Бывают разговоры, окончания которых ты не вспомнишь никогда, да и не особо о том пожалеешь. Бывают другие, отпечатавшиеся в памяти на долгие дни или даже месяцы. К сожалению, наш разговор с Фореном уверенно причислялся к третьей категории - тех, что навязчиво преследуют, заставляя раз за разом сомневаться в своих ответах. Не знаю, за что я переживал сильнее: за Поля или наши с ним отношения - однако решения своего я до сих пор не изменил. В глубине души меня очень расстраивало такое положение дел. Я мечтал бы сжечь листок календаря со днём, когда подполье поглотило мысли моего друга, если бы это могло хоть что-то изменить. Увы! Слишком очевидно было, что огонь, загоревшийся внутри него, не утихнет просто так - мне оставалось лишь надеяться, что его благоразумия хватит, чтобы избежать глупостей.
Мы несколько раз возвращались к этой теме; снова и снова Форен упражнялся в революционном красноречии, рассчитывая склонить меня на свою сторону. Однажды я даже поинтересовался, всех ли вступивших учат так красиво выражаться, на что он обиженно фыркнул:
- Обычно людям хватает простых объяснений, но для тебя я по дружбе делаю исключение и расписываю подробнейшим образом.
Я понимал, что тайные общества опасаются преждевременной огласки, и чувствовал, что Поль всё ещё доверяет мне, понемногу делясь информацией и выдавая лозунги, за которые недолго угодить за решётку - потому некоторая нервозность была ему простительна. Другое дело, что цели эти пламенные речи всё равно не достигали, разве только в политике я стал разбираться чуть лучше прежнего. Не скрою, иногда послушать новости с альтернативным мнением бывало любопытно, однако ж не настолько, чтоб добровольно стать их частью. Посему время шло, Поль усердствовал в своих начинаниях, а я продолжал недоумевать, отчего он пытается внушить идеалы революции именно мне, если, по его словам, число готовых поддержать правое дело негласно исчислялось уже десятками тысяч.
Впрочем, близилось Рождество, и в преддверии главного католического торжества, буря в столице будто бы успокоилась. Дома привычно сверкали праздничными витринами, во многих окнах до позднего вечера не тушили огонь; снег, выпавший впервые за этот год, преобразил знакомые улочки, дополняя атмосферу предстоящего праздника. Казалось, Париж вновь принял обличье города любви и романтики, чьей идиллией легко проникнуться и которую невозможно разрушить. В такие дни особенно не хотелось думать о том, что этот весело бурлящий котелок незримо подогревается костром недовольства, а каждый встречный прохожий может быть сторонником государственного переворота.
Как того требовали вековые традиции, сочельник я провёл вместе с семьёй за общим столом. Отмечали в этом году весьма скромно, и вместо запечёного гуся с устрицами к рождественскому ужину подали только фаршированную индейку с гарниром и рождественское полено на десерт, что хоть и укладывалось в нормы празднования, но оставалось весьма далеко до обыкновенного праздничного изобилия. Откровенно говоря, я с трудом мог сосредоточиться на поздравлениях, коими мы обменивались каждый год, и едва смог пожелать брату с супругой семейного счастья (тем более, что мадам Аннет уже ожидала их первенца). Матушка с недовольством поглядывала на мою рассеянность, а отец, отозвав в сторонку, отчётливо намекнул придержать унылое настроение, по крайней мере до конца праздника.
Однако ни подобные попытки увещевания, ни рождественская месса в церкви, на которой все мы присутствовали двумя часами позже, не помогли мне вернуть душевное равновесие. Были ли тому виной подспудные волнения о грядущем или я просто переутомился в последнее время, но никакое душевное обновление так и не посетило меня в эту ночь. В каждом слове мне невольно виделся намёк на сгустившиеся тучи; каждый атрибут праздника напоминал, что мирная жизнь не вечна и уже близится к завершению. Возможно, Форен и не добился от меня, чего хотел, но смуту внутри меня ему посеять всё-таки удалось. Что ж, даже если счесть это трусостью, некоторых вещей я предпочёл бы не знать вовсе.
