23 апреля 1848 года. День, должный войти в историю Франции (и, вероятно, всей Европы), как торжество прогрессивной мысли, победа революции, праздник равенства... Одним словом, на эту дату были назначены первые всенародные выборы в правительство.
Я уже упоминал, что несмотря на бравурное провозглашение, новоиспечённая республика балансировала на грани раскола. Во многом это происходило из-за противоречивой политики двух одновременно правящих партий, ибо, добившись краха прежнего строя, их члены и руководство обнаружили, что отнюдь не разделяют взгляды бывших соратников по подполью. Если ранее общий враг в лице короля и его ближнего круга заставлял эту свору действовать сообща, то спустя два месяца после его бегства прежние союзники окончательно разошлись по разным полюсам.
Социалистически настроенные сторонники "Реформы" - к слову, теперь они назывались партией радикальных республиканцев - продвигали план кардинальных изменений в экономической системе и власти, подливая масла в огонь. А их соперники - умеренные республиканцы бывшей "Националь", кажется, не желали даже знаться с ними, разрабатывая собственные законы и распоряжения; впрочем, тоже без особых успехов.
Разногласий накапливалось всё больше; Париж полнился слухам о грядущей гражданской войне. К счастью, единственным, в чём сошлись обе враждующие стороны, оставалась необходимость всеобщих выборов, а значит, был шанс разрешить конфликт мирным путём, предоставив народу Франции самому выбрать, за кем следовать. (Об избрании главы государства в сложившихся обстоятельствах речи пока не шло).
Итак, выборы, как гласили расклеенные по улицам афиши, должны были начаться в девять часов утра и продлиться до двух пополудни, после чего счётная комиссия Ратуши подведёт итоги. Мне доводилось слыхать, что в былые времена неотъемлемой частью действа считалась ещё и цензовая комиссия, отмечавшая доходы граждан и выдававшая им допуск к голосованию. Теперь же, в связи с отменой избирательного ценза, этот орган упразднили.
По давней традиции, Поль предложил мне заранее прийти к Ратуше вместе. Я видел, как сильно ему не терпелось принять участие в деле, куда раньше таких, как мы, не подпустили бы за милю, и не стал удерживать друга. Уверен, будь начало назначено не на девять, а на шесть, он пришёл бы караулить на площади с рассвета. Я, напротив, не был поклонником активной политической жизни, потому не особо торопился к месту событий. К тому же, сегодня у меня оставалось одно важное неоконченное дело.
***
В половину десятого мы с Даккаром встретились на вокзале.
Вопреки тому, что поезда ходили по расписанию, народу здесь было вдвое, а то и втрое меньше обычного. Очевидно, многие жители предпочли перенести свои поездки в преддверии таких крупных государственных событий. Невольно на ум пришёл вопрос: много ли среди парижан таких же идейных личностей, как Поль Форен? Судя по всему, не так уж мало.
- С вами всё хорошо, господин Аронакс? - спросил Даккар, оглядывая меня со свойственной ему проницательностью. - Я ожидал увидеть вас расстроенным, но вы скорее... задумчивы. Не боитесь пропустить голосование?
Я встряхнулся, возвращаясь в действительность.
- Вот уж это беспокоит меня в последнюю очередь. Вы ведь знаете, я плохо разбираюсь в таких материях, и ни вам, ни Полю, так и не удалось это исправить.
Даккар вдруг улыбнулся, затаскивая свой багаж на платформу, и улыбка эта была тёплой и грустной одновременно.
- Знаете, Пьер, мне не привыкать отдавать определённую часть своей жизни политике. Больше того: долгое время я был убеждён, что без понимания государственных перипетий человек не может в полной мере осознать суть общества и стать образованным собеседником. И общаться, как вы знаете, я стремился в основном в политических кружках. А потом я познакомился с вами и понял, что искусство общения... несколько шире умения говорить на публику и понимать принципы власти. Вам не обязательно меняться в этом плане, Пьер. Вы удивительны именно тем, что оставались в стороне с холодной головой, когда люди вокруг ныряли в омут и тащили вас за собой.
Я вздохнул, в очередной раз не найдясь с ответом. Тут, будто вспомнив о чём-то, Даккар опустил поклажу на землю и раскрыл чемодан, вытаскивая из него небольшую подарочную коробку в красивой обёртке.
- Это вам. На добрую память.
Голос его едва не заглушил шум прибывающего состава. Мой друг бросил взгляд на локомотив, с пыхтением затормозивший в двух вагонах от нас, и вновь обернулся ко мне.
- Откроете дома, не тратьте время. Сейчас я хочу сказать вам кое-что, о чём думал уже довольно долгое время. Возможно, мы знакомы не так давно, но наши беседы на факультете и вне его многое мне поведали. Вы не рассматривали вариант заниматься наукой профессионально?
