Солнце уже подползало к зениту, когда Орф осмелился медленно, пошатываясь, с трудом переставляя ноги — то ли от усталости, то ли от хмельного дурмана в голове — подойти к воротам конспиративной квартиры. В висках и затылке стучало; по щекам разливался нездоровый жар, и каждый шаг тянул к земле — как будто на Акасуме внезапно усилилась гравитация. Тех бутылок с плохой сивухой, которые еще оставались у него в конфискованной сумке наутро, хватило, чтобы опохмелиться и снова опьянеть, но уже, к несчастью, не до забытья.
Так странно это было — вернуться сюда. Всего полдня назад он, по правде сказать, и не думал, что путь его побега замкнется; был уверен, что больше не поднимется по этим ступеням, не откроет тяжелую дверь. Исчезнуть, не объяснять ничего, пуститься во все тяжкие и, желательно, сгинуть — этот план казался таким знакомым, простым, понятным. Но за последние несколько лет он заметно постарел — или просто, наконец, повзрослел; так что ничего не вышло. Ему просто не пришло в голову — куда еще отправиться, куда деться. А значит, за вчерашнее безобразие все-таки предстояло ответить.
В доме царила насыщенная спящая тишина — так звучит мирное, отдыхающее общежитие. Подавив очередной инстинктивный порыв — развернуться на пороге и уйти прочь, пока друзья не успели его заметить — Орф бросил сумку с пожитками у входа, скинул сапоги и, не замечая, что оставляет за собой вереницу грязных следов, босиком поплелся на кухню. Одежда еще не успела просохнуть, и от сырости его временами знобило — стоило подождать Риэса там, у очага, погреться.
Голова кружилась, мир качался; мутно, тяжело давило в груди. Подождать Риэса. Сказать ему, что… Орф потер рукой лицо; потом поднял голову — и замер, бесшумный, в дверном проеме.
Ссутулившись и сжавшись, Риэс спал, уронив голову на руки, сложенные на столешнице — осунувшийся, взъерошенный, с покрасневшими глазами. На одном из его запястий что-то тускло переливалось. Орф осторожно шагнул ближе и узнал черную атласную ленту, которой завязывал обычно волосы — та, кажется, затерялась вчера в прибрежном песке, пока он топил свое горе в бутылке.
А Риэс нашел ее.
Орф подошел к столу и забрался с ногами на лавку; сложил пальцы в замок у рта, глядя на спящего.
— Я повторяюсь, а? — прошептал он одними губами. — Сбегаю, потом… возвращаюсь вот. А ты каждый раз ждешь — доверяешь мне почему-то. Если бы я знал — тогда, осенью, в Балкуре, в Вирмире — я бы не стал. Не посмел. А теперь…
Привкус дерьмового пойла вдруг подобрался как-то слишком уж близко к глотке, сдавил шею; он скривился, вдохнул глубоко — но убийственная волна тошноты никуда не делась, и в следующий момент ему пришлось, зажав рот рукой, стремглав броситься к ближайшему котлу — благо тот, недомытый, нашелся у очага неподалеку. Там измочаленные внутренности Орфа, успевшие отвыкнуть от таких приключений, наконец, громко вывернулись наизнанку.
— Блядь, — отчетливо раздалось за спиной. Послышалось поспешное шуршание; потом осторожные руки отвели его длинные, спутанные волосы от лица, кое-как завязали ленту, беспомощно легли, едва поглаживая, на плечи. В знак благодарности Орф смог разве что закашляться и утробно всхлипнуть, прежде чем новая судорога рвоты сотрясла все его тело.
— Ну ты и… — Голос запнулся. — Воды? Воды дать, блядь? Ромашки с имбирем давай заварю.
Орф помотал головой.
— Я т-тут тебе... кое-что… — Не успев договорить, он снова согнулся над многострадальным котлом, захлебываясь и давясь.
— Чего-чего ты?
— Принес, — просипел, наконец, Орф. Он пошарил в кармане жилетки — и, после недолгой возни выудив оттуда странную металлическую коробочку, протянул ее Риэсу. — Это… подарок. П-поздравление. Возьми.
