Тишину вечера разрывает ружейный залп. Выстрел. Ещё один. Чей-то вскрик на грани слышимости. Воздух замирает в грудной клетке, я с трудом могу сделать вдох. Страх обволакивает меня целиком, душит и топит в вязкой трясине... Я бегу прочь. Кажется, топот преследователей уже за спиной. Переулок бесконечный; я не вижу своего дома. Десять секунд. Двадцать. Ногу сводит судорогой, и я падаю на мостовую... На руках кровь - моя? Но боли нет, царапин тоже. Тогда чья? Одежда пропитывается алым насквозь. Алое вытекает меж щелей булыжников, сочится из трещин зданий, из недвижных, окоченевших тел вокруг. Падает с неба липкими тёплыми каплями, затапливая Париж. Я пытаюсь подняться, но густой слой вмиг каменеет, замуровывая меня всё плотнее. Последний отчаянный рывок, и...
***
...Я просыпаюсь в холодном поту. Третий раз за эту безумную ночь.
Правду говоря, я никогда не считал себя внушаемым. Твёрдость нервов была неотъемлемой частью моей врачебной деятельности, но по какой-то причине любила отворачиваться от меня в обычной жизни. Впрочем, волнения последних дней вполне могли измотать и менее переживающего человека, так что не было нужды обвинять себя в чём-либо. И всё же я с содроганием ждал этого рассвета. Если Поль не ошибся, с наступлением утра мирная жизнь рассыплется вдребезги - и бог знает, не порохонит ли меня в куче этих осколков?
Как бы то ни было, оставалась тлеющая надежда, что мой друг не прав: ведь лидеры оппозиции, как я помнил из вчерашней газеты, не собирались вступать на тропу войны, не особо доверяясь случаю. Что если грозящая волна спадёт, так и не докатившись до берега? И потом, на завтра у меня назначены двое пациентов - не следует поддаваться панике и воображать Апокалипсис раньше времени. А вот выспаться бы не помешало.
Со вздохом я прошествовал со свечой в гостиную, извлёк из серванта снотворное и быстро растворил его в стакане воды. Я знал, что рискую: сонные порошки влияли на меня не лучшим образом, вызывая впоследствии приступы тошноты и головокружения, поэтому я старался не прибегать к лекарственному сну без крайней необходимости. Однако три кошмарных сновидения подряд не оставили мне выбора. Я выпил горьковатую жидкость, и возвратился в постель, мечтая провалиться в забытье и ни о чём не думать.
***
Утро. Теперь уже точно. Кошмары остались в прошлом, из-за шторы проникает луч солнца. Верно, сегодня обещали ясный день. Часы на каминной полке отбили десять. Что-то в этом факте меня смутило; пытаясь полностью проснуться, я ухватился за зыбкую мысль и едва не подскочил на постели. Десять часов! А мой первый пациент, господин Руше, должен пожаловать буквально через четверть часа!
Давненько мне не приходилось приводить себя в порядок такими темпами. Тело действовало словно бы отдельно от паникующего разума: сбросить сорочку, надеть костюм, заправить покрывало, провести расчёской по волосам. Ровно через восемнадцать минут я присел на диван в гостиной с медицинским чемоданчиком - голодный и недовольный, но полностью собранный для работы.
Звонок в дверь всё не раздавался. Возможно, пациент опаздывал - мало ли какой курьёз мог приключиться в дороге? В конце концов моё утро тоже оставляло желать лучшего. Минуты текли, часы продолжали тикать, а визитёра по-прежнему не было. Может, ошибка во времени? Я полистал записную книжку, где обычно отмечал даты приёмов. Нет, всё верно. Так что же это...
