Дверь скрипнула, потом еле слышно закрылась. Орф поморщился и, закутавшись в одеяло поплотнее, перевернулся на другой бок. В кровати стало неожиданно просторно. Приоткрыв глаз, он понял, что остался один — только лежал рядом, на простыне, маленький амулет: плоская подвеска в форме глаза с каким-то блестящим синим камушком-зрачком, еще вчера вечером украшавшая чужую шею.
Орф чихнул. Взял сувенир, машинально надел шнурок через голову.
Вода в ковше за ночь остыла, и он умылся неохотно, ёжась от сырости, отчаянно растираясь полотенцем. Отросшие волосы лезли в лицо, но были еще слишком коротки, чтобы заплести косу или хотя бы завязать в нормальный пучок на затылке. Орф недовольно пощупал подбородок и полез в сумку за помазком и бритвой. Из треснувшего зеркала в углу комнатушки на него смотрела усталая, слегка похмельная физиономия, и он был даже немного рад, что ночной гость покинул его: куда больше хотелось остаться в его памяти задорным, беззаботным балагуром.
Закончив сборы, он кое-как заправил постель; потом закинул на плечо сумку, подхватил дульцимер и, оставив ключ в двери, вышел из таверны через черный ход. Минул уже год, как он бежал из Элдрича, но от привычки нигде не задерживаться надолго было не так-то просто избавиться. Шагая по едва пробудившемуся континентальному городку, он осматривался по сторонам в поисках булочной лавки или пекарни, надеясь позавтракать и купить чего-нибудь в дорогу: до следующего города было, по его расчетам, часов двенадцать ходу.
На центральной площади уже начиналось движение, но он сразу заметил её в толпе: золотоволосую, с куцыми обрубками острых ушей, в длинной юбке и светлом, расшитом золотой нитью пончо. Он не собирался окликать ее, но, видимо, стоял и смотрел слишком долго, чтобы остаться незамеченным.
— Орф! Это правда ты?
Он вздрогнул — еще не поздно было пожать плечами, покачать головой, сделать вид, что она обозналась. Но в глазах предательски защипало, а в горле стало до боли тесно; и он понял, что никогда не простит себя, если уйдет, не сказав ей ни слова.
— Сирша.
Он улыбнулся и пошел ей навстречу.
* * *
Поставив на стол перед собой плошку чечевичной похлебки, Сирша несколько укоризненно смерила взглядом мясной пирог, в который вгрызался проголодавшийся Орф.
— Я смотрю, ты совсем забыл монастырские правила, — протянула она. Орф пожал плечами.
— Забвение — высшее счастье, которое может послать нам Хенох, — объявил он; торжественности тона несколько помешал набитый пирогом рот. Сирша поморщилась; губы ее тронула слабая улыбка — тень того веселого, лукавого оскала, который навеки впечатался в память Орфа еще со времен их детских забав. Он вздохнул. — Я много путешествую. Тут, чтобы не сдохнуть с голоду, хочешь не хочешь, приходится стать всеядным.
Сирша кивнула и принялась за свою похлебку. Она ела сдержанно, неспешно, медленно макая в теплую жижу кусочки ржаного хлеба; во всех ее движениях появилась какая-то нехарактерная степенность и серьезность. Орф хотел было окликнуть корчмаря и попросить две пинты местного пива, но в последний момент как-то оробел.
— Тебя угостить? — спросил он осторожно. Сирша подняла на него взгляд, полный скептицизма. Потом в ее глазах вдруг на мгновение блеснули знакомые озорные искорки.
— Давай, — прошептала она. — Пока Лукреция не видит.
Орф рассмеялся.
Когда он прикончил вторую пинту, непривычное поведение повзрослевшей Сирши уже перестало его тревожить. Шутить и вспоминать старые глупости стало просто и приятно; пока Сирша еще цедила свою первую кружку, он заказал уже третью — чтобы сработало наверняка. Он пил и с жадностью слушал её рассказы: о других послушниках, с которыми они росли, о том, что она готовится стать монахиней и сейчас проходит миссионерскую инициацию, о ее путешествии — каждый день в новом городе.
— А как там другие братья и сестры? — спросил Орф, шумно хлюпая пивной пеной, пока она не растеклась по столу. — Кого покусали волкодавы Лукреции? Брат Кендрик всё поет про одноглазого лепрекона на кухне по утрам?
Улыбка вдруг исчезла с лица Сирши; она неловко поджала губы, помолчала.
— Брат Кендрик умер, Орф, — наконец, сказала она. — В этом году. В ноябре его хватил удар, и он уже не пережил зиму. У меня… не было твоего адреса, и я не смогла отправить письмо. Извини, ты, наверное, хотел бы прийти на похороны…
— Я не смог бы, — произнес Орф очень тихо. — Не смог бы прийти на похороны.