Под выжидающим взглядом Орфа Риэс взял вещицу в руки, повертел. На одной из двенадцати узорчатых граней с изображением знаков зодиака нашелся потайной арретир. Негромкий щелчок — овальная крышка поднялась, и под ней закружилась в одиноком танце крошечная козлоногая фигурка со свирелью в руках — в такт печальной механической мелодии.
— Ну спасибо, — пробормотал Риэс.
— Тут сатир… Я наткнулся — и сразу подумал… Помнишь, как…
— В Балкуре?
Орф кивнул; с заметным отвращением сглотнув, вытер рот рукавом — ему было уже все равно, чем пачкать и без того вонючую, изгвазданную одежду. В горле резало и жгло; говорить было трудно.
— И-изв… — начал он.
— Не надо, Орф.
Риэс щелкнул крышкой шкатулки, и музыка смолкла.
— Давай-ка лучше пойдем… приведем тебя в порядок.
* * *
Когда вечером того дня все постояльцы конспиративной квартиры, отоспавшись, собрались в гостиной на небольшое, камерное праздненство — по случаю дня рождения Ниу и назначения Риэса — Орф уже был, наверное, в порядке. Риэс нагрел воды, помог ему вымыться, одел в чистое, заплел волосы в тугую косу; о вчерашнем теперь напоминал разве что темный, неприятно опухший синяк под правым глазом — да то, как Риэс украдкой прятал от него драконье вино, заместо него подсовывая чай. Орф не возмущался. Он сидел на полу в углу комнаты, подтянув колени к груди, очень тихий и маленький, и иногда улыбался чьим-то шуткам; петь отказался, извинившись, что голос вчера сорвал.
Немые вопросы клубились в воздухе, но оставались непроизнесенными; тысячи биноклей театра, как по указке, намеренно отвернулись от сцены и, игнорируя провальный финал трагедии, всматривались в золото канделябров. Он был благодарен им за это; каждому из них — этих странных существ, из жизни которых ему почему-то до сих пор так и не хватило духу исчезнуть.
Далеко ли сбежишь на разбитой телеге?
Внутри него безвозвратно надломилось что-то настолько важное, настолько сердцевинное, что все слова, все жесты, все привычные решения и доводы, уже вживленные под корку жизненного опыта — казались теперь чужими. Он сам казался себе чужим — как будто в каком-то горячечном, невероятно реалистичном сне перенесся в незнакомое тело, где от Орфана О’Келли не осталось ни мыслей, ни принципов, ни голоса, ни лица. Когда он еще был пьян, мириться с этим было проще; но привычка напиться и забыться — она тоже была откуда-то оттуда, из прошлого опыта, который он повторил по инерции, потому что еще не успел осознать его чужеродность. Было ли в нем хоть что-то, что не держалось на той надежде? Орф начинал уже думать, что нет: слишком уж давно, слишком уж рано возведен был ее фундамент, слишком уж естественно срослось все его маленькое существо со своей главной опорой — вплелось, потерялось сухожилиями и костями в холодном мраморе последней колонны разрушенного храма. Он давно потерял всё: детство, веру, подруг, дом, родину — но далекую, старую любовь, казалось, можно было содрать с него только вместе с кожей.
Эта ошибка обошлась ему очень дорого.
— Пойду нацежу еще вина, — поднялась со своего места Айра, шурша длинными полами жреческих одежд.
Может быть, еще не поздно было что-то исправить?
— Я помогу. — Он разогнулся, хрустнув одеревеневшими коленями. — Сам пить не стану, Риэс, не беспокойся, мне на сегодня хватит.
Взрыв душевного смеха. Он улыбнулся — и отправился вслед за Айрой на кухню.
Вся посуда, в том числе несчастный котел, уже была перемыта и сохла на столе, аккуратно разложенная на чистых рушниках. Пахло апельсинами и пряностями. Айра ловко, не пролив ни капли, наполнила глубокий ковш содержимым очередной винной бутылки; подумав, добавила каких-то еще травок из неприметного мешочка на поясе. Огненный вздох — жидкость в ковше зашипела, забулькала, превращаясь в кипящий драконий напиток. Забравшись для удобства на свою табуретку, Орф пока подготовил другую посудину да чистую марлю для фильтрации. Любые, даже простейшие действия почему-то давались с трудом, требовали смехотворно гигантских усилий воли. Очень захотелось лечь.