Взгляд мой упал на украшенную ель посреди площади, и сердце неприятно дрогнуло. Обыкновенно традиция предписывала вешать на рождественские деревья яблоки, как символ урожая и изобилия. Между нами с Фореном существовало собственное забавное правило: накануне празднества мы встречались и обменивались одной-двумя штуками в знак того, что наступающий год не изменит нашей дружбы. К тому же, его родные места славились яблоневыми садами, и плодов, подобных им не встречалось ни на одном рынке Парижа. Однажды мой друг даже пошутил, что если Эдем когда-либо существовал, то древо познания добра и зла, вероятно, послужило родоначальником этого воистину божественного сорта.
Тем сильнее меня поразило, когда три дня назад вместо сочного ароматного яблока Форен вручил мне небольшой стеклянный шарик. О, я знал, что это означает! Я никогда не видел в нашем доме ели в стеклянных шарах, но ещё во время учёбы на факультете узнал, что подобная бутафория заменяла настоящие фрукты лишь в одном случае - при страшном неурожае, когда люди просто не могли позволить себе потратить лишний десяток франков на это угощение. Возможно, кому-то лично приходилась по вкусу идея украшать деревья пустыми стекляшками, но я не тешил себя надеждой, наблюдая такую картину практически в каждом окне и витрине.
Похоже я чересчур увлёкся оглядкой по сторонам, ибо в скором времени отбился от родных, растворившихся в толпе гуляющих парижан. А впрочем, куда мне было спешить? В попытках отогнать назойливые мысли я принялся бродить по улицам без цели и смысла. Хронометра в кармане не оказалось, но часы на ратуше уже провозгласили наступление нового дня. Народ понемногу редел, огни внутри домов гасли один за другим и город постепенно погружался в сумрак. К тому же на улице по-ночному холодало, и тело начинало неприятно подрагивать - отметив сей неприятный факт я развернулся в обратную сторону, намереваясь идти домой, как вдруг поскользнулся, падая наземь.
Под тонким слоем снега оказался лёд, и ушибленная нога сразу противно заныла. С трудом поднявшись и чертыхнувшись на свою невнимательность, я похромал вперёд, стараясь не сильно беспокоить ушиб. Выходило скверно. Усталость накатывала с новыми силами, вместе с зевотой и тупой болью создавая довольно мерзкое трио. Метрах в пяти от меня обнаружились скамейки. В другой раз я ни за что не стал бы терять время, рискуя заснуть и замерзнуть, окончив свою жизнь весьма бесславно; однако сейчас я просто не мог отказать себе в желании присесть. И потом, пострадавшую конечность следовало хотя бы прощупать.
Пальцы, искупавшиеся в снежной каше, слушались плохо, толстая шерстяная ткань брюк противилась манипуляциям, холод равнодушно сжимал в своих тисках, а глаза медленно, но верно начинали слипаться. Я понял, что допустил роковую ошибку, поддавшись на уговоры тела - я должен был немедленно встать, встряхнуться и продолжать путь (тем более, идти предстояло около полутора миль). И ещё минуту заставлял себя подняться со скамьи.
- ...Господин Аронакс?
Внезапный голос вырвал меня из сетей дремоты. Я поднял голову, чуть усмехнувшись. По всей видимости, мои навязчивые идеи перешли в галлюцинации, ведь человек, встреченный в ночном Париже волей случая, просто не мог вот так оказаться Даккаром. Когда я задумчиво озвучил эти мысли вслух, "видение" нахмурилось, и бесцеремонно подхватив меня за плечо, поставило на ноги. Нога тут же отдалась резкой болью, и я вскрикнул, окончательно приходя в себя.
- Вы?! Не понимаю... Как вы здесь очутились?
- Это я у вас должен спросить, месье! За последние пятнадцать минут вы четырежды прошли под моим балконом, не замечая ничего вокруг. А стоило мне спуститься, спрашиваете, что я забыл на пороге собственного дома, - Даккар фыркнул, оправляя меховую куртку и скрещивая руки в излюбленном жесте.
Нет, я определённо уже сплю, иначе как я мог не догадаться? Конечно, разглядеть в темноте детали фасада не представлялось возможным, но это действительно был тот роскошный дом, где мне когда-то довелось побывать. Я не знал, смущаться, узнав сей факт, или радоваться...
- Прошу прощения, - в итоге выдавил я в растерянности. - Кажется, мой вопрос был действительно неуместен. Сегодня я немного не в себе, к тому же уже поздно. Пожалуй, мне стоит пойти домой.