Признаться, подобный вопрос поставил меня в тупик. Я искренне любил наши дискуссии по зоологии, минералогии, ботанике; с удовольствием слушал о новейших достижениях в различных сферах знаний; пожалуй, совершенно не отказался бы съездить в экспедицию и провести пару экспериментов... Но кто меня туда возьмёт? Образование моё несколько отличалось от требуемого для занятий естественной историей, курс вольнослушателя не давал официальных документов. Знакомых в Музее естествознания у меня также не числилось.
Чуть поколебавшись, я сообщил всё это Даккару. Тот покачал головой, кладя ладонь на моё плечо.
- Вы замечательный врач, Пьер. И я знаю, вы можете годами с успехом трудиться на этом поприще. Но я видел вас в пылу научного спора, во время практических занятий: вы просто оживаете и светитесь изнутри. Вдобавок, у вас, друг мой, превосходный потенциал, это неоспоримо. Попробуйте, не упускайте шанса. Быть может, это принесёт вам больше радости, чем вся медицина этого мира.
На что я мог надеяться? На то, что потенциал молодого врача восполнит отсутствие связей? Или на счастливый случай, что укажет мой путь? Даккар смотрел на меня тепло, но в глубине его глаз плескалась знакомая хитринка: он уже понял, что тронул во мне именно те струны души, которые нужно, и мелодия их уже зазвенела в сознании.
- Я... подумаю над научной карьерой. Хотя вряд ли у меня что-нибудь выйдет, но попробовать можно.
- Тогда, полагаю, мой подарок придётся вам кстати.
И без того немногочисленный народ с платформы плавно перебирался в поезд. До отхода оставалось едва ли десять минут. Однако же Даккар не торопился покинуть моё общество вслед за другими. Я не привык видеть его взволнованным, но сейчас какая-то мысль определённо не давала ему покоя. Он задержал взгляд на городском пейзаже позади нас и поджал губы.
- Я не могу знать всего, но считаю, что тучи ещё не рассеялись. Сегодняшние парижские выборы беспрецедентны, и никто не знает их последствий наперёд. Пообещайте мне единственную вещь, Пьер: пообещайте не делать глупостей, что бы ни произошло.
Я обещал, и мы крепко пожали друг другу руки.
- А как же вы, Даккар? - не выдержал я, чувствуя подступающую к горлу горечь разлуки. - Чем вы планируете заняться, когда вернётесь домой?
Тот усмехнулся, поднимая багаж на ступеньки ближайшего вагона первого класса.
- Я, господин Аронакс, наконец, займу своё место в мире. Стану тем, кем должен был стать уже очень давно. И знаете что? Я впервые в жизни рад этому. За годы учёбы в Европе мне не раз случалось стыдиться своего происхождения, положения, личных мнений... - он на мгновение коснулся галстука (того самого: шёлкового и тёмно-шоколадного!) - После встречи с вами я многое увидел иначе и больше не боюсь быть тем, кто я есть.
Даккар ловко забрался наверх, к вещам, с грустью улыбаясь мне напоследок.
- Моя главная битва ещё впереди. Она тяжела, но я многому успел обучиться и уверен, что смогу победить. Здесь наши пути расходятся, Пьер. Я желаю вам счастья. Прощайте! Как бы мне ни хотелось сказать "до свидания".
Паровоз выпустил два густых клуба дыма, со свистом трогаясь с места.
- Прощайте, Даккар! - я поднял руку в прощальном жесте, готовый вот-вот дать волю эмоциям. - Прощайте, мой удивительный друг! Спасибо вам за всё.
***
Я возвращался домой практически потерянным. Подарок в руках почти что обжигал кожу. Чёрт возьми, я ведь даже не подарил ему ничего взамен! Будто не хотел признать, что мы прощаемся навсегда. Как часто случалось со мной в такие минуты, беспочвенные сожаления надолго закрыли мой разум, не давая провалиться обратно в действительность. Знакомые кварталы приветливо зеленели молодой листвой, но перед глазами против воли вставал ночной пейзаж и три человека, стремящихся выжить в бурном потоке событий. Квартира встретила меня покоем и тишиной. Но разве мог я наслаждаться ими так же, как несколько недель назад, сидя на кухне с Даккаром и ароматным ромашковым чаем?
Со вздохом я добавил в заварочник несколько стебельков ромашки из медицинских запасов. Вкус получился горьким... Нарядная коробка на комоде манила неизвестностью. Что такой эксцентричный и непредсказуемый человек мог оставить мне, зная, что больше мы никогда не увидимся? Отчего-то я не решался узнать это прямо сейчас: внутри сворачивалось чувство, точно сделав это, я бы утратил последнюю нить, связующую нас - словно прочитав последнюю строку книги и поставив точку. Малодушно хотелось оттянуть этот неизбежный момент.
Прострацию мою прервал настойчивый стук в дверь. Выплывая из сумбурных размышлений, я нехотя встал и поплёлся открывать. Едва только дверь распахнулась, стало ясно, что с меланхоличной атмосферой придётся повременить...
- Пьер! Я уж думал, у тебя пациенты. Третий раз стучу, а ты не подходишь. Ты уже успел... - Форен умолк, видимо только сейчас разглядев моё состояние. - Что случилось? - осторожно добавил он, мигом изменив тон и запирая засов.