Желудок вновь предательски заурчал. Хотелось бросить честное ожидание, пойти на кухню и просто зажарить омлет. Или, по крайней мере, сварить свежий кофе. Благо, опасаясь мятежных событий, я заранее запасся достаточным количеством продуктов. Вдобавок ко всему снотворное давало о себе знать лёгкой дурнотой. Ещё пять минут ожидания, и настроение моё окончательно испортилось. Чертыхнувшись на непунктуального месье, я поднялся на ноги с твёрдым намерением снова присесть только перед полной тарелкой еды. И вскоре исполнил задуманное с огромным удовлетворением, вновь убедившись, что сытость благотворно влияет на расположение духа...
Однако, на часах почти одиннадцать - где же мой пациент?
Впервые за всё ожидание мелькнула мысль, что ему внезапно могло стать хуже, и он не смог прийти. Я встряхнул головой, отгоняя эту нелепость. В самом деле: неужто никто из его семейства не мог бы послать за мной, случись подобная оказия? Да и навряд ли сезонное обострение артрита несло в себе смертельную опасность. И всё-таки... Следующий приём ожидался лишь после часу, и я вполне мог совместить дневную прогулку с врачебным визитом - тем более, я хорошо знал, где живёт этот Руше.
Вылазка (как я невольно окрестил её для себя), вопреки опасениям, оказалась спокойной. Улицы выглядели вполне мирно, разве только безлюднее обычного - очевидно не только меня переполошили последние новости - так что я без приключений добрался до дома своего пациента. Как выяснилось, причина его неявки была далека от моих предположений. Артрит хозяина семейства беспокоил ныне значительно меньше, нежели сводки с политической арены. Иными словами, увидев меня, господин Руше оказался благодарен и встревожен одновременно; а провожая почти час спустя, настоятельно рекомендовал не рисковать собой, совершая подобные визиты.
Домой я возвращался в смешанных чувствах. Просьба Руше заново всколыхнула опасения, едва успевшие осесть на дно разума. Взвешивая шансы различных исходов событий, я в очередной раз приходил к мысли, что рано списал со счетов наихудший из них. Погружаясь в раздумья, я не заметил, как оступился, запнувшись о неровно торчащий из мостовой камень, и растянулся самым непредвиденным образом. К счастью, левое колено выдержало этот курьёз и ограничилось терпимой болью, насколько мне удалось прощупать. Теперь тем более следовало поспешить домой и приложить компресс во избежание отёка. Усмехнувшись иронии судьбы, решившей превратить доктора в собственного пациента, я порадовался тому, что на улице сухо и мне, как минимум, не придётся заканчивать путь в грязных брюках - право, это было бы крайне неловко.
К слову, о неловкости! Только сейчас в голову пришла мысль, что кто-то мог стать свидетелем моего смехотворного падения. Я оглянулся. Переулок пустовал на всём протяжении, что было весьма странно, учитывая, что ухо улавливало неясный гул множества голосов совсем неподалёку, практически... Стараясь не обращать внимания на ноющий сустав, я приблизился к выходу с узкой улочки и замер, чувствуя, как сердце начинает заходиться в панике.
По широкой авеню двигалась толпа. Большая толпа определённо недовольных горожан. Я отчаянно попытался совладать с собой и, не рискуя подойти ближе и быть увлечённым в гущу рядов, прижался к стене ближайшего здания, осторожно выглядывая из-за угла. Напрасны оказались надежды переждать бесконечный поток демонстрантов - в разы проще было бы перекрыть запрудой бурную реку! Да и какая запруда могла бы удержать это огромное сборище?
Тут в центре толпы раздался возглас: "Долой Гизо! Да здравствует реформа!" - в следующие секунды я, должно быть, оглох от десятков голосов, повторяющих эти слова с гневом и решимостью людей, готовых идти до конца. И в тот момент я, зажимая уши ладонями от дикого шума, с ужасом осознал: вот оно. Вот то, чего я боялся и избегал весь последний год. Революция - роковой и неотвратимый конфликт, что разрушил размеренность моей жизни, чужих жизней, а возможно, и всей Франции. Но как же так? Ведь буквально вчера в газете я прочёл, что оппозиционные партии высказались против открытых выступлений.
