В первую минуту я обомлел, потеряв дар речи. Обвинения повисли в воздухе, изумляя прямотой и уверенностью говорившего. Очутившись посреди революционного банкета, весь вечер пребывая в неуютном напряжении, я подспудно ждал чего угодно: любых курьёзов, неприятностей и скандальных беспределов от бунтарски настроенной толпы. Но чего я точно не ожидал, это увидеть посреди сего сборища Даккара... "Нет, тут какая-то ошибка, - крутилась в голове единственная отчаянная мысль. - Мой рассудительный и умный друг не мог прийти сюда нарочно - вероятно, он тоже не ведал, куда попадёт". Однако ж...
- Пьер, вы меня слышите? Лучше отойдите от неё.
Мог бы для начала сказать: "Добрый вечер". Эх!
- Откуда вы здесь, господин Даккар? И что имеете в виду? Жаклин всего лишь моя знакомая и пациентка.
- Она явно не та, за кого себя выдаёт. И пришла совершенно не ради месье Форена.
- Да с чего же вы это взяли?
- В самом деле, - мадемуазель Тюссо ровно поднялась, не отводя возмущённого взгляда от обвинителя, - Что вы себе позволяете, месье? Мы с вами даже не знакомы, а вы с порога пытаетесь очернить моё имя. Господин Аронакс, это ваш друг?
- Да, он мой друг. Но я совершенно не ожидал встретиться и, признаться, не вполне понимаю...
Даккар шагнул ближе, прерывая сбивчивые слова. Он пронизывал мою спутницу ледяным взглядом, будто бы ждал. Чего? Что она выхватит потайной кинжал и внезапно окажется наёмницей? Или нападёт на нас двоих голыми руками? Наконец, он хмуро усмехнулся, произнеся:
- Кажется, мадемуазель не намерена сознаться честно.
Теперь они стояли друг против друга, и я не знал, как разрешить непонятную дуэль.
- В чём я должна сознаться, - спокойно отчеканила Тюссо, - Если я понятия не имею о своей вине? Не говоря уже о том, что впервые вас вижу, кем бы вы ни были.
- Зато я наблюдал за вами довольно давно. Полагаю, месье Форен будет рад, что не связался с правительственной шпионкой.
Холодная твёрдость Жаклин сменилась удивлением. Она посмотрела на Даккара, как на умалишённого, и перевела взгляд ко мне.
- Месье Аронакс, вы уверены, что ваш друг хорошо себя чувствует? Ибо я не имею понятия, о чём он говорит.
Я вздохнул, тяжело опираясь на стену. Роль несведущего начинала утомлять. Я не знал, кого слушать, кого поддерживать, в тысячный раз пожалев, что не остался сегодня дома. Но сейчас определённо не следовало поддаваться малодушию - и, глядя на затянувшееся противостояние, я рискнул шагнуть между оппонентами.
- Так, - произнёс мой голос тоном, каким врач обыкновенно награждает непослушных пациентов, - Перестаньте оба. Начнём с вас, господин Даккар. Раз уж вы в чём-то подозреваете мадемуазель Жаклин, потрудитесь объяснить и доказать это.
Похоже моего друга позабавила такая командная речь. Он иронично искривил губы, скрещивая руки на груди.
- Пустая трата времени, но будь по-вашему. Внешность бывает обманчива, дорогой мой Пьер. А влюблённые в порыве радости способны не замечать мелочей. Я всегда говорил месье Форену, что он сильно рискует, посвящая свой интерес этой девушке. Мне бы не было особого дела, но сейчас опасность угрожает всей нашей задумке. Известно ли вам, господин Аронакс, что ваша пациентка, - последнее слово он произнёс с недоверчивой усмешкой, - Уже давно помолвлена с господином Бессе - влиятельным лейтенант-полковникомзападный аналог подполковника, убеждённым монархистом и офицером национальной жандармерии. Неизвестно? Тогда задайтесь вопросом: зачем превосходно устроенной девушке продолжать общение с провинциальным мятежником без роду и капитала? Только представьте, какую награду Бессе мог бы получить за раскрытие антиправительственного заговора и имена зачинщиков! Он вполне мог бы стать сразу бригадным генералом. А всего-то нужно попросить будущую жену подыграть своему поклоннику и проникнуть сюда. Вы ведь талантливая актриса, мадемуазель Тюссо, не так ли?
