не было смысла спорить с женщиной, глубоко влюбленной в отца ребенка, запертого в ее животе. Она бы все равно не поверила ни словам, ни свидетельницам; поэтому Ворона спокойно встала, в тишине, провожаемая взорами подруг, прошла до своей хижины, скрылась в ней и через пару мгновений появилась со свертком сукна в руках. Хвойный вечер вздохнул скорбно вместе с разбойницами, прятавшими глаза.
— Вот, взгляни, — подойдя к Кайшил, Ворона развернула сукно и показала той куклу.
— Откуда? — бедная женщина стала бледнее смерти; ее глаза пожирали куклу, поднесенную, как младенец в пеленке, а губы растянулись в гримасе глубочайшего горя. — Как ты это сделала?
— Он сделал. По условиям договора заказчик должен принести мне самую дорогую вещь жертвы. Единственную вещь, которую жертва сможет забрать в новый мир после встречи со мной.
— Не может быть! Ты украла!
— Если бы я украла, то знала бы я, что эту куклу для тебя сделала твоя мать? Окажись я отпетой кукольной воровкой, то неужели из всей твоей коллекции я взяла бы только эту, самую старую, самую блеклую? Верь-не верь, Кайшил, но от правды не уйдешь: твой муж хорошо заплатил мне за твою смерть.
Она медленно опустила веки, словно слишком трудно стало ей смотреть на мир, в котором любимый муж предал ее. Вытянула слабеющие худые руки, будто ища объятий, но Ворона верно поняла этот жест и отдала куклу ей. Фарфоровая красавица легла на грудь Кайшил так же, как когда-то прикладывалась к плечам малышки Абрис. Маленькая бессменная подружка...
— Мне нужно побыть в одиночестве, — чужим, глубоким, чужеродным голосом произнесла Кайшил, не открывая глаз.
— Хорошо. Ты будешь делить со мной хижину, чтобы я могла приглядывать за тобой.
Карие глаза распахнулись; их взгляд сумел бы обратить в пепел весь Намьянский лес.
— Я дала тебе слово, и я сдержу его!
— Тогда молчи и слушайся.
Полумертвая, измученная, дрожащая и оскорбленная до глубины души, Абрис Кайшил поднялась на худые ноги, покачиваясь и едва не падая, но никому не подавая руки, потому что тогда пришлось бы немного ослабить хватку, прижимавшую фарфорового ребенка к ее материнской груди. Пошла; колени подгибались, но она продолжала упрямо двигаться к той хижине, откуда вынесли куклу, и на лице ее играл лихорадочный румянец, глаза остекленели, взгляд замер, а губы застыли в уродливой жабьей гримасе рыдания, которое, впрочем, не вырвалось из ее груди ни единым звуком.
Сорока приподняла полог хижины, пропуская женщину вперед, и осторожно опустила его следом. Оглядела соратниц; за время разбойничества перед ними развернулось столько подобных драм, что уже сложно было сопереживать в полной мере, однако и оставаться совсем равнодушными женщины не могли.
— Пойду в Хрустальную, — объявила Сорока, собирая смотанные в рулоны лоскутки обивки. — Попытаюсь все-таки продать ваш мусор, а затем зайду к аптекарю за лекарством от боли.
Ласточка вышла из задумчивости и посмотрела на нее, не сдержав улыбки, на что Сорока разразилась бурей ворчания. Синица и Цапля сели играть в кости. Бабушка Сойка разливала чай, который никто не пил.
Ворона забралась на верхушку ели и долго наблюдала за тем, как одна за одной в безграничном небе зажигаются бледные, грязно-сияющие звезды.