"Машина запущена..." - прозвучал в голове голос Форена. Что ж... Кто бы ни стоял за всем этим, повернуть механизм вспять уже невозможно. Всё, что оставалось мне в данном случае - добираться окольными дорожками до собственной квартирки, молясь не попасться на пути толпы. Полагаю, никогда ранее на знакомый маршрут не тратилось столько времени. Приходилось осторожно красться через ближайшие дворы, пробираться в расщелины между домов, беспрестанно прислушиваясь к окружению. Один или два раза я практически столкнулся с хвостом людских колонн, но вовремя нырнул обратно в неприметный затенённый уголок.
В эту минуту несколько парижан из толпы запели "Марсельезу", и открывшаяся взору картина поразила меня в очередной раз. К хору присоединялись всё новые голоса; бравурная мелодия заполонила улицы, растекаясь вслед за идущими - и казалось, она была повсюду! Временами из домов выходили местные жители - кто в рабочей одежде, кто в студенческой - и присоединялись к шествию. В своё время я, разумеется, изучал историю и знал, с чего начинается народное волеизъявление. Но провалиться мне сквозь землю, если это знание хоть как-нибудь приготовило меня к тому, что творилось сейчас перед глазами! Я продолжал ютиться в мелких закоулках, оборачиваясь вслед уходящим людям, и никак не мог понять - зачем? Как можно по собственному желанию смешать себя с этой животрепещущей массой, рискуя быть растоптанным, оглушённым, застреленным, если события примут дурной оборот? А уж в последнем я отчего-то не сомневался.
Словом, когда дверь квартиры захлопнулась за моей спиной, я едва не сполз по ней от облегчения. Определённо политический переполох не шёл на пользу взбудораженному сознанию. Стакан воды помог унять дрожь в ладонях; на ватных ногах я доплёлся до дивана и в изнеможении откинулся на подушки. Колено болезненно саднило, и я вспомнил, что хотел наложить компресс. К сожалению, подняться и вновь дойти до кухни оказалось выше моих сил, даже под угрозой отёка.
"А, не всё ли равно... - с поразительной отрешённостью мелькнуло в сознании. - Как будто это худшее из зол. Выходить куда-либо я всё равно пока не намерен".
В самом деле. Какими бы идеалами ни руководствовались участники выступления снаружи, присоединяться к ним я совершенно точно не собирался. Сколько могли продлиться беспорядки в городе? Одни сутки? Двое-трое? Ещё дольше? Припасов, по ориентировочным подсчётам, хватит мне на 4 дня, вряд ли больше. После придётся отважиться на риск, если конечно волнения не утихнут раньше. На ум пришли родители, наверняка точно так же запершиеся в своём доме. Ничего, отец не позволит им наделать глупостей. И я не стану, сколько бы ироничных шуток о трусости не отпустили в мой адрес. С этими мыслями я позволил себе вздохнуть полнее и провалиться в сон, не потрудившись ни переодеться, ни накрыться одеялом.
***
"23 февраля, 1848 года.
9:00. Не имею понятия, чем кончилась вчерашняя демонстрация, благо выстрелов не было слышно ни в остаток дня, ни ночью. Однако не думаю, что положение становится легче. Проснувшись сегодня утром, я увидел из окна, что выход с улицы, которым я возвращался вчера, перекрыт баррикадой. Не удивлюсь, если проход с другой стороны тоже заблокирован.
12:30. Грохот с улицы отвлёк меня от обеда. Обзор не слишком хорош, но кажется, толпа недовольных ворвалась в оружейную лавку через два дома напротив. Раздавшиеся вскоре выстрелы тому доказательство.