Сирша замолчала; потом глаза ее расширились от странной смеси шока и ужаса. Она ахнула, наклонилась вперед, зашептала, то и дело оглядываясь по сторонам:
— Так это правда? До меня доходили слухи, но я думала, что это бред, быть такого не может, Орф — убийца? А ты действительно зарезал и ограбил хозяина и бежал от правосудия, да? И поэтому перестал писать? И в Гленваану не возвращаешься?
Тишину в харчевне внезапно разорвал взрыв истерического смеха. Орф запрокинул голову назад и хохотал громко, безудержно, как будто услышал самую потешную шутку в мире. Успокоился он далеко не сразу. Сирша, испуганная, растерянная, смотрела на него во все глаза, пока он еще с минуту досмеивался в гробовой тишине, согнувшись над столом, закрыв лицо руками. Когда он, наконец, отнял ладони от лица, глаза у него были красные.
— Убийца, — прошептал он, безумно, болезненно улыбаясь. — Ну конечно, в это гораздо проще поверить. Правда настолько неправдоподобно дикая, что я сам иногда сомневаюсь: может быть, мне просто приснился кошмар, от которого я до сих пор не могу пробудиться? Он домогался меня, Сирша. Он бы взял меня силой, если бы не грабитель в коридоре. Две секунды — и я остаюсь один в комнате с трупом. Что мне было делать? У меня не было денег, не было ни малейшего шанса избежать виселицы. Я украл две золотые шкатулки и сбежал, чудом попал на корабль. Уже больше года мне нет покоя. Я один в чужой стране, я не могу зарабатывать так, как привык, я не могу писать письма, потому что боюсь, что их кто-то отследит. Я еле перебиваюсь, играя на улицах и в тавернах гленваанские песенки, пока меня не прогонит стража. Я сплю с кем попало, потому что так мне кажется, что я… А-аргх, — рыкнул он, зло и нервно вытирая глаза, пока слезы не успели сбежать по щекам. — Извини, просто… Нет, я не убийца, Сирша. Я надеюсь, ты веришь мне.
Сирша молчала, потупив взор. Орф медленно потянулся к кружке и отпил небольшой глоток. Пиво показалось на вкус горше прежнего, и он проглотил его с трудом, неприятно поёжившись.
— В сентябре, помню, встречался с одним, — пробормотал он, рассеянно ворочая кружку по столу. — Довольно долго, недели две. Напились однажды, мне так тошно вдруг стало. Рассказал ему, не выдержал. А он и говорит, мол, чему ты удивляешься. Мы вот с тобой, говорит, еще в первую ночь перепихнулись. Для насильщиков твоё поведение — что мёд для мухи…
— Прости, — хрипло подала голос Сирша, все еще не глядя ему в глаза. — Прости, это ужасно.
— Нет, Сирша, я же… Я же не затем тебе всё это… — Орф чуть подался вперед и впервые решился прикоснуться к ней, взять ее за руку. — Не надо. Прибереги лучше жалость для кого-нибудь другого. Я живой. Я сыт. Я встретил тебя. Я очень скучал, знаешь. Я как-то даже… не задумывался раньше, насколько я скучал.
Когда она, наконец, подняла взгляд и, крепко сжав его руку в ответ, осторожно поцеловала его в лоб, Орф на мгновение вновь поверил, что бог, чей дом вырастил и воспитал его, существует — и слышит, и принимает его непроизнесенные молитвы.
* * *
Они расплатились, все-таки разделив счет, и вышли на улицу, слыша, как за их спинами какая-то шумная компания обрадованно занимает освободившийся стол в углу. Улицы шумели в редких лучах весеннего солнца, пробивающегося сквозь серые облака. Несколько минут старые друзья шли рядом молча, Орф — не особенно понимая куда, разглядывая холодные зеленоватые камни мостовой. Потом он все-таки поднял голову.
— Как Лорейн? — спросил он тихо — давая Сирше возможность сделать вид, что она не услышала, если бы ей не захотелось об этом говорить. Какое-то время она и правда молчала.
— Всё так же, — ответила она, наконец, ровным, почти бесчувственным голосом.
— Она… лежит? Так и не вспомнила… тебя и… все остальное?
— Такова воля Хеноха, — так же ровно проговорила Сирша в ответ. — Да будет век сестры Лорейн благословлен забвением до конца ее отрадных дней.
— Отрадных… — эхом отозвался Орф. Бессмысленный взгляд плутоватой затейницы Лорейн, её безвольное тело, едва теплящаяся в нем жизнь, ограниченная физическими потребностями — он помнил, как еще спустя несколько месяцев после ритуала Сирша приходила служить заутреню с исплаканными глазами, с изможденным, серым лицом, отмеченным печатью бессонницы. Тогда он, несмотря на запреты, все чаще стал уходить по ночам в келью к Мелеху — просто чтобы дать подруге возможность нести свое горе с тихим достоинством. Говорить было не о чем. Божественные решения не оспаривались. Не в их монастыре.