— Айра, ты ведь… умеешь отправлять сообщения на расстоянии? — подал он голос. — Без адресов, без пера и бумаги, верно?
Айра кивнула. Она в последний раз подула на ковш, теперь уже нежным, тёплым дыханием — только согреть; потом деликатно опустила его на чугунную подставку.
— Всё верно. — Она облокотилась на стойку, чтобы сравнять разницу в росте. В лицо Орфу уставился немигающий синий глаз. — Двадцать пять слов. Потом есть ещё две попытки, продолжить можно утром. — Помедлив, Айра мягко улыбнулась. — Если хочешь посоветовать акцент или интонацию, я неплохо потренировалась на спорах со своей собственной семьёй и, мм, просьбах Риэса.
Орф слабо усмехнулся, припомнив уморительные издевки, которыми Риэс теперь, благодаря Айре, регулярно терроризировал своего непутевого папеньку-эльфа.
— И мне нужно будет знать, кто получатель, — помолчав, добавила Айра. — Чем подробнее, тем лучше, сам понимаешь. Имя, внешность.
— Конечно, — выдохнул Орф, уставившись вниз, на миску, прикрытую марлей. — В общем, его зовут… Смелость. Он тифлинг. Высокий, сухой. Склеры глаз черные, со светлыми крапинками, зрачки белые. Волосы темные, кудрявые; рога чуть витые. Кожа темно-красного оттенка, на ней сиреневые отметины; от самого лба тянутся по бровям, щекам, к подбородку и шее, переплетаются на груди, на руках, хвосте… Он часто улыбается… теперь. У него немного заостренные зубы. Руки в мозолях… Он одет… вчера был, когда мы… в холщовую рубаху со шнуровкой у ворота, широкие штаны из серого рассета… возможно, голубой шарф...
— Звучит... — Айра на мгновение запнулась. — Звучит... красиво.
— Так и есть.
Орф поднял голову, вдруг глянув на Айру со странным, неуместным вызовом. В изломе драконьих бровей ему тут же почудилась жалость, неловкость и растерянность: он перегнул палку, информация получилась избыточной, его трепет — очевидным. Он совсем смешался и спрятал глаза. Айра ещё помолчала.
— Я хочу сказать... — начала она тихо. — я не знаю, что я хочу сказать. Знаю только... что меня вчера там не было. Знаю, и мне так, так жаль, Орф.
— Ты бы ничего не исправила.
— Все равно.
Она легонько коснулась его плеча. Ничего общего с ее обычным тяжёлым, мощным жестом — в этом была почти робость.
— Ты можешь не говорить, разумеется, но... Что произошло там, вчера, на дороге? Марра сказала только, что это не ее история — уверена, она права.
Орф ответил не сразу. Потянувшись за ручкой ковша, он не рассчитал, насколько посудина окажется тяжелой, и не вывернул все драконье вино на пол только благодаря Айре — та вовремя подхватила ковш за донышко. Вместе они начали медленно сливать напиток через марлю; заклубился над миской ароматный пар.
— Я даже не уверен, — пробормотал Орф, наконец, — что это по-прежнему моя история. Меня стерли из этого нарратива. Он обрел новое имя и, кажется, покой. И он счастлив. Счастлив, как никогда не был счастлив со мной. — Плеснуло неаккуратно тёплое вино, оставшись на столешнице кровавыми брызгами. — А мне от этого… выть хочется. Это мерзко, и стыдно, и гадко, но я понимаю: мне было бы легче, узнай я, что три года назад он не просто потерял память, а… умер.
Айра негромко хмыкнула. Не со смехом — тяжело, задумчиво. Узнавающе. Орф по привычке стиснул зубы, чтобы сдержать слезы, но в этом не было нужды: плакать ему — удивительно — совсем не хотелось.
Он поставил ковш.