17:00. Дела принимают странный оборот. В последние двадцать минут стрельбы нет, но гул голосов вовсе не думает смолкать. Что самое интересное: часть людей похоже уверенно расходится с места событий. Надеюсь, восстание подходит к концу.
19:00. В последние часы волнение заметно поутихло, однако что-то в этом спокойствии мне подозрительно. К тому же никто не спешит разбирать баррикадные завалы, а оставшаяся около них часть бунтовщиков ни на миг не расстаётся с оружием. Беспокоит меня и невозможность выйти на улицу, ибо когда я планировал запереться в квартире до конца переворота, то совершенно не учёл, с какой скоростью накапливаются и портятся пищевые отходы. Угораздило же вчера потрошить на ужин рыбу!
21:30. Нет, я не смогу провести ночь в этом запахе! Надо рискнуть. Пусть только совсем стемнеет..."
И вот на часах четверть одиннадцатого вечера. Сумрак укрыл Париж тёмным покровом, и я, собрав волю в кулак и мусор в ведро, рискнул нарушить своё двухдневное затворничество.
Снаружи оказалось на удивление тихо. Пожалуй, не черней слева заваленный чем попало проход, можно было спутать наступающую ночь с любой другой весенней ночью в столице Франции. Единственным источником света на улице служила пара газовых фонарей футах в ста пятидесяти от моего крыльцапримерно 46 метров, и если я не стану к ним приближаться, то имею все шансы ускользнуть незамеченным. Так и случилось. Поначалу мне чудилось, что за мной следят, но я уговаривал себя, что улицы пусты (возможно, чересчур пусты против дневной суматохи), и продолжал идти вперёд.
Путь мой лежал на одну из окружных свалок, располагавшуюся неподалёку от реки; и обычно я преодолевал его минут за десять, вполне согласный пожертвовать и большим временем, лишь бы не жить вблизи нечистот. Что ж, нынче я впервые на это посетовал, поскольку идти (вернее, красться как последнему воришке) пришлось несколько кварталов, протискиваясь в расщелины между домов. Временами в стороне показывались силуэты людей. В полутьме я не мог разглядеть, принадлежали ли они кому-то из восставших или таким же случайным обывателям здешних мест - впрочем, встречи ни с теми, ни с другими я не искал, попросту ныряя в первый свободный проход перед глазами. Вероятно, только инстинкт коренного парижанина и доскональное знание этой части города помогли мне не сбиться с пути в ту ночь.
Но когда я достиг своей цели и, наконец, избавился от ноши, то позволил себе перевести дух. Успешный побег несколько успокоил мои мысли, и я вдруг понял, как мне не хватало прогулок, за десятки часов моего заточения. Осторожно проверив дорогу, я пересёк последний ряд домов, отделявших меня от Сены. Здесь, на широкой набережной, все дневные проблемы выглядели мелочными и далёкими. На ясном куполе неба сиял месяц, серебря текущие воды лунной дорожкой. Ночной ветерок - прохладный и свежий - свободно проникал в лёгкие, теребил отросшие пряди волос, рассыпался рябью по поверхности реки.
Мне следовало вернуться. Впереди ждала вторая половина вылазки, и сердце тоскливо сжалось от мысли о возвращении в свои одинокие, душные комнаты. Но ночь не могла длиться вечно - кто знает, что ожидает город с новым рассветом, когда великолепие природы вновь забудется перед насущными проблемами государства. Со вздохом я развернулся и, перехватив поудобнее опустевшее ведро, направился прочь.
Тишину ночи сотряс залп десятков ружей!
Очнувшись от шокового оцепенения, я бросился обратно к Сене - судя по всему, стреляли где-то на другом берегу. Оттуда же почти сразу раздались человеческие крики и шум... Я не мог сказать, что происходит - всё, что я видел отсюда: мечущиеся всполохи факелов и гомон множества голосов, разом разрушивший иллюзию мирного бытия. Поэзия ночи разбилась вдребезги. Я снова стоял перед лицом революции, добравшейся до меня даже здесь, на залитой лунным светом набережной. Неясный гул приближался; из переулков начали беспорядочно выбегать люди - кто с факелами, кто без, но совершенно точно охваченные паникой. Они бежали к мостам, точно бы спасались от погони, и я понял, что размышлять больше некогда. Если в игру вступила армия или солдаты Национальной гвардии, оставаться на улице становилось в разы опаснее.