Я махнул рукой, молча опускаясь на диван. Друг скользнул следом, обеспокоенно вглядываясь в моё лицо.
- Не буду спрашивать, в порядке ли ты: и так вижу, что нет, - мягко заметил он. - Но может всё-таки расскажешь?
В наступившей паузе тиканье часов звучало почти резко.
- Час назад я проводил Даккара на поезд. Мы распрощались навсегда.
Поль сосредоточенно кивнул, приподнимая брови.
- Понимаю. Вы были близки, и ты не хотел терять его общество так скоро. Боюсь, помочь тут я бессилен.
Я и сам прекрасно знал, что помочь в таких вещах способно только время. Хотя вряд ли даже по прошествии десятилетий я смог бы забыть эту необыкновенную личность - нет, Даккар был из тех ярких людей, которых встречаешь, быть может, всего раз в жизни и помнишь до конца своих дней.
- Не знал, что он уезжает сегодня, - задумчиво произнёс Поль. - А впрочем, он наверняка собирался исчезнуть отсюда так же внезапно, как и появился. По крайней мере, покинув подполье, он не сказал ничего определённого про отъезд ни мне, ни другим приятелям. Думаю, кроме тебя, он по-настоящему не доверял никому в этом городе.
Несколько минут мы просидели молча, вслушиваясь в мирное тиканье часов. Затем Форен осторожно тронул меня за руку.
- Пьер... Я всё-таки хотел спросить: ты ходил на выборы?
- Нет, я сразу пошёл на вокзал. И потом, ты ведь знаешь, я аполитичный человек и не особо верю громким лозунгам с обеих сторон.
- Но как же! Такая возможность у нас впервые в жизни; да что там, впервые в истории! Нет, ты просто обязан сходить хотя бы ради интереса.
- Время обеденное. Я ещё не успел поесть.
- Голосование длится до двух. Давай перекусим, а потом провожу тебя до места.
Я обречённо вздохнул. Если Поль твёрдо вбил себе что-то в голову, в покое точно не оставит. Ладно, чтоб его...
- Идёт. Но сперва поможешь мне с супом.
Чуть позже, помешивая бульон с овощами в кастрюле, я всерьёз задумался, кому из партий мне отдать предпочтение, раз уж увильнуть от выбора не получается. Я ни минуты не сомневался, что Поль голосовал за бывших "реформистов", обещавших обширную поддержку рабочим и служащим. Нуждался ли я в этой поддержке и пресловутых "Национальных мастерских"? Не особенно. Моя карьера не слишком-то пострадала от общественных потрясений и потерять средства к существованию мне уж точно не грозило. Примкнуть к умеренным республиканцам? Их осторожный курс казался более реалистичным и осуществимым. Однако я совершенно не чувствовал в них твёрдой руки, способной разрубить этот гордиев узел двоевластия. Как ни крути, положение виделось мне патовым, но что скажет в итоге остальная Франция?
***
- Говорил же, надо идти сразу, а ты всё "суп не готов", "чай не заварился"... Ей-богу, раньше в тебе такой тяги к чаю не было: мы с тобой быстро пили кофе и бежали на занятия.
Видеть своего друга ворчащим было непривычно. Обычно он оставался оптимистом в любых жизненных обстоятельствах. Неужто так переживает из-за выборов? Он быстро шёл впереди меня, едва не тащил за руку, продолжая бормотать себе под нос:
- Ох, чёрт! И здесь тоже никого нет. Да как же так? Ведь написано было до двух часов, теперь начало второго... Осталась только Ратуша.
Поль, по привычке, размышлял вслух, не требуя ответа, и я следовал за ним, практически молча. Хотя, надо сказать, ситуация начинала меня беспокоить. Участки голосования, по какой-то неведомой причине, закрылись раньше положенного, и это явно не могло быть хорошим знаком. Я вспомнил предупреждение Даккара о непредсказуемости этих выборов и против воли поёжился. Не стоит ли нам вернуться? Таких, как мой друг, беспрецедентность манила новизной и возможностями, однако меня она, скорее, пугала неопределённостью. Тем более, в такой скользкой сфере, как политика. Лишь только я собирался остановиться и заявить, что дальше бродить по городу бессмысленно, Форен замер на очередном повороте, отпуская ругательство. Я глянул и обомлел, испытав острейшее чувство дежавю пополам с беспокойством.
Впереди, на площади перед Ратушей, собиралась внушительная толпа. С такого расстояния звуки голосов становились бесформенной какофонией, однако внутреннее чутьё подсказывало мне, что дело нечисто.
- Не думаю, что стоит идти туда, Поль. Нам лучше вернуться.
- Вернуться? Ну, нет. Должны же мы узнать, что происходит. И какого чёрта участки закрылись раньше срока!
Мой друг развернулся и решительно зашагал к собравшимся. Я помялся, не желая и опасаясь следовать за ним.