Мне оставалось лишь вежливо пожелать другу счастливого Рождества и спокойной ночи, но внезапно я неудачно приступил на свою травму, едва не рухнув второй раз за вечер. Даккар еле успел удержать меня от падения, разом утратив всю напускную язвительность.
- Что с вашей ногой, Пьер? Вы ударились?
- Слегка поскользнулся тут, во дворе. Признаться, я не думал, что моя прогулка затянется так надолго и не взял с собой фонаря... Словом, я сам виноват. Мне лучше как можно скорее вернуться, поэтому не буду вас задерживать. Ещё раз извините.
С этими словами я откланялся и поспешил прервать неловкую сцену, удалившись восвояси. Увы, продумать это оказалось проще, чем сделать: ночь окончательно вошла в свои права, слабое уличное освещение не могло рассеять темноту вокруг; вдобавок ко всему холод плавно пробирался под одежду, а ушибленное колено, по-видимому, начинало отекать. Что ж, я надеялся доползти в свой район по крайней мере, не к рассвету. За этими тяжкими мыслями, я позабыл о гололедице во дворе и вновь оступился на оледеневшей дорожке, но падения не случилось - внезапно меня перехватили под плечо, удерживая ровно и позволяя удобно опереться.
Даккар смотрел на меня серьёзно и сурово, а затем решительно развернул нас к крыльцу.
- Благодарю вас, друг мой, но право не стоит...
- Никаких возражений Пьер, - повелительный тон оборвал все мои робкие попытки. - Я не выпущу вас на улицу в глухую ночь, да ещё в таком состоянии. Вы переночуете у меня, и это не обсуждается. Думаю, один раз родители простят вам вынужденную отлучку.
- Ох, хорошо, но... Постойте, откуда вам известно, что я теперь живу с семьёй? Я точно не упоминал при вас, что съехал из своей прошлой комнаты.
- Давайте не сейчас. Вам грозит слечь в лихорадке, если вы проведёте снаружи ещё хоть час.
Мы молча проследовали в его квартиру. Подъём на второй этаж отнял у меня последние силы, и я всерьёз опасался упасть прямо в прихожей, однако Даккар, в спешке сбрасывающий верхнюю одежду, тщательно не допускал этого, напротив, аккуратно помогал мне разоблачиться. В очаге уютно потрескивали брёвна; тепло комнаты разжимало ледяные тиски, сковавшие тело, и я почувствовал новый приступ сонливости. В голове лениво плавали вопросы, кои мне так хотелось задать, но в тот момент я не мог сосредоточиться на них в должной мере. Всё, чего жаждал мой организм - лечь и уснуть, пусть даже в самом неудобном кресле или на пушистом ворсе ковра. Хозяин апартаментов похоже разгадал сие желание - боже, должно быть, это было слишком очевидно и для менее проницательного человека. Оставив меня в легкой рубашке и кальсонах, он вновь перекинул мою руку через плечо и направился в сторону кровати, мягко подталкивая на белоснежные простыни.
Остатками сознания я понимал, что невежливо засыпать едва оказался в гостях, но глаза закрывались сами собой. Неожиданно в комнату проникла волна холодного воздуха, заставив невольно вздрогнуть. Щёлкнула, закрываясь, дверь на балкон, и через полминуты матрас рядом слегка прогнулся, а на больное колено легли прохладные пальцы. Рефлекторно распахнув веки, я увидел, как Даккар заворачивает горсть снега в тонкое полотенце.
- Думаю, вы не хотите, чтобы отёк увеличился, - подметил он, закрепляя охлаждающий компресс. - Надеюсь, этого хватит. А пока, - он потянулся к столу, подхватив с него чашку. - Выпейте и расслабьтесь.
О, это было совсем не трудно! Горячий ароматный чай окончательно разморил меня. Голова непроизвольно откинулась на подушку, чужой голос долетал как будто из-за плотной завесы.
- Сейчас, Пьер, сейчас; одну минуту... - меня накрыли тёплым одеялом.
Кажется он говорил что-то ещё, но я уже не слышал и не понимал.