"Ночью! Чёрт возьми, ночью! - зло билась в голове обида, пока я вновь плутал в тёмных городских кварталах. - Кто из них после этого более сумасшедший?"
На сей раз двигаться приходилось медленнее. Теперь, когда поднялся шум, меня могли заметить - и как знать, за кого бы приняли. Порой правых и виноватых не разбирают, а уж в такой сумятице... Всё, что мне оставалось - идти вперёд. Ночь стремительно оживала, разбавившись мириадами зажжённых факелов. То там, то здесь раздавалась стрельба, в воздухе разносилась брань и возмущённые вопли. На третьем перекрёстке путь преградила беснующаяся толпа, отрезав меня от намеченного маршрута. Я хотел, было, пройти по соседним дворам - но отовсюду уже лились крики и огненные всполохи. Назад! Придётся отступить назад и сделать большой крюк в обход оживлённых мест.
Внезапно человеческое море разом ахнуло, заставив невольно обернуться. По разорённому бульвару, между изрубленных стволов деревьев и перевёрнутым для баррикады омнибусом, ехала повозка. Кровь застыла у меня в жилах! На широкой телеге лежали трупы, ещё не успевшие окоченеть! Приблизившись к собравшимся, рабочие, сидевшие на козлах, вскочили, приподнимая над собой тело молодой девушки...
- Мщение! Убивают народ! Нас предали!
Толпа взревела, потрясая факелами и стуча каблуками о мостовую. С трудом сглотнув ком в горле, я сделал шаг назад, потом другой, прежде чем броситься бежать. Второй поворот или первый? Второй! Теперь напрямик через парк, затем вдоль авеню. Ещё немного, и я смогу запереться на засов в своей квартире. Придётся снова принять тот мерзкий сонный сбор, иначе уснуть точно не выйдет - ну, и пусть. Лишь бы не видеть этого кошмара.
Дом! Последний пролёт, и я буду в безопасности, по крайней мере, относительной. Как бы то ни было, нельзя терять голову: стоит перевести дух и оценить обстановку. По счастливой случайности, моё скромное жилище располагалось не вблизи крупных проспектов; очевидно, поэтому народный бунт пока не добрался сюда. Впрочем, нельзя было рассчитывать, что волна не нахлынет через час, два или, скажем, 10-15 минут.
Внезапно из-за соседних зданий донеслись звуки погони и громкие отчётливые приказы. На сей раз, это точно могла быть только армия - должно быть, король приказал подавить вспышку недовольства. Я мысленно воздал хвалу Создателю, что успел миновать гиблое место, и прижался в тени ближайшего крыльца, надеясь переждать бурю. Однако шум не удалялся - он становился ближе и громче, окружал меня с двух сторон... Послышались выстрелы: жертвы ли стали охотниками или охотники жертвами? Нет, я решительно отказывался лицезреть этот смертоносный бедлам! Выгадав удачный момент, я опрометью ринулся вперёд.
Выстрел. Ещё один. Совсем рядом.
Я с трудом мог дышать, но не рисковал остановиться, не отрывая взгляд от своей цели. Вдруг передо мной мелькнула тень - в следующий миг я с размаху врезался во встречного прохожего, падая назад и пребольно ударившись головой.
Вероятно, на несколько секунд я потерял ориентацию в пространстве, потому как пришёл в себя от лёгкой тряски за плечо.
- Пьер... Пьер, поднимайся! Надо уходить!
Открыв глаза, я увидел над собой знакомое лицо.