Я не знал, что и думать. Шпионаж? Политическая интрига за спиной моего друга это последнее, что приходило в голову при виде хрупкой девушки, стоящей рядом. Жаклин по-прежнему глядела на Даккара со смесью вызова и отчаяния; губы её подрагивали. На мгновение она скользнула взглядом ко мне и проговорила:
- Неужели вы поверите ему без доказательств?
Я вздохнул, цепляясь за последнюю ниточку.
- Возможно, вы правы, господин Даккар. И всё же до сих пор я услышал только ваши домыслы. Есть ли у вас материальные подтверждения им?
Тот переменился в лице, пристально оценивая меня.
- Когда они появятся, может быть поздно - эта сфера отличается от научных докладов. Вижу, моё слово для вас уже ничего не значит, месье Аронакс. А помню, раньше вам не требовалось подтверждений, чтобы верить мне.
- Боюсь, не в этот раз, - в комнате будто стало холоднее. Похоже из адвоката я превращался в подсудимого. - Увы, но я не хочу верить в те вещи, что вы рассказали. И я не позволю бездоказательно оскорбить человека лишь потому, что её действия кажутся вам странными. Она пришла сюда с Полем? Прекрасно, я тоже. Почему же вы не бросаетесь обвинять меня? И потом... - я помедлил, подбирая слова. - Сказать откровенно, я и вас не ожидал здесь увидеть. Ещё вчера не поверил бы, что мы дойдём до этой нелепой судебной разборки.
Я умолк, намереваясь выдержать ураган, готовый обрушиться на мою голову, но бури не последовало. Даккар стоял, испепеляя меня взглядом, но не трогаясь с места - на лице его застыло выражение, будто я, ни много ни мало, всадил ему в спину нож и наблюдал за стекающими алыми струйками. Немая сцена внезапно прервалась перестуком шагов и звонким голосом:
- Пьер, Жаклин, вот вы где! А я-то вас всё ищу. Там сейчас... - Поль замер на полуслове, почуяв неладное. - Ч-что происходит?
- Ровным счётом ничего, - холодно выплюнул Даккар. - Господин Аронакс просто осознал, что ему пора домой, к своим книгам и микстурам. Надеюсь, он будет так любезен проводить свою протеже, ибо у нас с месье Фореном ещё остались незаконченные дела.
С десяток секунд мой друг приходил в себя от услышанного, потом открыл рот, чтобы возразить, но Даккар кашлянул, хмуро указывая на часы и в сторону зала, и он вздохнул, подходя к нам.
- Я не хотел, чтобы так случилось, друзья мои. Наверное, мне и правда не следовало впутывать вас. Особенно тебя, Пьер, ты ведь всегда был противником переворотов. Прости меня; больше я не стану навязывать тебе наши идеи.
- Я не враг тебе, Поль, запомни это. И не стану доносить куда-либо о том, что видел, хотя бы ради вашей безопасности. Но обещай мне быть осмотрительней.
Он обещал, целуя на прощание руку Жаклин и ещё раз извиняясь перед ней.
- Время, - отозвался молчавший до этой поры Даккар. - Не хотелось бы пропустить заключительную речь и организационные моменты.
Форен кивнул, скрываясь в полутьме коридора. Даккар шагнул следом, не прощаясь и не обернувшись.
Мы вышли из здания под густой полог сумерек. Погода улеглась, предчувствуя потепление, небо раскрылось от туч миллионами звёзд, но даже это великолепие не смогло одолеть гадкое ощущение, оставшееся после банкета и его неприятного окончания. Прокручивая в голове произошедшую размолвку, я не мог упрекнуть себя решительно ни в чём, и всё равно ощущал себя потерянным и опустошённым до последней капли. Я смотрел на прохожих, прогуливающихся по празднично украшенной площади - совершенно не подозревающих, что в соседнем здании зреет заговор, готовящийся обагрить страну кровью. За что мне выпало очутиться посредине этих двух миров; носить в себе знание, ядом сочившееся в душу?
- Вы не виноваты, месье Аронакс, - чуть слышно проговорила Тюссо, останавливаясь подле. - История идёт своим чередом, и вы не в силах остановить её. Никто не в силах.