***
Открыв глаза, я долго не мог вспомнить, где я и почему моя кровать со всех сторон занавешена лёгкой вуалью. А когда вспомнил, упал обратно на подушку в приступе жгучего стыда. Как я мог? Как я мог так опрометчиво уйти бродить по полуночному Парижу, сбиться с пути, едва не замерзнуть насмерть и закончить сей нелепый поход в доме близкого друга, на его собственной, хозяйской кровати. Потрясающее выдалось Рождество! Как наверное, беспокоится матушка, ведь они с отцом и Андре не имеют понятия, куда я исчез после службе в храме... И главное, как мне смотреть в глаза Даккару после всего, что произошло ночью?
Как бы то ни было, пустые сожаления здесь бессильны. Надо подняться и объясниться - хотя бы постараться загладить свою вину. Приняв решение, я откинул одеяло и с опаской проверил ногу. К счастью, компресс возымел необходимое действие, и воспаление спало, оставив после себя лишь саднящий отголосок. По крайней мере, я мог двигаться без посторонней помощи. Обрадованный этой новостью, я поспешил отыскать свою одежду и принялся застилать роскошное ложе - надо же, в прошлый визит сюда я разглядывал его с восхищением и, пожалуй, лёгкой завистью - и мог ли предположить, что смогу однажды ощутить её мягкость?
Разобравшись со спальным местом, я прошёлся по комнате ещё раз, и в голову пришла неожиданная мысль: в квартире Даккара по странному стечению обстоятельств не имелось дивана, куда обычно укладывают спать гостей, а раз единственная кровать была бесцеремонно занята всю ночь, где же он спал? Взгляд неожиданно выцепил в дальнем углу свёрнутый рулоном матрас, и желание провалиться сквозь землю вспыхнуло с новой силой.
В этот момент со стороны кухни послышался стук, и дверь распахнулась, пропуская хозяина квартиры. В руках он держал две тарелки с рождественским пирогом.
- Я слышал, что вы проснулись, господин Аронакс. Доброго утра. Как ваше самочувствие?
- Намного лучше, спасибо. Пожалуй, я чувствую себя почти здоровым, - тут я спохватился, вспоминая. - Господин Даккар, я прошу прощения за всё, что случилось вчера. И за то, что вам пришлось ночевать на полу - это было так недостойно с моей стороны: вломиться в середине ночи, занять вашу кровать... Я... не знаю, как благодарить вас и загладить свою вину.
- Не переживайте об этом, Пьер. Уверен, вы поступили бы точно так же на моём месте. Если б не ваш ушиб, я был бы даже рад такому повороту событий; по крайней мере, в этом году я встретил Рождество не в одиночестве.
Даккар вновь отлучился на кухню, на сей раз прихватив оттуда чайный сервиз. Поймав мой удивлённый взгляд, он пояснил:
- Я не был уверен насчёт вашей ноги, поэтому собирался накрыть завтрак прямо здесь. Полагаю, нет смысла переносить все приборы обратно.
Я неуверенно кивнул, с трудом сознавая, что не сплю. Но нет: Даккар действительно передал мне чайную ложку и спокойно разливал по чашкам ароматный напиток, ничуть не смущаясь происходящего. Видя мою растерянность, он улыбнулся краешком губ.
- Что же, месье, вы так и будете упрекать себя или всё-таки разделите со мной трапезу? Готовить мне, конечно, никогда не приходилось, зато все кафе в округе удалось изучить досконально, и, ручаюсь, лучшего праздничного угощения, чем это, не найдётся во всём Париже.
Наверное, и правда не стоит отказываться. Есть после тяжёлой ночи и крепкого сна очень хотелось, а отвергать предложенное гостеприимство теперь значило выставить моё поведение ещё более неучтивым. Я сел, по-прежнему ища в человеке напротив признаки недовольства, вот-вот мне казалось, что он вновь поднимет на меня глаза и скажет нечто убийственно-ироничное - с него могло бы статься! Однако ж нет. Мой друг просто пододвинул мне тарелку, спокойно улыбаясь своим привычным манером и принимаясь за свою порцию.