- Поль! Откуда? Что ты тут...
- Спасаюсь, разумеется, - друг нервно улыбнулся, подавая мне руку. - Вообще-то мы были на демонстрации, а потом началась эта давка и...
- Погоди. "Мы"?
- Заканчивайте болтать, - в закуток, где мы находились, возвратился третий человек. - Нас обнаружат в любую минуту. Уходим!
- Даккар?! Вы здесь что делаете?
- Слежу, чтобы мы трое не стали лёгкой мишенью! - он вновь заглянул за угол, напряжённо осматривая периметр. - Оставим беседу на потом - нужно придумать, где понадёжней спрятаться.
Только сейчас я с волнением заметил, что у него слегка задето плечо, а пиджак Форена пропитался на боку красным.
- ...если удастся пересечь два квартала и выйти за границы округа, возможно, мы минуем основную область столкновений. В центр возвращаться слишком опасно. Переждём ночь на каком-нибудь чердаке или...
- Нет.
- У вас есть идея получше, господин Аронакс? - Даккар раздражённо повысил голос.
- Мой дом.
- Вы живёте далеко отсюда. Хотите рискнуть и пересечь горячие районы?
- Я переехал больше месяца назад. И могу пока что спрятать вас обоих у себя, если перестанете язвить. Считается за идею получше?
Покуда Даккар смотрел мне в лицо с нечитаемым выражением, Форен тронул меня за плечо:
- Ты рискуешь, дружище. Что если солдаты нас заметят и заявятся прямиком к тебе?
- Поль, вы оба ранены, я не могу оставить вас скрываться по подворотням, когда могу помочь. Надеюсь, вы не возражаете, господин Даккар?
Тот напряжённо провёл ладонью по лбу.
- Что ж, ведите.
Я опасался, что втроём двигаться незаметно станет сложнее, но, на удивление, ошибся. Трём парам глаз было легче следить за обстановкой, легче искать безопасные проходы на оставшемся отрезке пути, да и в целом, видя рядом поддержку, я перестал чувствовать себя потерянной песчинкой в бунтующем городе. И всё-таки, когда ключ повернулся в скважине, запирая замок, я почувствовал небывалое облегчение.
Впрочем, праздновать было рано. Сбросив обувь и верхнее платье, я зажёг лампу и метнулся в комнаты, зашторивая окна от посторонних глаз, затем на кухню - нагреть воды для осмотра и поставить чайник. А вернувшись, застал моих спутников в гостиной, осматривающих интерьер в неровном масляном освещении. Мягкий полумрак был не слишком удобен для манипуляций, однако оставлял надежду, что никого из нас не увидят с улицы. Утомлённо вздохнув, я притащил в комнату таз тёплой воды и размял руки.
- Ты первый, Поль. Рубашку долой.
С первого же взгляда оказалось ясно, что рану оставило острое лезвие (в голову упорно приходили штыки, кои я видал у членов Национальной гвардии). С другой стороны, это вполне мог быть смазанный удар ножом - должно быть, мой друг частично успел уклониться и остриё прошло вскользь, разорвав только верхние ткани. К счастью для него. Я обмыл повреждённый участок, оборачиваясь к рабочему чемоданчику.
- Надо зашивать. Придётся тебе подышать эфиром.
Поль скривился. Я помнил, как он не любил запах эфира ещё на факультетской скамье, но не стал бы рисковать резать по живому без анестезии. Возблагодарив, что родился не в Средневековье, я вдел нить в иглу и вытащил заветный пузырёк, предупредив Даккара отойти подальше. Через четверть часа ровный ряд стежков ознаменовал окончание процедуры. Место ранения покрыла повязка, и я довольно поднялся на ноги, оборачиваясь ко второму "пациенту".
- Он придёт в себя к утру. Вы следующий.
Тот недовольно попятился и закатал рукав.