Мелех с этим, впрочем, согласен не был. Из них троих он один никогда не боялся не соглашаться — не боялся прослыть еретиком, стать изгнанником; всегда был смелее, если речь заходила о переосмыслении и попрании привычных законов, создании новых. Он дошел в этой смелости до предела, до последней черты. И за эту черту никого уже не пустил.
Как будто прочитав его мысли, Сирша подала голос.
— А Мелех? Ты… что-нибудь слышал о нем? Где он сейчас?
— Мелех… — Орф слабо улыбнулся. Забавно. Время шло, а родное имя слетало с губ все так же привычно, набором легких согласных, от мягкого поцелуя до выдоха. — Нет, я не знаю, где Мелех. Да и не искал я его — так, спрашивал по дороге — он ведь просил не искать… След теряется в Элдричском порту. Сел на корабль, говорят. Какой — черт его разберет. А там… ищи ветра в море. Знаешь… Глупо это, наверное, чего скрывать — только вот… Я нутром чувствую, что он жив. Что мы еще встретимся. Иначе что-то во мне… оборвалось бы, сломалось, понимаешь?
— Понимаю. — Сирша открыла рот, как будто собиралась что-то добавить, но так и не произнесла ни звука. Они остановились в центре площади, у чумного столба, пропуская повозку. — Мы… слышали кое-что. В монастыре.
В следующее мгновение Орф развернулся и исступленно вцепился в подол её пончо.
— Что слышали? Когда? Где он, что с ним?
— Для начала успокойся. — Крепкая рука опустилась ему на плечо. — У нас нет никаких координат, ничего конкретного. Это просто слухи. Они… могут тебе не понравиться, Орф. Но я бы хотела тебя предупредить.
— Говори же, черт возьми. — Из пересохшего горла доносилось только какое-то сдавленное шипение. Сирша мягко отстранилась, заставив его отпустить подол, и, подобрав юбку, присела на нижнюю ступень монумента.
— Говорят… он выбрал путь мрака, Орф. Заключил договор с каким-то… темным божеством. Связался с личами и некромантами. Видения окончательно захватили его разум. Я боюсь, если вы и встретитесь, то…
— То что?
Сирша подняла взгляд — и вздрогнула. Сжав кулаки, стиснув зубы, Орф смотрел на нее с выражением такого бесконечного презрения и гнева, какое — она, его лучшая подруга детства, могла поклясться — на этом круглом, добродушном лице не появлялось еще никогда.
— Слушай, я просто думаю, что тебе стоит быть осто…
— Осторожнее?! — взревел Орф, яростно оскалив зубы. — Сирша, посмотри на меня — мне нечего терять, нечего! У меня нет настоящего, нет будущего. Что мне беречь себя, ради чего? Так оставь мне хоть право мечтать, что однажды я увижу его в толпе, услышу его голос, взгляну ему в глаза. Я люблю его, Сирша — о Хенох незабвенный, тебе-то мне это почему нужно объяснять! Меня никогда не пугала тьма его души. Я бы утонул, захлебнулся в этом омуте с ним вместе, если бы только он позволил, и боже, как счастлив я был бы, как благодарен. Это их, их, твоих хваленых монахов всегда трясло, если он на исповедях рассказывал им о голосах, пересказывал им свои сны. Это они без конца поили его сонными травами — так, что однажды он мог бы и не проснуться, не окажись я рядом. И это они, даже четыре года спустя, готовы оклеветать его — лишь бы не признаваться, что в словах его «ереси» была толика правды! Кто передал им эту информацию? Что за чушь, темное божество, некроманты какие-то — откуда эти трусы, ублюдки, стервятники всё это взяли?
— Я же сказала, — пролепетала Сирша, — это всего лишь слухи.
— А я вот по слухам заделался богатые дома грабить, избавляясь от свидетелей! Отличная пара — колдун да убийца! При встрече расскажу ему — обхохочемся!
Сирша ничего не отвечала; люди, проходившие мимо, пренебрежительно косились в его сторону. Орф вдруг почувствовал себя обнаженным у позорного столба.
— При встрече расскажу ему… — прошептал он. Закрыв себе рот рукой, он устало прислонился спиной к одной из гранитных опор монумента и какое-то время стоял, ссутулившись, заметно подрагивая, тяжело дыша. — Прости меня, прости, нельзя было так кричать, — произнес он, наконец. — Я просто думал… хоть он и отлучен… Хотел попросить тебя прочитать молитву. О памяти. Чтобы он… Ну да ладно. Ладно. Ничего.