- Занятно, верно? Люди хотят жить в довольстве и процветании, но не могут остановить то, что создают своими же руками. Они ставят цель изменить мир к лучшему, но не любят задумываться о цене и последствиях. Из века в век, - я чувствовал: ещё минута размышлений в подобном ключе, и напряжение вечера прорвётся наружу нервным смехом. - А мне казалось, эпоха великих революций осталась позади.
Жаклин поправила накидку, подтыкая под шляпку тёплую шаль.
- Не уверена, что на этот раз свершится нечто великое. Насколько я могу судить из услышанного сегодня и от Поля, большинство не хочет кровавых распрей. Если королю и совету достанет здравого смысла пойти на уступки людям, всё обойдётся без лишнего шума.
Я покачал головой, сильно сомневаясь в благополучном разрешении конфликта. Слишком хорошо народ знал политику Франсуа Гизо и симпатию Луи Филиппа к своему фавориту. Стоять на месте оказалось прохладно и в общем-то бессмысленно, поэтому я предложил спутнице руку, разузнал её адрес, и мы двинулись прочь от площади Бастилии, надеясь, что её родители, в отличие от нас, не возвратились с приёма раньше положенного.
Я пытался завести разговор - идти в тишине оказалось не слишком уютно - но как начать, в голову упорно не приходило. В конечном итоге мне редко доводилось общаться с леди иначе чем по медицинским вопросам. Вдобавок я не вполне понимал, отчего мне вообще так хотелось этого именно сейчас и именно с мадемуазель Тюссо. Сегодня утром она дважды старалась обмануть меня; теперь, после слов Даккара, я даже не знал, могу ли доверять ей. Мы, не сговариваясь, замедлили шаг у одинокого фонарного столба на краю переулка, и я, наконец, не выдержал:
- Жаклин, прошу, расскажите мне правду. Клянусь, я не желаю вам зла и сохраню вашу тайну, как храню врачебные.
Огонь фонаря высветил бледное лицо девушки и застывшую на нём вуаль грусти.
- Моя свадьба с господином Бессе состоится через несколько недель. Отец с матушкой долго добивались этого брака, ведь наш капитал не столь велик. Они считают его предложение великой удачей.
- А вы?
- Я... - Жаклин замялась, - Я не знаю. Если бы и знала, что это изменит? Тому, кто влюблён в меня, я не могла бы ответить даже будучи свободной. А тот, кто симпатичен мне, появился в моей жизни, когда я уже помолвлена. Боюсь, теперь слишком поздно... Но я не шпионка, господин Аронакс! - с жаром воскликнула она, припомнив свежую обиду. - Клянусь, я не шпионка, что бы ни вообразил себе ваш странный друг!
Облегчение во мне мешалось с разочарованием от её предыдущих слов. Скрепя сердце я задал последний, самый тяжёлый и возмущающий меня вопрос:
- Отчего же вы не сказали Полю о помолвке? Он столько раз писал вам, так искренне добивался вашего внимания - разве он не заслужил хотя бы честного отказа?
Моя спутница вздохнула, продолжая путь в молчании. Я ступал рядом, поначалу напряжённо ожидая, а после уже оставив надежду услышать ответ. Когда молчание вновь начало давить, мадемуазель Тюссо сжала мою руку.
- Вы правы, месье: я должна была сообщить ему. Наверное, мне просто страшно. Поль Форен из тех людей, кто воспринимает свои чувства слишком остро и ранимо. Узнав о скорой свадьбе, он мог наложить на себя руки или погрязнуть в вине, или попытаться убить господина Бессе, безвозвратно погубив свою жизнь. Сбегать с ним я бы всё равно не стала, так что мне оставалось? - она повела плечами, определённо нервничая. - Я надеялась, увлечение политикой остудит его пыл ко мне, но не могла не переживать. Всё-таки он славный молодой человек. Поэтому я согласилась прийти на банкет - как минимум, поэтому. Об остальном я прошу вас не спрашивать. Просто знайте, что я не желала ничего дурного.
Минут через семь мы подошли к её дому. По счастью, свет в окнах ещё не горел, а стало быть, исчезновение дочери обнаружить было некому. Оглядев тёмную, почти безлюдную улицу в последний раз, я подвёл девушку к крыльцу, негромко добавив:
- Будьте осторожны, Жаклин. Никто не знает, чем обернётся завтрашний день, и я не хочу, чтобы вы пострадали. Берегите себя.