"Обещайте не делать глупостей", - набатом отдавался в голове голос Даккара.
Я действительно ощущал себя глупо: стоять посреди улицы, не сдвигаясь ни вперёд, ни назад, было бессмысленно. Форен, к сожалению, глупости любил и никаких обещаний на этот счёт не давал. Правда он предпочитал называть их "порывами справедливости", но сути название не меняло. Идти на поводу его любопытства, в очередной раз рискуя попасть в неприятности? Но ведь в прошлый раз он был ранен, и не окажись мы с Даккаром поблизости... Нельзя отпускать его в одиночку, не сегодня. Сегодня я пойду туда только за тем, чтобы вытащить его из паутины. И тут же возвращусь назад. Да.
Промедление, однако ж, сыграло против меня. За две минуты размышлений Поль успел влиться во всё прибывающее людское море, и отыскать его там оказалось не так-то просто. Я осторожно протискивался в просветы меж горожанами, кляня свою прежнюю нерешительность и неспособность принять решение быстро. Знакомое лицо вычленить из массы никак не удавалось. Впрочем, я не заходил вглубь площади, опасаясь не выбраться назад в случае чего. Очень надеялся, что и Поль поступает так же.
Попытки отыскать лучшего друга в бурлящем от негодования сборище начинали казаться бесполезными, и тем не менее причина общего негодования открылась очень скоро. Вернее, открыли её мне случайные обрывки разговоров и грозные выкрики:
- Нас обманули!
- Выборы подтасованы!
- Народ дурачат!
- Наши голоса пропали!
- Долой произвол умеренных!
Постепенно картина происходящего сложилась воедино. По всей видимости, желая устранить соперников, республиканцы "Националь" изъяли часть голосов граждан ещё до начала подсчёта, но, очевидно, не успели замести следы. И теперь возмущённые сторонники социалистов требуют пересмотра результатов выборов. Интересно, как бы оценил этот спонтанный митинг Даккар? Наверняка бы пожал плечами и ограничился коротким: "Я же говорил".
Как бы то ни было, градус бунтарства вокруг явно возрастал. Кажется, первые ряды протестующих уже начали колотить в двери Ратуши. Пора убираться отсюда во избежание... всяких неприятностей. Да куда же запропастился этот Форен?!
Внезапно раздавшиеся впереди выстрелы оглушили меня. На пару ошеломлённых мгновений мир застыл. После - толпа с криками и воплями породила бушующий шторм. Те, кого выстрелы напугали, в смятении бросились назад. Фанатично настроенные, напротив, отчаянно напирали, видно, вообразив час финальной битвы. Две волны схлестнулись в своём безумии; люди выхватывали припрятанное оружие, отвечая на залпы, продолжавшие греметь со стороны Ратуши; всё колыхалось, неслось и грохотало, и упавшему наземь в этой толчее вряд ли выпал бы шанс подняться снова.
Избегая подобной участи, я спешно пробирался к периферии, стараясь не терять твёрдости духа. Нервы плавно сдавали, и мне определённо грозило сорваться, но это будет уже дома, а сейчас я позволил холодной и расчётливой части сознания вести меня к спасению. Кто-то из окружающих отдавил мне ногу, другой в панике толкнул и ушиб локоть. В последнем усилии я вырвался из людного места, юркнув в первый попавшийся переулок. Лишь тогда я сумел перевести дух и в полной мере осознать себя. В ушах звенело о недавних выстрелов (стрельба продолжалась до сих пор; гул её постепенно приближался к моему укрытию), сердце против воли заходилось, и я заставил себя дышать ровно.
Поль! Он ведь мог быть там, за завесой порохового дыма. Удалось ли ему уйти вовремя? Об отрицательном ответе не хотелось даже думать.
Хорошо быть героем у себя в голове. Хорошо идти через толпу с решимостью вытащить друга из проблем. А если к проблемам добавляется беспорядочная стрельба - что тогда? Было ли у меня достаточно мужества (и безрассудства?), чтобы покинуть безопасный закуток и вернуться, рискуя жизнью? На медицинском факультете нам рассказывали много историй о подвигах врачей во время всевозможных войн. Но вот сейчас, столкнувшись лицом к лицу с реальной угрозой, я едва стоял на подгибающихся ногах и понимал, что не могу. Как же так? Неужели всё, на что хватает моих навыков, это мирно принимать пациентов на дому и прописывать порошки от кашля? А может быть, Даккар был прав, напророчив мне иное призвание?
Из-за стены здания, где я затаился, отчётливо повеяло дымом. Скоро сюда дойдёт бой, надо искать другое убежище. Хотя бы вон тот дальний дом. Собравшись с духом, я убедил себя, что ничем не смогу помочь Полю, лёжа мёртвым посреди площади. Следовало ещё поберечь свою жизнь.
"Без паники, - пробормотал я себе под нос, - Оглядеться. Добежать. Спрятаться за стену. Такое уже случалось. Ничего сложного".
С разбегу заскочив в новое укрытие, я столкнулся с кем-то, едва устояв на ногах.