— С другой стороны… в какой-то степени он действительно умер. Мелех. Поиск. Я опоздал, его больше нет. Есть только Смелость. Не знаю, о чем бы я хотел поговорить с ним. Не знаю даже, хорошая ли это идея. Стоит ли мне узнавать, чем он живет теперь? Что мастерит вместе с ремесленниками Мекоэна? Читает ли книги? Видит ли сны? Любит ли кого-то? Я не знаю, чужой он мне или нет. Я не могу решить. — Он помолчал. — Я так любил его когда-то, Айра. У меня все в груди ныло, когда он на меня смотрел. Бывало, он засмеется — у меня дыхание перехватит, как в свободном падении. Но теперь он иначе смеется. И смотрит иначе. Хоть и глаза… все те же.
Пальцы чуть сжались у него на плече и разжались снова.
— Живые, — медленно произнесла Айра,— всегда приносят нам куда больше боли, чем мёртвые.
— Тенамор милосерднее Хеноха. Мне давно так казалось.
Айра задумчиво кивнула. Сняв с миски марлю и отлив чуточку драконьего вина в кружку, она какое-то время внимательно смотрела, как закручивается переливающаяся жидкость; потом отпила глоток — как будто вдохнула.
— Ты ведь знаешь мою... историю, верно? — проговорила она. — Не могу сравнивать и не собираюсь. Но это понятная боль — хотела бы я и ее взять на себя.
— Я думал… тебе уже не так больно. — Орф чуть склонил голову набок; змеей скользнула по плечу коса. — Как раньше. Теперь, когда… ты смогла вернуться. И вернуть себе то, о чем все эти годы мечтала. Разве нет?
— Уже не так больно, — легко кивнула Айра, — но по несколько другой причине, чем ты думаешь.
— Прости, я... я так и не спросил.
Айра поставила кружку и, быстро оглядевшись, подтянула под себя оставшийся на кухне низенький табурет; села на краешек, тщательно оправив одеяние.
— Не нужно извиняться. Наш, мм, темп жизни… — Айра чуть мотнула головой в сторону комнаты: оттуда только что вновь донесся задорный взрыв всеобщего хохота. — Не всегда сочетается с вопросами. И тем более с ответами.
Прямой драконий взгляд стал на мгновение отстраненным; пальцами одной руки она начала задумчиво разминать ладонь другой — пока не очнулась. Орф не торопил её.
— Так или иначе. Ты знаешь — когда мой собственный клан меня изгнал... — слово выкатилось, булькнув, — я была ещё совсем юной. Тихая девочка с большим секретом. Разговаривала с мёртвыми… постыдная тайна моих родителей. Ребенок однажды умер от болезни — я попыталась его оживить. Ничего не вышло, а меня обвинили в его смерти. Не было в том моей вины — были только их предрассудки, которым я подчинилась, видя ужас в глазах своей матери. Хм.
Айра растерянно посмотрела на свой кулак, сжавшийся как будто против её воли. Расслабила руку и снова вложила одну в другую, сосредоточив свой взгляд на них.
— Больше половины жизни я была... сама по себе. Писала письма, получала редкие ответы. И сильнее всего на свете желала одного: чтобы каким-то чудесным образом мой клан простил меня и принял обратно, не заставляя ради них меняться. Большое семейное объятие — плотный круг из родителей, братьев, сестёр, друзей. И это желание — благодаря вам, благодаря нам — сбылось накануне моего тридцать шестого дня рождения. Хороший был праздник, а?
Орф молчал. Айра усмехнулась, но глаза остались неподвижны.
— После него я долго не могла заснуть. Я получила всё, чего хотела, не так ли? Лучший исход из всех возможных, настоящее чудо. Да вот только... изменилась я все же за эти годы. Не ради них — а изменилась. И я была так, так зла на них всех! — Она снова издала смешок, улыбнулась — криво, но искренне; потом покачала огромной головой. — Как бы я хотела обнять ту семнадцатилетнюю девочку, которая во всем смотрела на старших и их традиции, которую легче лёгкого было напугать позором на имя её великой бабушки, унизить косым взглядом, девочку, которую ни за что ни про что выгнали и забыли — даже не попытавшись за неё побороться. Вместо них я боролась за себя сама, каждый день. Они меня подвели. И я смотрю на них... и не знаю, как их простить, Орф. Не знаю, как они могли поступить так с ребёнком, которого любили. Я бы не смогла.