Пирог оказался вкусным. Пожалуй, слишком вкусным, потому что я не заметил, в какой момент мне отрезали добавки и заново наполнили чашку. И я, наглец последний, даже для виду не стал отнекиваться, прикончил без остатка. Даккара, впрочем, это нисколько не задело - он сидел напротив, неторопливо рассматривая меня, и продолжал улыбаться. Только сейчас я вдруг осознал, как редко видел его таким: в улыбках, что он обычно адресовал другим студентам факультета наук, сквозила снисходительная усмешка, перед лицом преподавателей, даже самых строгих и взыскательных, он оставался твёрд и равнодушно высокомерен. Но рядом со мной он будто становился другим человеком - а возможно просто самим собой. Если б ещё не его патологическая скрытность...
- Совсем вы меня скоро чаем запоите, - потянулся я, поблагодарив за завтрак и ощущая приятную сытость. - Как и отвыкнуть потом?
- А вы не отвыкайте, - Даккар усмехнулся, убирая посуду. - Верите или нет, но в детстве я был убеждён, что все европейцы пьют исключительно чай. Потому моё знакомство с кофе выдалось до удивительного драматичным.
Я пожал плечами. Для меня, как француза, кофе было чем-то банальным и само собой разумеющимся. Я пил его пару раз в неделю и, откровенно говоря, не видел в нём чего-то драматического. Собеседник вновь угадал мои мысли и пояснил:
- Это вышло совершенно случайно. Лет в девять я тайком убежал на кухню за сладким, впервые увидел, как варится этот напиток, и меня заинтересовал запах. Мне казалось, туда добавили что-то очень знакомое, какую-то специю, но я не мог угадать наверняка. Тогда я решил заглянуть в котелок, чтобы понюхать ближе, не рассчитал и обварил нос. Отец, естественно, узнал, и такое началось... Меня потом заперли на неделю, да и другим досталось.
- А та секретная специя? Вы её отыскали?
- Разумеется, - Даккар приподнял крышку заварочника, извлекая наружу палочку корицы. - И в чае, как видите, она прижилась ничуть не хуже.
Мы рассмеялись, принимаясь за нехитрую уборку, и мне, наконец, достало смелости спросить:
- Всегда поражался, как у вас находятся любопытные истории на каждую тему разговора. Но отчего же вы так редко рассказываете о себе? Мне кажется, ваша жизнь гораздо интереснее моей во всех отношениях.
Рука Даккара на секунду замерла, не донеся блюдце до шкафчика, но он быстро одёрнул себя, поведя плечом.
- Вам кажется. Возможно, - голос его был тих и бесцветен.
- Сомневаюсь, - отозвался я, не желая терять надежды. - Я давно считаю вас близким другом и не скрывал от вас своей жизни. И мне правда жаль, что при всей вашей добродетели, вы по сей день не доверяете мне в той же мере.
Даккар резко обернулся ко мне; глаза его вспыхнули. Несколько мгновений мне думалось, что он оскорбится подобным заявлением и поспешит выставить меня на улицу. Однако он медленно выдохнул, тяжело опускаясь в кресло. Я же в смущении стоял, не зная, куда себя деть, и успев пожалеть, что вообще затеял этот разговор. Такой живой и чуткий пять минут назад собеседник молчал, оглядывая меня с каким-то непонятным отчаянием, столь непривычным для его лица и характера. Бесконечную паузу спустя молчание разорвалось:
- Моя жизнь непроста, господин Аронакс, - проговорил он, точно бы каждое слово давалось с большим трудом. - Она предельно ясна, но непроста. Откровения, коих вы так жаждете, уже не раз шли мне во вред. Как вы помните, я живу и учусь в Европе уже очень много времени и поначалу был не столь осторожен. Я не скрывал практически ничего, я хотел войти в этот новый мир таким, как есть, самим собой... Однако существуют вещи, лежащие неодолимой стеной между людьми. И как только новые знакомые узнавали некоторые... подробности моей биографии, их отношение уже не оставалось прежним. И я принял решение больше не рассказывать о том, кто я и откуда. Я предпочёл быть странным и загадочным незнакомцем без окружения, чем тем... кем я и так устал быть дома.
Мне хотелось отвернуться и засопеть от обиды.
- Значит... Я такой же, как все остальные? Вы всегда были невероятно проницательны, вы читали меня насквозь от корки до корки - так неужто вы и сейчас сомневаетесь в том, что какая-то мелочь из прошлого изменит моё расположение к вам?