Ближайший к нам фонарь едва тлел, но даже в его слабых отблесках мне почудился румянец на щеках напротив.
- Вы тоже, господин Аронакс, - попросила Тюссо чуть дрогнувшим голосом, скрываясь в полумраке парадной. - Вы тоже.
***
Половину следующей недели я не виделся с Полем. Отчасти я сам был в этом виноват, ибо до сих пор ощущал неловкость, которой закончился наш последний разговор. Несмотря на письмо с извинениями, оказавшееся в моей почте через день после памятного вечера, я чувствовал, что ещё не отошёл от случившегося и не готов к серьёзному разговору. К счастью, львиную долю времени теперь у меня занимала работа и, видит бог, я был искренне рад возможности отвлечься, чувствуя себя спокойнее в привычной стихии, далёкой от интриг, подозрений и незаконных собраний.
Умиротворение, впрочем, было весьма зыбким. Если раньше достопочтимые пациенты жаловались на больные спины, колени и вредных двоюродных тётушек (в подробности жизни которых мне частенько приходилось посвящаться во время осмотра), то теперь приходящие мадам и месье в основном обсуждали налоги, цены и периодические эпизоды мародёрства на улицах города, которые правительство, по их словам, неизменно приписывало группам заговорщиков-подстрекателей. Слушая всё это, я сознавал, как хрупок мой мнимый уголок спокойствия. Мне против воли казалось, что люди видят меня насквозь; что они знают о злосчастном банкете и неслучайно заводят речь на эту скользкую тему. Разумеется, игра воображения не могла одурманить мой разум, и всё же оставляла неприятный осадок.
Расслабиться полностью не давала мне и другая вещь: на пятницу была назначена последняя лекция на факультете наук, в коих ранее я находил отдушину среди рутинных забот. Но в этот раз перспектива идти туда вызывала лишь подспудное волнение. Дошло до того, что утром 20 февраля мне пришлось дважды повторить себе, что поводов злиться на меня у Даккара нет, и всё произошедшее в прошлую субботу - одно большое недопонимание. Успокаиваясь таким образом, я, наконец, рискнул переступить порог Музея естественной истории.
Слушателей нынче пришло меньше обычного; лекторий выглядел полупустым, но я, как прежде, устроился на привычном месте в седьмом ряду. Один. Это было непривычно: обыкновенно мой друг имел привычку приходить заранее, временами мы пересекались у входа в Музей и отправлялись на занятия вместе. Да и в целом, опаздывать куда-либо явно претило его характеру. Однако сейчас время уже подбиралось к началу, я успел обойти весь зал, побродить по коридорам, раскланяться со встречными сокурсниками, а знакомое лицо нигде не появлялось. Пришлось возвратиться назад. Поднимаясь между рядов наверх, я оступился, запнувшись о развязавшийся шнурок и поспешил присесть, приводя ботинок в порядок. А когда закончил и добрался до цели, увидел, что уже не одинок.
Честное слово, иногда я просто поражался его привычке незаметно возникать у меня за спиной!
Даккар настороженно смотрел на меня несколько секунд, потом молча занял своё место, обронив сухое: "Доброго дня". Вероятно, будь я чуть менее ошеломлён его внезапным появлением, придумал бы ответ достойнее, чем вернуть приветствие и спрятаться за книгой. Увы. На мою удачу, в этот момент в аудитории появился лектор, позволяя отвлечься на более основательные вещи.
Образовательный цикл заканчивался. Последние часы, отведённые для вольнослушателей, посвящались методам исследования природных объектов и достижениям технического прогресса. Я знал, что однажды всё закончится, конечно я знал. Музей, тайны морской и сухопутной зоологии, сам Даккар... Возможно, сегодня наша последняя встреча, а я сижу и, как последний трус, не решаюсь хотя бы взглянуть на него.