Она помолчала.
— Когда я это поняла, мне стало так... легко. Оказалось, что я достойна большего. Теперь у меня есть цель, есть друзья, есть большая сила и большое любопытство. Я люблю путешествовать, люблю делать мир легче и справедливее, капля за каплей. Смирилась ли я с тем, что те, кто были за меня в ответе, оказались слабы? Черт возьми, сильно сомневаюсь. Но! — Айра наставительно подняла палец. — Я приняла свою злость и их косность; я двинулась дальше — и… нашла новую семью.
Наклонившись вперед, она легонько коснулась пальцем носа Орфа. От неожиданности он фыркнул; потом, помедлив, сам улыбнулся в ответ на широкую, зубастую драконью ухмылку.
— Я рад за тебя, — проговорил он. — Рад… за нас. Потрепанные жизнью бродяги должны держаться вместе.
Айра хохотнула.
Она и впрямь была достойна большего. Хорошая, преданная подруга, проницательная и искрометная собеседница, честная жрица — жертва обстоятельств, сумевшая преодолеть их, собрать волю в кулак и обрести новый путь, новое будущее. Ему сложно было представить себе, чтобы Айра от отчаяния нажралась до зеленых чертей и ночевала в придорожной канаве. Или проглотила купленный из-под полы на рынке дешевый яд — и вместо того, чтобы со всем покончить, потом беспомощно блевала трое суток. Такие, как она, не совершали ошибок; такие, как он — уходили из дома, хотя их никто не гнал, без объяснений бросали людей, которые их любили — попадали в бессмысленные, позорные передряги, а потом начинали рвать на себе волосы. Он не был достоин большего: хорошего в нем было — разве что смазливая мордашка, сладкий голосок да подвешенный язык. Явно недостаточно, чтобы заслужить второй шанс. Он был обречен цепляться за бесполезные старые эмоции; бессильно тосковать по тому, что сам же и упустил.
В конце концов, учиться на совершенных ошибках он тоже никогда не умел.
— Кажется, скоро любители драконьего вина устроят бунт, — сказал он вслух. Из гостиной действительно доносились отголоски какой-то оживленной, веселой перебранки: по звукам казалось, будто там идут кулачные бои — или играет весьма посредственный оркестр, состоящий из одних барабанщиков. — Отнесешь им? Я… немного устал. Староват становлюсь для таких посиделок.
— А… сообщение? Смелости?
Орф спрыгнул на пол; какое-то время молчал, не глядя в сторону Айры.
— Забудь, — покачал он, наконец, головой. — Это так... очередная дурь. Ничего более. Чего я добьюсь этим? Даже если он ответит. Я… никто для него — и вряд ли уже кем-то снова стану. Не трать... не трать на меня время.
— Эй. — Оклик Айры прозвучал строго и даже как будто сердито; но когда Орф обернулся, она ему улыбнулась. — Я всегда готова помочь. Сегодня или... в другой раз.
— Спасибо тебе.
Он не решился предложить ей объятие; вместо этого, подойдя ближе, только взял ее за руку — на мгновение сжал обеими руками большую чешуйчатую кисть с аккуратными когтями — и зачем-то немного склонил голову. Айра, помедлив, наклонила свою в ответ.
— Я не так сильна в словах, как ты, но... — В твердом, как обычно, голосе послышались нотки смущения. — Ты… хороший, Орф. Ты сильный и смелый. И ты мой друг. Так что, цитируя великих, — оскаленная улыбка стала еще шире, — будем держаться вместе, любимый ты бродяга.
Она встала с табуретки; подняла со стойки миску с вином, неловко ухватив ее одной рукой, немного постояла в дверях — и, наконец, оставила его одного. В ушах стоял неприятный, амелодичный звон, но сквозь эту вакуумную глухоту Орф еще разобрал радостные возгласы — наконец-то праздничная компания воссоединилась с возлюбленным напитком. Как будто какой-то сон, делирий хенохианского благословленного. Орф вздрогнул; с силой сжал одну руку в кулак — пока на ладони не остались маленькие белые вмятины-полумесяцы от ногтей.