— Ничего, — отозвалась Сирша. — Извини.
— Ничего…
Отведя взгляд, Орф заметил невдалеке, на другом конце площади, еще несколько фигур в светлых балахонах. Сестру Лукрецию по-прежнему можно было узнать за версту: над остальными миссионерами она возвышалась на голову, если не больше. Расшитое пончо, по сану — самое длинное, полностью закрывало ее опущенные руки — желтые, морщинистые, постоянно покрытые, по его воспоминаниям, шрамами от собачьих когтей и клыков. Он рассеянно отметил, что Лукреция окончательно поседела. А когда они с братом Кендриком подобрали его — крошечного найденыша у ворот монастыря — ее косы еще были черны, как смоль.
— Тебе, наверное, пора возвращаться, — пробормотал Орф. Сирша кивнула, но подниматься со ступеньки не спешила. — Ты сможешь иногда писать мне? Мы выберем любой адрес — да хоть бы, скажем, ту харчевню, где сегодня обедали.
— Орф…
— Уверен, — он продолжал говорить, — за умеренную плату хозяин согласится хранить для меня письма. Может быть, когда-нибудь я даже решусь ответить — чем черт не шутит. Когда время еще пройдет. Ну, знаешь...
— Орф, я не смогу.
— ...буря в Элдриче поутихнет. — Он осекся и замер.
— Это моя последняя миссия в младшем сане, — проговорила Сирша. — Вернувшись на Келли, я приму забвение.
Пару минут Орф смотрел на нее, не отрываясь. Перед глазами у него стояло лицо Лорейн — и рядом с ней, на молочно-белой подушке, такое же умиротворенно-бессмысленное — лицо Сирши, наконец, обретшей этот странный, извращенный покой. Тупой, застывший взгляд, заторможенные движения губ, принимающих жидкую пищу. Почувствовав, как от ужаса к горлу подступает тошнота, он помотал головой. Нет. Божественным забвением Хенох награждал только самых преданных своих служителей. Большинство — и, скорее всего, Сиршу в том числе — ожидала лишь формальная процедура: ритуал отречения от прошлой жизни. От прошлых ошибок и побед. От прошлых имен, голосов и лиц.
Орф медленно сглотнул. Потом улыбнулся.
— Я понимаю, — сказал он ласково. — Я был рад встрече. Хоть напоследок. Такая счастливая случайность, верно?
— Верно.
— Тесен мир, Сирша. Сирша… ты уже придумала, на что сменишь имя?
— Так это не работает. Новое будет дано мне после ритуала.
— Ну ладно, это всё ерунда. Уверен, я смогу узнать тебя с первого взгляда и без всякого имени. Даже если вернусь на Келли через десять, двадцать лет… я не забуду, Сирша.
Она вдруг посмотрела на него очень внимательно; потом, помолчав, осторожно обхватила руками за плечи.
— Забывать — не так страшно, как ты думаешь. Научись забывать, Орф. Иногда… нет нужды помнить и хранить верность памяти. Любой образ из далекого прошлого, который ты лелеешь, рано или поздно окажется миражом. Чем раньше ты его отпустишь… тем будет легче, поверь мне.
— Вы, сестра, читаете неплохие проповеди, — усмехнулся он.
Слова прозвучали холоднее, чем ему бы хотелось, и Сирша, покраснев, на мгновение отпустила его. Испугавшись, Орф тут же с жаром подался вперед и стиснул ее в объятиях.
Ее сердце билось мерно, как льется песок в часах; её ладони вжимались ему в лопатки тепло и просто, почти бестелесно. Ему очень не хотелось ее отпускать. Объятие затянулось.
Через какое-то время Сирша все-таки отстранилась и поднялась на ноги.
— Прощай, Орф.
Она помахала ему рукой, не отводя от него взгляда, шагая по площади задом наперед — непосредственно и как-то по-детски, как будто прощались они до завтра, договорившись утром, едва рассветет, запустить со скал воздушного змея. Потом она развернулась; колыхнулись монастырские одежды, которые когда-то давно они, еще подростки, тайком примеряли смеха ради. Провожая её и других миссионеров взглядом, Орф машинально сел на каменную ступеньку и для удобства положил дульцимер на колени.
Песню, которая родилась у него в голове в тот час, он редко исполнял потом на публике. Она казалась ему сырой и слабой — что текстом, что мелодией; к тому же, играя ее, он никогда не мог избавиться от того чувства невыносимой, болезненной наготы — преступника, осужденного на публичную казнь, трупа в анатомическом театре. Такое не хотелось выносить на всеобщее обозрение.
Но тогда, проходя мимо него, какой-то горожанин остановился и выслушал песню от начала до конца. А потом молча ушел, бросив ему под ноги горсть медяков и каких-то пуговиц из кармана.
Это был на удивление удачный день.