- А, месье Аронакс! Какая встреча! Тоже пришли добиваться справедливости?
Передо мной собственной персоной стоял Антуан Мерлен. В руке он сжимал револьвер. Мерлен не был мне врагом, но не был и приятелем. Доверять ему безоговорочно было неразумно. И всё же, он оставался соратником Поля и мог знать что-нибудь полезное о творящемся.
- Скорее, случайно забрёл на огонёк. Месье Мерлен, я ищу своего друга Форена, вы не встречали его? Мы разминулись у входа на площадь минут двадцать назад.
- Отчего же, видел: только что на восточном краю площади. Без оружия пришёл, герой! Хорошо ещё у меня запасной ствол с собой оказался. Пригнитесь! - он резко дёрнул меня вниз, через секунду стреляя мне за спину. - Так вот, лживые умеренные выкатили картечницы и палят в народ по всем направлениям. Поэтому идти туда не советую, ежели не хотите, так сказать, преждевременно и бесславно. Чёрт возьми, они скоро будут здесь! Так. Вы влево, я вправо!
- Подождите! Мне нужно на восточный край.
- А, то есть, вы всё-таки хотите преждевременно? Хотя, если пойдёте в обход площади, шансы есть. Ладно, вы вправо. Прикрою вас малость, по старой памяти. Где ещё Поль найдёт такого чудного друга!
Мерлен выглянул и панибратски хлопнул меня по плечу.
- Вперёд, всё чисто. Удачи вам.
Я почти не оглядывался и не мог сказать, действительно ли мой отход прикрывают. Всё, что долетало до моего слуха - периодическая пальба где-то позади. Два квартала я миновал успешно, на третьем едва не угодил в засаду. К счастью, в последний момент удалось отпрянуть назад и избежать перекрёстного огня. Судьба благоволила мне: вскоре я достиг своей цели. Высовываться из-за стены целиком стоило поостеречься, однако даже со своего ракурса положение вырисовывалось вполне очевидным. Со стороны площади раздавался грохот картечницы (несколько осколков угодили в дверь здания в паре шагов от меня), вторя ему, от наспех сооружённой баррикады справа гремели ружья. На миг из-за заграждения показались пара человек и тут же скрылись обратно. Но кудрявую шевелюру своего друга я бы узнал даже с куда большего расстояния. Что ж, по крайней мере, он нашёлся и был в относительном порядке. Улучив минуту затишья, я обогнул здание кругом, подбегая к засевшим с безопасной стороны.
- Поль!
Тот резко оборотился, мгновенно расплываясь в улыбке.
- Пьер! Я-то думал, ты давно дома.
- Что за чепуха, я бы не оставил тебя тут одного. Идём отсюда, пока проход свободен.
- Я не могу, здесь же...
- Всё ты можешь, хватит уже! - перебил я, начиная злиться. - Мало того, что во время учёбы ты постоянно влипал в истории, так сейчас ты ввязал нас в битву насмерть! Это уже перебор, Поль.
Форен явно колебался. Конец его сомнениям положил окрик его здешнего соратника:
- Они прорываются! Надо отходить!
Услышав это, я схватил Поля за руку и потащил прочь, под защиту дальних домов. Впрочем, он не сопротивлялся, должно быть, оценив положение дел. Через полсотни футов мы свернули вбок от основной толпы бунтующих. После нескольких неловких фраз на ходу было решено бежать к квартире Форена: он жил теперь ближе к этим местам и хорошо знал окрестности.
Однако знания оказалось недостаточно - в первом же дворе мы едва успели отскочить, заслышав выстрелы. Кажется, после прорыва обороны на площади бой перешёл на близлежащие проулки. Плохо. Очень плохо. Придётся выжидать.
- Внимательно, дружище, - прошептал Форен мне на ухо. - После залпа картечница требует перезарядки. По моей команде... - он замер в ожидании и, лишь только прогрохотало, толкнул меня в плечо: - Бежим!
Я бросился вперёд, не отвлекаясь более на оглядку. Внезапно грянул второй залп. "Неужели картечниц две..." - запоздало пронеслось в голове. Секунду спустя я почувствовал боль в предплечье. Вниз, к запястью заскользили мелкие липкие струйки; в тот момент я мог лишь радоваться тому, что осколок распорол одну кожу, не добравшись до крупных сосудов. Отдышался я только за надёжной кирпичной кладкой. Рядом неловко пыхтел Поль, кряхтя и фыркая, вероятно, от всколыхнутой пыли. Неожиданно он закашлялся, согнувшись пополам, хватаясь за грудь справа. Губы его окрасились алым.
- Поль! - вскричал я, стоило секундному ужасу разомкнуть тиски.
Он облизнул губы, не желая пачкать рукав, и поморщился от привкуса.
- Живой я, не ори... Идём, осталось чуть-чуть.