- В этом нет необходимости. Я чувствую себя вполне хорошо, и кровь уже остановилась.
- Кого вы пытаетесь обмануть? Отсюда видно, что в вас попали дробью. Давайте лучше не будем дожидаться, пока плечо нагноится и придётся резать. Снимайте рубашку полностью и садитесь в кресло!
Кажется, мой не терпящий возражений тон его удивил. Во всяком случае, Даккар больше не стал противиться и, неторопливо исполнив просьбу, устроился в кресле. За это время я успел обмакнуть пару платков в холодную воду.
- Только без эфира. Не хотелось бы лежать в полуобмороке столько часов.
Я усмехнулся, глядя, как он морщится от холодных компрессов.
- Не хотите эфир, могу дать хлороформ. Только вряд ли он понравится вам больше, - тут я уже не удержался от смеха. - Ну же, не делайте такое лицо! Я пошутил. В вашем случае вполне достаточно охлаждения. Не двигайтесь, и всё пройдёт быстро.
Следующие десять минут мы провели в молчании. Даккар действительно сидел смирно, периодически прислушиваясь к шуму улицы и косясь то на плотно занавешенное окно, то на тонкий пинцет в моих пальцах, извлекающий дробинки на свет. Наконец, дело было сделано, бинт закрепился аккуратным бантиком, и я разрешил гостю встать. С кухни донёсся свист чайника - весьма своевременно, ибо успокоить нервы определённо не мешало. Вооружившись успокоительным сбором и двумя чайными парами, мы устроились на кухне. Чуть поколебавшись, я достал ещё несколько свечей - что ни говори, мне не нравилась полутьма ночи, да и своих собеседников я обычно предпочитал видеть.
Часы отстучали половину первого. Кто бы мог подумать накануне, что новые сутки начнутся для меня именно так... Ромашка с мятой понемногу начинали действовать, возвращая мысли в спокойное русло. На самом деле, к человеку напротив у меня было много вопросов, но я не решался задать их вслух, по крайней мере, пока. Даккар тоже слегка расслабился: похоже рука или возможная погоня его больше не тревожили. Зато тревожило нечто другое - не из-за этого ли он по-прежнему не отводил от меня глаз. В слабых огоньках свеч трудно было угадать наверняка, но мне казалось, он смущён этим чаепитием. Или же ему теперь неуютно рядом со мной? Я больше не знал, какие отношения связывают нас после двухнедельной ссоры. Перехватив мой взгляд, он чуть дёрнулся и произнёс:
- Господин Аронакс, скажите честно: вы сердитесь?
- На то, что два моих друга полезли в гущу событий и едва унесли ноги? Скорее, расстроен столь опрометчивой затеей.
- Я не о том. Вы сердитесь за последнюю лекцию на Факультете наук? - Даккар уставился на боковую стену, точно разглядывал какой-то шифр. - Вероятно, мне следует извиниться.
- Пожалуй, да, - я плеснул в чашку ещё воды. - Это было не очень красиво, но полагаю, мы просто неверно поняли друг друга. Что лично до меня, я не имею привычки держать обиду на кого-либо. Однако предположу, что вы сердились долго, если не сказать "до сих пор".
Он кивнул, проведя рукой над горячим пламенем. А потом вдруг глубоко вздохнул.
- Я переживал за вас на том банкете. Форен мечтал открыть вам путь революции, упорно не понимая, что вам чужды её идеалы. Боюсь, в этом плане мои слова так и не убедили его. Поль искренне считал, что достаточно увидеть всё своими глазами, и бунтарский дух проснётся в вас так же, как в нём. Я знал, что этого не случится, и собирался отослать вас домой, как только правда обнаружится. Но потом Форен привёл её! - Даккар на миг вспыхнул, сжимая ладонь в кулак. - Подозрительную особу, так мило увязавшуюся за вами!
- Кстати, о Жаклин. Ей вы должны больше извинений, чем мне.