Влажная марля по-прежнему пахла пряностями. Глиняный горшок был гладким, льняной рушник — шершавым, столешница, на которой только что стоял ковш — теплой. Один, два, три, четыре, пять, десять, двадцать — двадцать поленьев сложены на полу у печи. От прикосновения к правому глазу все ещё было больно. Каменные стены царапали подушечки пальцев.
Черная, боковая лестница вела из кухни на второй этаж, прямо к спальням — и он медленно отправился вверх по ступеням, продолжая вести ладонью по холодной стене, как будто это была его последняя опора.
* * *
Они недолго ещё оставались в Магоре — день, может, два. Риэс собирался как будто в спешке; торопился даже выехать с утра, когда они уже погрузили свой скарб в телегу и запрягли Алису. Орф плоховато помнил, кто провожал их, когда и где договорились они снова встретиться — и договорились ли. Он и дорогу плоховато помнил, потому что большую ее часть проспал, свернувшись клубком на тряском полу повозки — но казалось ему, что ехали они очень долго, от деревни к деревне, от тракта к тракту. Риэс сидел на облучке и изредка, украдкой оглядывался, как будто пытаясь убедиться, что он все еще здесь; поначалу зачем-то просил Орфа сыграть что-нибудь, потом сам принялся рассказывать сказки.
— Давно ль это было, недавно ли — кто разберет… — начинал он — медленно, размеренно, голосом заправского сказителя, который уже сотни раз повторял эту зачинную формулу. Так, видно, и было: Риэс неслучайно ладил с детьми и всегда был заботливым старшим братом. В гленваанских сказках, которые он вспоминал, жили и умирали боги и герои, простаки и гении, отважные женщины и добрые мужчины. Искал затерянный храм в алых скалах собственных грез несчастный маленький тифлинг по имени Сон. Гибла в счастливом, но ложном зеркальном мире Безвременья девочка-подкидыш по имени Кьяран. Орф слабо усмехнулся, вспомнив, что в последний раз они чуть не поссорились, обсуждая, кто на самом деле главный герой их любимой «Безвременной сказки» — а теперь Риэс не решился рассказывать ее по-своему.
Они ехали и ехали, а Риэс все говорил и говорил.
— И тогда Эсфирь, леди луны и клинка, дева невидимых дорог, опустилась перед северным принцем на одно колено, сняла латную перчатку и, взяв его за руку, коснулась губами ладони. «Князь солнцеликий, отрада моих очей, — молвила она, — с поцелуем этим отдаю тебе свое сердце. Держи его — сколько желаешь; а выронишь — не отдавай. Тесно ему отныне в моей груди».
Огоньки оплывших свечей танцевали, кружили в вальсе вереницу волшебных теней на могучих каменных стенах. Кендрик, седой старик с лохматой бородой в монастырской робе, то хохотал в голос, то умиленно посмеивался в усы: книжные дети на его глазах разыгрывали все сцены из всех историй, опрометчиво стараясь прожить и прочувствовать их наяву. Сирша закатывала глаза, а Лорейн хихикала, когда Орф вставал перед Мелехом на одно колено и тянул к себе его руку, чтобы со всей серьезностью оставить на ладони осторожный, искренний поцелуй.
— Орф? Орф, ты чего?!
Потеряв почву под ногами, он не мог остановиться очень долго. Риэс пытался утешать его, поить ромашковым настоем, рецепт и ингредиенты для которого позаимствовал еще у Хвоста, но в конечном итоге им пришлось просто продолжить путь. Со временем истерические рыдания немного утихли, превратившись в опустошенный, бессильный плач.
Больше гленваанских сказок Риэс ему не рассказывал. Только в первую ночь в Кантеде, уже засыпая в комнатушке на постоялом дворе, Орф услышал, как он поёт. Это была печальная, тихая эльфийская колыбельная о смерти и перерождении. Когда мы встретимся снова, я буду уже другим — но не бойся, не плачь, душа моя, ведь я вспомню и назову твое имя. И рефрен: Спи, пока я не смыкаю глаз.