"Чуть-чуть" заняло у нас около пяти минут. Мой друг шёл быстро, поминутно закашливаясь и больше не предлагая перейти на бег, а я, признаться, был куда сильнее озабочен его состоянием, нежели безопасностью, потому почти позабыл смотреть по сторонам. К великой удаче, неприятных столкновений больше не произошло, в противном случае, всё могло кончиться весьма трагично.
Дрожащей рукой Форен выудил из кармана ключ, едва не роняя часы, раза с третьего попал в замочную скважину и неловко ввалился внутрь, облокачиваясь на первую попавшуюся поверхность. Я влетел следом, подхватил с пола упавший ключ, мигом заперся изнутри и только потом обернулся к другу.
- Чемоданчик... в гостиной, - хрипло выговорил Поль, верно истолковав мой врачебный взгляд. - Я постараюсь сам...
Не желая тратить время на глупую браваду, я взвалил его на себя. Вместе мы доковыляли до дивана. На удивление, его медицинский саквояж был в относительном порядке и даже оказался укомплектованным целиком. Жаль, сейчас некогда стало порадоваться этим изменениям. Некоторые пузырьки и склянки оказались вскрытыми и неполными. "Интересно, практиковал ли Поль после выпуска?" - думал я, машинально перебирая лекарства в поисках нужного. За последние полгода он не упоминал о покупке лицензии, зато много раз вещал о подполье. Вероятно, оказывал помощь менее удачливым собратьям. Схватив антисептик и пару бинтов, я поспешил назад в гостиную. Форен заканчивал стягивать рубашку, едва не побелев от натуги. Все бранные слова застряли у меня в горле: в подобных случаях предписывалось расстригать одежду ножницами, чтобы не беспокоить раненого. Поль верно понял мой гнев, слабо мотнув головой.
- Не хотел резать... парадная... единственная, - голос его осип и нехорошо хрипел. - Осматривай уже.
Крови было мало. Пожалуй, слишком мало для такого неприятного состояния. Не будь мой друг столь бледен и слаб, мне пришла бы мысль о самой обыкновенной царапине - вроде той, что саднила на моём предплечье. Однако ж, всё-таки...
- Ты как? - спросил я, пытаясь собраться с мыслями.
- Паршиво, - скривился тот, в очередной раз сплёвывая в миску красную пузырящуюся жидкость. - Дышать трудно. Но лёгкое вроде бы не болит. Почти... - речь его вновь прервал кашель.
Страшная догадка закралась в мою голову. Положив ладонь чуть выше места ранения, я осторожно простукал грудную клетку. Вместо звонкого эха правого лёгкого мне отозвался глухой стук! Поль, прислушивавшийся к себе вместе со мной, нахмурил брови и, с трудом дотянувшись до столика, протянул мне лист бумаги. Вне себя от волнения, я схватил его, быстро свернул в трубку, приложил к его груди - и приник ухом, чтобы только убедиться. Тишина. Тишина, загоняющая последний гвоздь в крышку гроба. Похоже мой друг и сам уже всё понял.
- "Лёгкое не болит...В легочной ткани нет болевых рецепторов - они есть только в плевре (оболочке, покрывающей лёгкие). Поэтому плеврит - единственный случай, когда человек чувствует боль в лёгких.", - ведь правда, Пьер? - начал он цитату, частенько вспоминаемую одним из наших наставников-медиков.
- "...оно молча наполняется кровью", - закончил я, опуская голову.
Мы оба знали, что это значит. Шальной осколок картечи разорвал одну из легочных артерий, и кровотечение это невозможно было остановить жгутом или повязкой. Поль умирал, и я бессилен был что-то изменить. В отчаянии я метнулся на кухню, добыл бутыль холодной воды, прикладывая её к повреждённому месту. Жалкая попытка. Возможно, при более мелком сосуде могла бы сработать, а тут...
- Пьер, - слабый голос остановил мои метания. - Пьер, прости меня.
- За беспокойство? Ты шутишь?! Да любой нормальный...
- Нет! - перебил он с неожиданной твёрдостью, приподнимаясь на подушке. - Прости меня за всё целиком. Я был тебе никудышным другом, - длинные предложения дались ему тяжело, и несколько секунд он лишь пытался отдышаться. - Ты всегда помогал мне в трудное время. А я... я продолжал влезать в новые проблемы.
Поль закашлялся; кровь снова пошла горлом. Пульс его бился часто и мелко.
- Ты был прав. В этой борьбе... я погубил себя и рисковал тобой. Всех подвёл. И родителей. Я любил их... х-хотел перевезти сюда потом. Скажи им... и прости.
Я чувствовал на своих щеках слёзы и не верил в происходящее.
- Может быть, ещё...
- Не дури! - резко прохрипел он, роняя руку на простыню. - Лучше меня видишь. Всё медицинское... оставь себе. Деньги отдай моим - там, в комоде. Мало, конечно... А больше у меня и нет ничего, - речь его упала до шёпота, пульс начал урежаться. - Прощай, Пьер. Жаль, Жаклин мне уже не увидеть. Было бы здо...рово...