- И не подумаю! Только не после того, как мы двадцать минут убегали от взвода её дражайшего жениха нынче ночью.
Возможно, настало лучшее время задавать вопросы. Признаться, сидя взаперти двое суток, я успел прокрутить в голове с десяток теорий, что заставило Париж так резко подняться на дыбы. Это я и спросил первым делом. Даккар приподнял одну бровь, точно бы уличил меня в полнейшем невеждестве, но кивнул и начал рассказ:
- Смею надеяться, господин Аронакс, вы понимаете ситуацию в стране и предпосылки этих волнений. Также наверняка вы читали в газетах о запрете банкета на Елисейских полях 22 числа? Хорошо. Отмену банкета действительно пытались обжаловать, но обе стороны превосходно знали изнанку этого спектакля и истинную причину многолюдных собраний. Правительство во главе с Дюшателем пресекло встречу мятежников, надеясь замести следы без последствий. Забавно, но основные зачинщики недовольства - "Националь" и "Реформа" считали, что положение дел совсем не таково, чтобы произвести революцию. Не имею понятия, верили ли они в это искренне или, испугавшись, решили примкнуть к бывшим соперникам. Как бы то ни было, вместо полуденного банкета по городу позавчера прошлась возмущённая толпа жителей, намеренных добиться у короля отставки Франсуа Гизо.
- Я видел это шествие воочию. И с тех пор заперся здесь, дома.
- Форен не говорил вам о невозможности отсиживаться вечно? Значит, я скажу. Но вернёмся к событиям. После нескольких часов колебания король всё же отстранил Гизо от поста, назначив главой кабинета более либерального министра - графа Моле. Как вы думаете, Пьер, остались ли довольны бунтующие?
- Они столько месяцев пытались сместить ненавистного Гизо, что должны были теперь радоваться. Но если б это было так, наверное, стрельбу бы не начали.
- Верно, - Даккар отставил чашку, поправляя повязку под рукавом. - Насколько я могу судить, мнения разделились. Сторонники умеренной оппозиции из "Националь" сочли свою цель достигнутой, а революцию оконченной. Социалисты из "Реформы", напротив, не считали отставку Гизо достижением.
- И чего они добиваются сейчас? Свержения монархии?
- Да... - мой собеседник зевнул, убирая нагар со свечи. - Для рабочего класса в общем-то без разницы: Гизо верховодит министрами, Моле или кто-то ещё, пока верховная власть в руках короны. Хотите знать моё мнение, месье? Для правителя, Луи-Филипп оказался крайне недальновиден! Нельзя держать на высокой должности человека, ненавидимого и народом, и другими членами правительства. Ошибки Гизо теперь - его ошибки, и бескровно от них не отмыться.
Одна из свечей погасла. Масло в светильнике тоже подходило к концу. Где-то на границе утомлённого сознания я размышлял, где буду устраиваться ко сну. На случай гостей в гостиной стоял диван, однако сейчас его занимал бессознательный Поль. Кровать в спальне не рассчитывалась на двоих, и я решил, что уступлю её Даккару, а сам лягу на полу, укутавшись тёплым одеялом. По правде говоря, я узнал ещё не всё, что хотел, но поздний час напоминал о себе слишком явно, и я решил отложить остальные расспросы на утро.
Глядя, как я расстилаю в гостиной шерстяной плед и заворачиваюсь в одеяло прямо в одежде, Даккар скептически покачал головой.
- Вам не стоило бы. Может, лучше пойдёте в комнату?
- Всё в порядке. Зима позади, и полы уже не промерзают. К тому же, за мной должок с самого Рождества.
Друг миролюбиво усмехнулся, поправив моё одеяло снаружи и забирая последнюю свечу.
- Спокойной ночи.
Уже на пороге гостиной его шаги вдруг стихли.
- Пьер?...
- Ммм?
- Я вас прощаю.