Пересилив душевную слабость, я рискнул отвлечься от методов оценки качества воды, осторожно повернув голову вправо. На меня смотрели два блестящих тёмных глаза - смотрели неотрывно и изучающе; так, бывает, учёный-ботаник разглядывает какой-нибудь новый вид растения перед тем как срезать его для гербария. Следовало сказать хоть что-то, но слова под чужим внимательным взглядом разбегались вслед за мыслями. К тому же, при таком малом количестве присутствующих я не рисковал заводить беседу вслух, привлекая внимание профессора. Решение пришло в голову внезапно. В папке обнаружился запасной листок бумаги, и вскоре на нём появилась надпись:
"Не сердитесь за субботу. В тот вечер для меня было много неожиданного, но я сожалею о нашей размолвке".
Я подул на надпись и аккуратно подтолкнул записку на соседнюю часть стола.
Даккар пробежал написанное глазами и тихо фыркнул, выразительно поджав губы. Затем обмакнул перо в чернила и вывел:
"С чего мне сердиться? Это ведь не вы поверили словам малознакомой шпионки больше, чем своему другу".
- Она не шпионка, - шепотом возразил я, оторвавшись от чтения. - Мы объяснились в тот же вечер.
"Пусть так, - значилось в ответе, - Но вы не поддержали меня, и я не могу довериться вам снова. Лучше бы вы не приходили в тот вечер: я говорил Форену, что это дурная идея".
Я сжал зубы, с вызовом придвигая свою чернильницу.
"Не знал, что вы с Полем так близко познакомитесь со времён похода на балет".
"Едва ли. Учитывая, что те билеты в ложу подарил ему я".
- Что?! - воскликнул я, не веря своим глазам и оборачиваясь к нему целиком. - Да когда же вы...
Я прикусил язык, поняв, что выкрикнул последнее вслух. Теперь на наш ряд уставились все в зале. Профессор Дюпен, вынужденный прервать лекцию, хмуро переводил взгляд между нами двумя, наконец, заявив:
- Господин Даккар, сколько можно мешать другим заниматься? Прекратите отвлекать месье Аронакса.
- Как будто я начал этот разговор.
- В таком случае, вы оба отправляетесь решать свои проблемы за двери лектория. Всего хорошего.
В коридоре звук разносился не так гулко, и я дал волю эмоциям.
- Что значит, вы знакомы давно? Я лично представлял вас друг другу на "Жизели"!
- Не более чем спектакль, - Даккар иронично усмехнулся. - Неужто вы думаете, что наши три места случайно оказались рядом? Разумеется, я знал, что Поль придёт не один, но даже представить не мог, что его спутником окажетесь вы. Конечно же вы, в лучших традициях светского общества, принялись знакомить нас - и я решил вас не разубеждать, тем более, теперь это уже было неважно.
- Но где вы могли сойтись?
- Клуб риторики. Не знаю, для чего он туда ходил, ибо его речи до сих пор весьма неубедительны - зато мои выступления его покорили сразу. Если вам угодно знать, как Форен связался с революционным обществом, то многие перешли в подполье оттуда. Хотя я полагал, что он сам расскажет об этом лучшему другу. Очевидно, нет. Вот почему людям никогда нельзя довериться целиком. Благодарю за испорченную заключительную лекцию!
С этими словами Даккар развернулся и, подхватив портфель поудобнее, направился прочь. Желание догнать его боролось с чувством задетой гордости и, пожалуй, некоторой обиды - подумать только: два моих самых близких друга не только всё это время пользовались моим неведением, но и устроили сговор за моей спиной! Я вдруг посмотрел на моего уходящего собеседника другими глазами. Я узрел человека, совершенно мне непонятного: с таинственным прошлым, которое он тщательно скрывал ото всех; без сомнения, богатого, способного позволить себе любое жильё, образование и досуг в чужой стране, даже в нынешние тяжёлые времена; умного - но в высшей степени высокомерного; не чуждого состраданию (ибо я не мог забыть и всё хорошее меж нами) - но пугающе самоуверенного и нетерпимого к чужому неповиновению. И если раньше я диву давался, отчего до моего появления столь харизматичная личность оставалась в одиночестве на заднем ряду, теперь я понимал.
Я выдохнул, пытаясь привести сознание в порядок. Потом развернулся в противоположную сторону и покинул Музей через задний выход. Пусть идёт, куда душе угодно. Пусть обижается и не доверяет мне. Я не собирался уподобляться его капризам, хотя бы ради нашей прежней симпатии желая завершить это знакомство на дружественной ноте.