- Я никогда не лгал вам, Пьер: вы действительно мой первый настоящий друг за долгие годы. Я очень ценю вас и потому - вы должны понять - вдвойне не готов рисковать нашей дружбой. Буду признателен, если и вы не принудите меня к этому.
Всё было сказано. Несмотря на предельную вежливость ответа, я видел, что озвученное камнем лежит у него на сердце, и едва ли мне сейчас было больнее, чем ему. Поддавшись состраданию, я подошёл и присел рядом, мягко кладя ладонь на его плечо.
- Господин Даккар, - произнёс я, стараясь удержать голос от невольной дрожи. - Мне горько слышать это, но что бы ни толкнуло вас жить инкогнито, я буду уважать ваш выбор. Тем не менее, я хочу, чтоб вы знали: вы всегда можете раскрыться мне без опаски, ибо моё мнение о вас уже сложилось. Я знаю вас потрясающе интересным, интеллектуальным человеком, неравнодушным другом, который даже в холодную ночь не оставил меня в беде, хотя мог развернуться и уйти. И будь я проклят, если поверю досужим сплетням больше, чем своим глазам!
Он, по-видимому, собирался что-то сказать, но так и не смог сформулировать мысль, растроганно повторив мой жест. Минуту или две мы сидели, не отводя рук. После Даккар глубоко вздохнул и поднялся:
- Я провожу вас домой. Думаю, теперь прогулка пойдёт на пользу нам обоим, - он властно повёл рукой, предупреждая сопротивление. - И не пытайтесь возражать: я всё ещё не уверен, не изменят ли вам по пути силы, а не каждая дорога в Париже ведёт к дружескому крыльцу.
К великому счастью, добрались мы без происшествий. За прошедшую ночь нога, естественно, не восстановилась полностью, и приступать на неё (особенно ближе к концу путешествия) было не вполне приятно. Но я возвращался домой, шёл своими силами, а не валялся в сугробе замёрзшим насмерть, и без сомнения чувствовал себя обязанным человеку, что шагал сейчас рядом. За непринуждённым разговором о кулинарных традициях я приметил, что родное жилище уже виднеется за поворотом.
Двери отперла взволнованная до крайности мать и, увидев меня, охнула, пропуская на порог. Отец, маячивший в прихожей начал было отчитывать меня, но, оглядев Даккара, удивлённо замолчал, задавая немой вопрос. Тогда я поспешил представить родителям своего друга с факультета наук и заверить, что если бы не его помощь, Рождество могло бы кончиться для их сына весьма плачевно.
- Что ж, господин Даккар, - резюмировал отец, дослушав сбивчивый рассказ до конца. - Мы давно наслышаны о вас. И раз уж вы привели нашего блудного Пьера домой, может задержитесь на кофе?
Я ожидал, что Даккар откажется (по дороге он упоминал, что сегодня у него до неприятного много дел), однако нет. Он вежливо принял приглашение, то ли не желая нарушать светских приличий, то ли решив не пренебрегать угощением. Как бы то ни было, через четверть часа мы все расположились за большим столом и наслаждались вкусом и ароматом бодрящего напитка - матушка всегда считала его приготовление видом искусства и, как всегда потрудилась на славу. Мы двое поначалу делились новостями с факультета, затем речь снова зашла о прошедшей ночи, и родители сообщили, что после церкви Андре с супругой распрощались и отправились к себе, а они сами, не сумев отыскать меня в толпе, рассудили, что я встретил кого-то из знакомых и благополучно остался на ночь. Словом, их единственным притязанием на мой счёт было отсутствие предупреждения о таком визите. Ну и пожелание лучше смотреть под ноги.
Когда чашки опустели, отец поднялся и, поблагодарив жену, скрылся за дверью. Матушка вздохнула, бросая взгляд на гостя.
- Извините его за скорую отлучку, месье. У Габриэля сейчас много работы: праздничный выпуск потребовал дополнительного тиража. Сами знаете, как людям нынче не хватает радости. Хорошо хоть у нас дела пока идут без неприятностей.
- Мне неоднократно доводилось читать газеты вашего издательства, мадам, - учтиво ответил Даккар, чуть склонив голову и, пожалуй, чересчур пристально рассматривая экземпляр на журнальном столике. - Могу с уверенностью сказать, что такое высокое качество краски и бумаги делает честь его владельцам. Очевидно, ваша типография очень популярна?