Орф не был уверен, что сам Риэс хоть раз нормально уснул за все это время. Как неусыпный часовой, сидел он на постели рядом, что-то методично строгал из деревянных брусков, а когда и шил — или работал чуть поодаль, за столом, закопавшись в какие-то бумаги, щелкая бусинами абака. Иногда Орф просыпался в комнате один, но надолго Риэс не покидал его. Возвращаясь, он обычно приносил с собой горячий обед и долгими, муторными уговорами заставлял Орфа проглотить хоть что-то.
Однажды он вернулся с компаньоном: на черной кожаной перчатке примостился огромный белый почтовый ворон.
— Это Шухер, — представил его Риэс. — Шухер, блядь, если ты хоть когтем тронешь моего кролика — перьев не соберешь, сука.
— Су-ка, — повторил Шухер, копаясь клювом в пёрышках под крылом. Орф тогда расхохотался так громко и неожиданно, что Риэс испугался, спешно посадил птицу на спинку стула, бросился к постели спрашивать, что происходит.
Когда Риэс увез его с постоялого двора в неприметный двухъярусный сруб в небогатом квартале неподалеку от центра Кантеда, для Орфа ничего особенно не изменилось. Красный песок все сыпался и сыпался в магических часах на его груди, но он уже потерял счет времени; ему все чаще казалось, что он живет в каком-то бредовом сне, что все это — не наяву, не по-настоящему. В первый раз, на кухне конспиративной квартиры, эта мысль напугала его. Теперь она казалась чуть ли не самым логичным и приемлемым объяснением тому, что с ним творилось.
Риэс продолжал приносить ему еду, которую теперь, видимо, готовил сам — омлеты, вареную картошку, какие-то каши, мясные похлебки. Однажды он прибежал в спальню особенно взволнованный — и с гордостью поставил на прикроватный столик тарелку, полную раскрытых черных раковин. У Орфа не хватило духу отказаться от мидий; стыд за свое поведение иначе окончательно раздавил бы его. Бесконечно заботливый, бесконечно терпеливый, Риэс заслуживал хотя бы благодарности.
А еще он заслуживал кого-то другого. Не нахлебника, высасывающего своим бездействием и унынием последние соки — кого-то мудрее, выносливее, мужественнее, чище.
В тот день Риэс, открывая ставни, чтобы проветрить спальню, поставил на подоконник цветы: крошечные белые бутончики на поникших стеблях в глиняном стакане. Свежо и живо пахнуло весенней прохладой с улицы, послышались чьи-то далекие голоса; ком вновь, как из ниоткуда, подступил к горлу. Орф передернул плечами, подтянул колени к груди.
— Почему ты все еще здесь? — спросил он тихо.
Риэс остановился.
— Что?
— Почему ты все еще здесь? — повторил Орф громче. — Со мной? Зачем тебе все это? Мидии, подснежники… Ты столько подарил мне — и никогда не требовал ничего взамен. И сейчас, все эти… недели… Бросил бы меня уже давно и жил себе дальше. Как тебе еще не надоело? Нахрена я тебе такой сдался, Риэс?
Он, казалось, ждал ответа очень долго; даже половицы не сразу заскрипели в такт шагам. Потом Риэс подошел к изголовью, медленно опустился рядом на колени; его глаза — обведенные темными кругами, усталые, голубые — оказались очень близко, и Орф, не выдержав, отвел взгляд. К запястью вдруг прикоснулись холодные, дрожащие пальцы. Риэс медленно развернул его руку ладонью вверх и, прежде чем Орф успел что-то сказать или сделать, прижался к коже губами — с силой, как будто действительно хотел оставить что-то в его горсти.
Отстранившись, он осторожно сложил Орфовы пальцы в кулак; еще какое-то время молчал.
— Потому что я люблю тебя. — Каждое слово набатом отозвалось в ушах. — Ты и сам уже это знаешь.
Каэль, знакомься, это мой возлюбленный. Ar scient, сокровище, подлатай мне броню, пожалуйста? Васильки, вплетенные в татуировку с серебряными листьями и ядовитой змеей.
— Если понадоблюсь, — Риэс поднялся, пряча трясущиеся руки в карманы, — я буду внизу. Надо отправить несколько писем.
Орф подскочил на кровати, но дверь уже закрылась, негромко хлопнув. Он остался в комнате один.