- Я прощаю тебя, Поль, - прошептал я, переплетая его холодные пальцы со своими; слушая, как последние натужные вздохи вылетают из обескровленной груди. - И ты прости меня за всё.
***
Я не помню, сколько прорыдал в истерике, сколько просидел в апатии много позже. Говорят, в такие моменты время замедляется, превращаясь в ползущую по кругу карусель. Для меня же оно будто взорвалось и больше не существовало. Я мысленно благодарил ту рациональную часть моего существа, продолжавшую волоком тащить меня дальше, занимаясь работой и организационными делами; но ещё долго не мог ощутить себя целым.
Вынырнуть из вязкого омута и окончательно принять то, что случилось, мне удалось только в день похорон. Погребение, к слову, тоже не было таким торжественным, как принято представлять: быть может, от того, что ни у нас с Полем - вчерашних студентов - ни у его родителей, не успевших приехать к назначенной дате, не нашлось достаточно средств на отдельные проводы. Форена похоронили в общей могиле с теми, кому также не посчастливилось в тот злосчастный день. Кто знает, может однажды их назовут жертвами революции, героически павшими во имя своей цели.
- А это действительно было так, господин Аронакс? - прозвучал за спиной мелодичный женский голос.
Обернувшись, я увидел мадемуазель Тюссо в чёрном платье и накидке, и... кажется я опять произнёс последнее предложение вслух (со дня смерти Поля эта дурная привычка периодически возвращалась). Девушка перехватила мой укоризненный взгляд и потупилась.
- Прошу прощения, месье, я не поздоровалась прежде. Но я действительно хотела бы знать. Поль часто говорил мне, что хочет чувствовать себя героем.
- В письме его родителям я написал, что их сын погиб, как герой, выводя нас из-под обстрела и сражаясь за свои идеалы. Просто не смог бы сказать им иное.
Жаклин понимающе склонила голову.
- А на деле?
Я вздохнул. Солгать ли или сказать правду? С другой стороны, кому как не ей?
- На деле, мадемуазель, он поплатился за эти самые идеалы и свою горячность. Я мог годами удерживать его внутренний огонь; мог советовать, уговаривать, спасать, но это пламя было его частью и погасло только с его кончиной. А тогда... Мы добрались до укрытия, но он был тяжело ранен и умер у меня на руках.
Моя собеседница вынула из кармана платья платок, промокая лицо. Голос её чуть подрагивал:
- Мне жаль, что вам довелось пережить это, Пьер, - моё плечо погладила тонкая кисть, и я вздрогнул от непривычной нежности жеста. - Я убеждена, вы сделали всё возможное, чтобы спасти его.
- Я почти ничего не мог сделать. Никто бы не мог...
Пальцы на плече настойчиво сжались, возвращая меня в действительность.
- Тогда вам тем более не в чем себя винить, - произнесла она одновременно успокаивающе и твёрдо. - Поль знал, что рискует, месье, и ни о чём не жалел.
- Жалел. Жалел, что больше не увидит вас, Жаклин.
Девушка неопределённо повела плечом.
- Признаю, ваш друг был на редкость настойчив. Увы, я бы не смогла полюбить человека, чьи дела диктуют порывы, а не здравый смысл. Как бы неромантично это ни звучало.
Неожиданно я окинул платье мадемуазель другим взглядом и спохватился:
- Жаклин, вы в трауре... И здесь. Боже, вы кого-то потеряли?
Та слабо усмехнулась, отбросив с лица золотистую прядь.
- Всего лишь моего несостоявшегося супруга. Господин Бессе погиб в перестрелке в тот же приснопамятный день. Очевидцы говорят, его застрелил довольно видный мятежник - некто Антуан Мерлен. Впрочем, тому тоже не удалось уйти живым. У военных, как и у бунтарей, есть свои риски.
- Вижу, вы не слишком-то расстроены.
- О, поверьте, - Тюссо картинно надула губки, - Я бы не стала желать дурного человеку просто за то, что он захотел жениться на моей красоте, не спросив моего мнения. Но и рыдать о женихе, которого едва знаешь в лицо, как-то не получается. Уж не судите строго. Мои родные сейчас расстроены гораздо больше. А у меня впереди, по крайней мере, несколько месяцев официального траура, покуда они вновь не заговорят о женитьбе. Ах, вот и они! Похоже меня потеряли, - Жаклин улыбнулась и заговорщически прошептала мне на ухо: - Сможете сделать вид, что случайно нашли меня и возвращаете домой?
- Снова ваши тайные комбинации?
- Совсем немножко, - девушка присела в лёгком реверансе. - Не стесняйтесь, я ведь вижу, что мы оба совсем не против.
Стыдно сказать, но она была абсолютно права, и я с лёгким сердцем (впервые за эти дни!) подал ей локоть.
***
Потрясающий поворот судьбы. Я отгонял прочь недостойную мысль, однако раз за разом она застревала занозой в сознании. Неделю назад у меня было два близких друга - сейчас же не осталось ни одного. Наверное, впервые со времён детства я оказался в таком очевидном одиночестве. Теперь не с кем было поговорить по душам, не от кого ждать совета.