- Вы правы, - с гордостью ответила та, очищая сервиз от гущи. - Мы печатаем художественную литературу, модные брошюры, несколько видов журналов - всего и не перечислить. Газеты, разумеется, тоже. Увы, в последние месяцы популярность многих наших газет упала, надеюсь ненадолго.
Даккар будто невзначай пожал плечами. Я знал, этот не самый естественный для себя жест он часто использовал в разговорах с преподавателями, готовя встречный аргумент. А потом мимоходом заметил:
- Возможно, несколько популярных номеров "Националь" или "Реформы" могли бы поправить положение.
Зря он... Я знал, какая реакция за тем последует, и хотел побыстрее перевести тему, но так некстати растерял слова. Мать обтёрла руки полотенцем и повернулась к гостю целиком.
- Типография Габриэля Аронакса - одна из старейших во всей столице. Для мужа это дело всей жизни, коим занимается уже не одно поколение его семьи, - голос её звучал дружелюбно, но утратил прежнюю теплоту. - А известно ли вам, господин Даккар, как именно этот бизнес остался стабильным, не подвергаясь закрытию и цензурным репрессиям? Ответ прост: ни одной политической газете сюда нет хода. А тем, что вы перечислили, особенно. Габриэль слишком дорожит репутацией, чтобы поддерживать запрещённые околореволюционные сочинения. Не говоря уже о том, что он консерватор от природы, - видя, как разочарованно поджались губы моего друга, она добавила уже мягче: - Я не виню вас за совет, месье, и спасибо за беспокойство. Но мы справимся, как справлялись всегда - не нарушая своих принципов.
Даккар обвёл глазами гостиную и, помолчав, ответил.
- В таком случае, желаю вам удачи. Надеюсь, вы действительно сумеете выйти сухими из этого шторма. Благодарю за кофе, - он чуть улыбнулся. - У вас определённо талант к нему. Однако мне уже пора, дела не терпят отлагательства, поэтому позволю себе откланяться.
Я пошёл проводить друга, отдавшись путано-нескладным мыслям, ощущая лёгкую неловкость от произошедшей сцены. В конце концов счёл нужным прервать себя на мысли, что всё могло быть гораздо проблемнее, услышь тот разговор отец. К счастью, матушка не любила без крайней нужды обсуждать с ним то, что гарантированно испортило бы ему настроение, и я был спокоен. Спутник мой и вовсе выглядел непроницаемым, не выказывая признаков обиды - если таковая вообще имелась.
За время, проведённое в доме, погода успела испортиться: налетел резкий ветер, солнце стремительно перекрывала громадная туча. Похоже начало нового года собиралось ознаменоваться снежной бурей. Вслед за немногочисленными прохожими пришлось плотнее запахнуть куртки и поднять воротники. На краю квартала мы остановились попрощаться.
- Надеюсь увидеться с вами на лекциях после каникул, - Даккар поправил вновь растрепавшиеся волосы, сверяясь с отражением в ближайшей витрине. - Однако кажется, вас что-то беспокоит, Пьер?
Я постарался беспечно отмахнуться, но чёрные глаза пронизали меня с таким выражением, что стало ясно: правду скрыть не удастся. Мельком осмотревшись по сторонам, я произнёс:
- За столом вы упомянули "Националь" и "Реформу". Мне доводилось слышать о них от друга, но, право же, я удивлён, что вы так внезапно заговорили об этом. Я полагал, политика не входит в сферу ваших интересов.
Он на секунду нахмурился, но тут же встряхнул головой, возвращая привычную обходительность.
- О, вы ведь знаете: я интересуюсь всем понемногу. Так что, как ловко вы подметили с утра, у меня находятся истории на любую тему - прошу прощения если поднял эту тему не к месту. Мне лишь хотелось уточнить один момент, и я это сделал. Вам не о чем переживать, - он торопливо бросил взгляд на часы. - А теперь я в самом деле вынужден вас покинуть. Счастливого Рождества, господин Аронакс. Не забывайте следить за ветром.
Даккар сделал шага два вперёд и вдруг остановился, оборачиваясь ко мне.
- Ибо в скором времени нас ждёт ураган.