— Черт, — выскочило шипением сквозь сжатые зубы. Теперь его тоже трясло; пульс стучал в сжатом кулаке, как страшный отголосок правды. Орф разжал ладонь. Я тебя люблю… Всего двое мужчин когда-то говорили ему эти слова. Один, разбив Орфу сердце, отправился один на поиски предназначения и потерял память; а второму Орф уже разбил сердце сам.
Всю свою жизнь, столкнувшись один на один с чем-то огромным, сложным и нерешаемым, он предпочитал бежать.
Он свесил босые ноги с матраса, лихорадочно оглядываясь по сторонам; потом спрыгнул на пол — и заметался по комнате. Найти одежду оказалось несложно: Риэс давно повесил ее на стуле рядом с кроватью на тот крайний случай, если Орфу вдруг захочется куда-нибудь выйти одному. Снять домашнее, натянуть заштопанные штаны, кое-как справиться со сложной шнуровкой сапог; рубаха, жилетка — без шарфа, возможно, будет прохладно, но у него есть еще дорожный плащ… Оружие и инструменты обнаружились на дне шкафа в углу комнаты вместе с парой теплых шерстяных платков, вероятно, оставленных еще прежними хозяевами дома. Орф схватил один и на всякий случай запихнул в сумку — она нашлась там же, неподалеку, тяжелая, как и раньше. Всё его добро, нетронутое, так осталось разбросано по многочисленным кармашкам и секретным отсекам: трубка с табаком, эльфийский букварь, еще несколько томов в кожаных переплетах, пистоль, подаренная Рыбешкой, монокль подземного путешественника, губная гармошка, мешок с взрывной смесью, прочее барахло, оставшееся на память об их приключениях... Зачем он оторвал кусок от древнего, полуистлевшего ковра в императорском дворце? Тогда это казалось забавным.
Орф вытащил кошель, высыпал, пересчитал монеты — достаточно, чтобы несколько месяцев еще прожить безбедно, а там…
Что — там?
Монеты звякнули, сдвинувшись на продавленном матрасе, когда он обессиленно опустился на сбитую простыню. Все эмоции, которые его растерзанное сознание так искусно вытесняло все это время, вдруг разом придавили его к земле. Орф схватился за голову, запустил пальцы в грязноватые, всклокоченные волосы.
— Что я делаю? — пробормотал он.
* * *
Письмо Каэлю не клеилось.
Не то чтобы Риэс старался выражать свои мысли как-то особенно витиевато — его свой в доску младший братец, привычный в письмах и к орфографическим ошибкам, и к обсценной лексике, вряд ли бы такое оценил. Его эпистолярное бессилие после сегодняшней встряски, однако, было столь велико, что и простейшие идеи понятно сформулировать не удавалось. На исчерканном черновике накопилось уже около дюжины одинаково кривых конструкций, которыми Риэс пытался сообщить брату свой новый адрес — их с Орфом новый адрес. Шухер переминался с ноги на ногу и то и дело нетерпеливо хлопал крыльями, дожидаясь свитка; даже Гнусь, поселившийся временно в ящике под столом, хрустел своим кормом как-то сочувственно.
Это было правильно: выйти, закрыть дверь, оставить его в покое, дать ему время подумать и принять сказанное. Он убеждал себя, что готов к любому исходу, что не станет жалеть о своем решении и не возьмёт свои слова обратно. Но каждая минута ожидания ложилась на плечи невыносимой ношей.
— Ве-чер в ха-ту, — прокаркал вдруг ворон. От неожиданности Риэс поставил посреди листа жирную кляксу; чертыхнувшись, бросил перо на стол и повернул голову.
В дверном проеме стоял Орф — одетый, даже в дорожном плаще. Сумки и оружия при нем, впрочем, не было. Глаза у него бегали; он открыл рот, чтобы что-то сказать, но так и не издал ни звука.
— Ты куда-то собрался? — спросил Риэс.
Сердце колотилось где-то в горле; похолодевшие руки снова начало потряхивать, и он спрятал их за спину. Орф сглотнул; потом, наконец, поднял на него взгляд.
— Нет, я… Я решил остаться, — сказал он.
И улыбнулся.