***
21 февраля не предвещало громких потрясений. День стоял безупречно солнечный, пациенты закончились вскоре после трёх, и, закончив работу, меня потянуло прогуляться по городу. Я прошёлся по улицам родного Жарден-де-Плантквартал, названный по ботаническому саду при Музее естественной истории, заглянул в свою любимую кофейню на улице Буланже и заказал чашку ароматного латте. Покуда душа моя наслаждалась заслуженным отдыхом, вдыхая атмосферу вечера, взгляд, по привычке, любовался закатным солнцем, так тепло подсветившим сероватый пейзаж. Ещё совсем немного, возможно, пара недель, и эту гамму дополнит свежая зелень, возвещая окончательный приход весны в наши края.
Один из лучей падал на соседний столик, высвечивая забытую кем-то из посетителей свежую газету. Вопреки ремеслу отца, я не особо любил газеты: в них редко печатались вещи, способные заинтересовать меня, и потому этот экземпляр я взял только чтобы разобрать надпись, занявшую чуть ли не всю первую полосу. Но стоило сделать это, в груди сжалось неприятное волнение. Заголовок гласил:
"БАНКЕТ НА ЕЛИСЕЙСКИХ ПОЛЯХ ЗАПРЕЩЁН"
Запрещён? Но ведь Поль говорил, что банкеты это частные встречи и не могут быть запрещены без веской причины. Неужели же... Я развернул газету, принимаясь читать:
"...Ранее мы сообщали, что 14 февраля министр внутренних дел, граф Дюшатель официально запретил банкет, назначенный на 19 февраля в предместье Сен-Марсо. Причиной выдвигается подозрение в организации антиправительственных выступлений. Члены банкетной комиссии оспаривали право правительства запрещать частное мероприятие, перенеся встречу на 22-е число к церкви святой Магдалины на Елисейских полях и планируя провести банкет в форме шествия.
Однако сегодня утром, 21 февраля, Дюшатель заявил в парламенте о полном запрещении собраний в любой форме, в резких тонах пригрозив организаторам, что в случае неповиновения он применит силу. Как сообщает наш корреспондент, лидеры умеренной и радикальной оппозиции, подозреваемые в незаконной деятельности, на совещании, состоявшемся в редакции "Реформы", приняли решение отменить банкет "во избежание неразумных волнений". В своём экстренном выпуске газета напечатала настоятельный призыв к парижанам оставаться дома".
"Какая ирония... - отстранённо мелькнула в сознании мысль. - Они сами взбудоражили народ призывами к переменам, а теперь не знают, как утихомирить его и удержать вожжи в руках. Пытаются очиститься перед правительством, которое рьяно критиковали ещё вчера. А впрочем, мне-то что за дело? Пора идти".
Действительно. Время близилось к ужину; следовало ещё заскочить в продовольственную лавку до закрытия, и я поднялся. Дорога обратно оказалась несколько мрачнее: световой день по-прежнему длился недолго, солнце уже наполовину скрылось за горизонтом. Город постепенно поглощали сумерки. Не сказать, что я боялся темноты, вовсе нет - скорее, мне было некомфортно передвигаться в ней: приходилось сильнее напрягать зрение - а полчаса спустя держаться вблизи уличных фонарей. К счастью, маршрут моей прогулки был настолько регулярен, что сбиться с дороги не грозило, даже будь на дворе глухая ночь.
За два квартала до цели ушей достиг звон разбитого стекла. Оторвавшись от рутинных размышлений, я глянул в сторону звука. Померещилось? Звон повторился, смешиваясь с отзвуками криков, и похоже привлёк не меня одного: к месту происшествия стали стекаться зеваки. Не так-то просто оказалось протиснуться сквозь толпу любопытных. Когда я добрался до середины узкой улочки, увиденное повергло меня в ступор.
Люди, ахая, столпились вокруг небольшой пекарни. Входная дверь в неё была снесена с петель; стеклянное окно разбито вдребезги (вероятно, ударом увесистого булыжника); внутри царил полный кавардак: часть мебели валялась опрокинутой рядом с пустой витриной.