Взгляд мой упал на два медицинских чемоданчика, скромно прижавшихся к боку дивана, и я мысленно скривился от воспоминаний. Как бы ни пыталась Жаклин оправдать меня перед самим собой, я не мог этого сделать. Я не в силах был сохранить жизнь Полю - бывают случаи, когда бой со смертью не выиграть при всём желании даже опытному медику. Но я струсил там, на задыхающейся в дыму площади - оправдывался осторожностью и рассудком, но откровенно струсил. Какой из меня после этого самоотверженный врач?
В памяти всплыли занятия на факультете наук. Когда-то я искал там отдушины от прежней жизни. Там не было крови, смерти, лекарств, постоянного беспокойства за чью-то судьбу и запоздалых сожалений... Может, к чёрту всё? Прислушаться к проницательности Даккара и начать свой путь там, где раньше видел лишь увлечение. Я встал и прошёлся по комнате, взвешивая все "за" и "против". И с удивлением обнаружил, что плюсов в этой, на первый взгляд, авантюре не так уж мало. Лишь одно обстоятельство омрачало их все - ни официального диплома, ни связей у меня по-прежнему не было.
Я вернулся с небес на землю, расстроенно выдыхая. И зачем я поддался желанию стать вольнослушателем, дав почву несбыточным желаниям? Зачем Даккар так дразнил меня идеей, которую нельзя осуществить? Безумно хотелось поговорить с ним ещё раз, услышать слова поддержки, даже если её смысл был далёк от реальности. На глаза попался его прощальный подарок. Что ж, возможно, сейчас самое время. Подойдя к каминной полке, я взял нарядную коробку в руки и развязал бант из атласной ленты...
Сверху лежал какой-то хорошо упакованный отрез ткани. Выпутав его из обёртки, я ахнул, не веря своим глазам. Отрез оказался небесно-голубым шейным платком. Таким же блестящим и шёлковым, как экземпляр Даккара. Я поднёс к лицу, чтобы убедиться... Точно под цвет моих глаз. Конечно. Тонкое чутьё моего друга к искусству не позволило бы ему сделать менее изящный подарок. Должно быть, моё восхищение в тот день было слишком заметно, но теперь я совершенно не жалел об этом. Однако под галстуком обнаружилось что-то ещё: судя по всему, некий бумажный конверт. Конверт оказался запечатан и предназначался не мне, однако едва я разобрал надпись об адресате, как пальцы сами собой разжались.
С десяток секунд я сидел оглушённый, пытаясь понять, не шутка ли это. Потом схватил конверт и перечитал снова. Нет. Возможно ли?
Рекомендательное письмо на имя директора парижского Музея естественной истории
К запечатанному письму прилагалась записка знакомым строгим почерком.
"Я узнал, что к осени ваш музей планирует научную экспедицию по северо-африканским колониям Франции. Однако в связи с текущим положением дел в стране, штат недосчитался нескольких ассистентов. Посему 2-го мая в 11 часов в музее будет проходить дополнительный набор младших научных сотрудников. Смею надеяться, приложенные рекомендации с факультета наук прибавят Вам уверенности. Всё остальное в Ваших силах, Пьер. Я искренне верю в Вас".
2-го мая! Пролежи коробка невскрытой ещё два дня, и шанс навсегда был бы потерян! До послезавтрашнего утра мне надо принять решение. Хотя... Я счастливо сжал письмо в руках, понимая, что в долгих размышлениях больше нет необходимости. Заветный пропуск в мир большой науки, отсутствие которого прежде разбивало мои мечты - он здесь, он лежит прямо передо мной! И другой возможности может не представиться уже никогда.
Шёлковый галстук привычным движением лёг на шею. Чуток помедлив, я развязал классический строгий узел и завязал аккуратный бант. Так мне всегда шло больше; стоит взять на заметку. Я стоял перед каминным зеркалом, глядя в блестящую поверхность, и практически кожей чувствовал, что страница вот-вот перевернётся, открыв новую главу моей жизни. Я мог быть разбит болью утраты прямо сейчас, мог снова услышать за окном брань орудий и ещё не раз разочароваться в происходящем. Но невозможное уже свершилось, и никто в мире не дал бы мне лучшей надежды. А всё остальное...
Я улыбнулся, вспоминая великолепные кабинеты Музея естественной истории. Даккар прав - всё остальное зависит только от меня.
Могут цели быть неизменными:
Прорастать в глубину сознания,
Наполняя жизнь нашу схемами,
Как однажды исполнить желания.
Цели могут быть переменчивы:
Нарушать порядок размеренный,
Но однако мужчины и женщины
Их достичь непременно намерены.
Могут цели казаться странными:
К ним стремятся люди неистово.
И быть может, в борьбе за желанное
Субъективна любая истина.
Я нашёл свой путь в этом мире
И готов проявить себя в деле.
Но довольно высоких лирик -
Впереди ждут новые цели.
Конец первой части