Оцепенение моё кончилось, едва из недр разорённого заведения, пошатываясь, вышел хозяин. Толпа сокрушённо запричитала, и я не смог дольше смотреть. Растолкав прохожих безапелляционным "Я врач", я подбежал к пожилому мужчине и усадил его на чудом уцелевшую скамью у входа, осведомившись о самочувствии. Владелец магазинчика, к великому счастью, не сильно пострадал от рук злоумышленников, коих по его словам оказалось четверо. В отличие от съестных припасов, старенький пекарь их не интересовал.
-...я спрятался под прилавком и боялся выглянуть, покуда эти разбойники не убрались, - поведал он, пытаясь унять нервный тремор, пока я осматривал и накладывал мокрый компресс на свежую гематому кисти. - Руку там же отбил впопыхах, как видите. Но то пустое. А вот как сердце внезапно прихватило, перепугался знатно - думал, тут и конец мне, добро, что отпустило... Видно, поживу ещё. Спасибо, юноша, спасибо. Ох, бандиты-то эти весь товар ведь вынесли! Как же это я теперь...
На месте преступления, наконец, появились жандармы, разгоняя глазеющий народ. Я закончил успокаивать разорённого старика и на негнущихся ногах отошёл на свободную часть улицы, с содроганием глядя на результаты взлома. И это средь бела дня (положим, раннего вечера)! Что происходит с моей страной? Что с разумом людей? Я смотрел и не мог ответить, давно ли цивилизованные парижане превратились в дикарей, нападающих на лавки честных граждан.
- Печально, но очевидно, - прозвучал совсем близко знакомый голос. - Видишь, о чём я говорил.
Обернувшись назад, я увидел в десятке футов от меня Форена, наблюдающего за происходящим. Что за неожиданная встреча... Похоже ещё немного, и он научится подкрадываться со спины также незаметно, как его кумир по ораторству - попутно разучившись здороваться и напустив таинственный вид. В любом случае, я не собирался становиться тем, кто толкнёт его в эту пропасть.
- Здравствуй, Поль. Какими судьбами?
- Нелёгкими, дружище, нелёгкими... - Форен окинул разорённое здание в последний раз и свернул в соседний переулок, поманив следовать за собой.
Стоило нам отойти на квартал, как он снова заговорил:
- Я хотел ещё раз извиниться за прошлую субботу. Не ожидал, что у нашего общего знакомого такие дикие подозрения. Прости его: он очень мнителен, если дело касается возможной засады, а занятие у нас, сам понимаешь, рискованное.
- Я скучаю по временам, когда ты считал своим главным занятием медицину. Тогда, по крайней мере, я волновался за твоих пациентов, а не за тебя.
- Поверь мне, я не стану политиком лишь от того, что присоединюсь к согражданам, желающим перемен, - серьёзно отозвался тот. - Я всё ещё хочу быть врачом; завести дом и семью, приглашать тебя в гости по праздникам. Но не в этой реальности и не в таких условиях. Открой же глаза, Пьер! Думаешь, ситуация ограничится одной-двумя пекарнями? Люди теряют работу, голодают, опускаются до грабежей, ты сам видел. А парламент вместе с Его Величеством не собираются принимать меры.
Я вздохнул. До моей улицы оставалось минут десять неспешной ходьбы.
- Однажды я уже говорил тебе, Поль: нет гарантии, что жизнь изменится к лучшему с приходом новой власти. Никто не сотворит голодающим зерно, пока оно вновь не созреет, и не прекратит голод. Зато есть вещи, кои вершатся неизбежно при любой революции: хаос, жертвы, искалеченные судьбы... Потому я прошу тебя, как давний друг: не будь одним из тех, кто приближает это. Тем более, что банкеты теперь запрещены и наказуемы.
Поль не ответил сразу. Он напряжённо смотрел на меня с полминуты, точно собирался что-то возразить, но потом передумал, добавив:
- Слишком поздно, друг мой. Париж достиг точки невозврата. Дороги назад больше нет.
Я похолодел. Неужели худшие опасения всё-таки подтвердились? Неужто мы вернёмся на 60 лет назад, в эпоху революционных войн, политических интриг - бог знает, чего ещё? Поль сочувственно тронул меня за плечо, склоняя голову, после чего попрощался, желая удачи. Уже уходя, он вдруг обернулся; в наступающем сумраке глаза его отливали тёмным и глядели на меня так, что в воздухе повисло острейшее чувство дежавю.
- Машина запущена, Пьер. Завтра Париж попытает счастья.