Редкие зимние лучи еле-еле пробивались в полумрак кухни сквозь плотные ставни. Открывать их, как бы ни любил светлые помещения, Орф не рискнул: не хотелось выхолодить только натопленный дом случайными сквозняками из щелей, которые руки все никак не доходили замазать — хотя жили они тут уже без малого неделю. Риэс где-то пропадал целыми днями и возвращался поздно; а Орф, пусть из дома выходить и не торопился, по большей части решил отсыпаться — растянуться на чистой постели никогда ещё не было так приятно, как после долгих походных скитаний.
Сегодня он впервые проснулся раньше Риэса. Лег бы, может, обратно спать, но мочевой пузырь на пару с желудком оказались категорически против подобного расклада. Сонно дотащившись от уборной до кладовой, он обнаружил, что запасы их оставляют желать лучшего: кроме поднадоевших дорожных пайков да моченых яблок, которых было бы кощунственно лишать Алису, в мешках и сумках не нашлось ничего. Душа жаждала разнообразия. Пришлось одеваться и искать в неприветливой промозглой Магоре утренний рынок.
— И пу-усть я не маг, и не воин, и складных поэм не творю…
Теперь он вертелся у растопленного очага, по привычке мурлыкая что-то себе под нос. Брат Кендрик любил повторять, мол, готовка не клеится без задорной песни. И непременно задорной: печальные баллады да эпические поэмы — что лимон давить в молоко, с ними доброй каши не сваришь. Задор в представлении Кендрика нередко предполагал сюжеты, изобилующие ругательствами, эротикой и прочими непотребствами, которые приводили его юного слушателя в истерический восторг. Орф усмехнулся, припомнив, как кипятилась сестра Лукреция, в очередной раз поймав их с Кендриком на кухне за исполнением каких-то матерных антиимперских частушек.
— Я пою по утрам, па-ра-рам, что-то там, и похлебку неплохо варю…
Эту песню Кендрик придумал сам, положив простые стихи на старый популярный мотив. Придумывал он много и часто, но решительно запрещал называть себя монастырским менестрелем. Позже Орф узнал, что это было у старика в крови — когда однажды в обитель явилась низенькая крепкая старушка с лохматыми бровями: вылитый Кендрик, только без бороды. Недели две сидела она на кухне и бренчала на своей лютне, а Кендрик болтал с ней приветливо, но отстраненно. Звали ее Кендарат; все в монастыре знали, что иногда она приходит навещать своего брата — который забыл ее.
Орфа Кендарат в шутку называла Бардёнком: именно она первая угадала его способности к магии. «Готова поспорить, тебе часто приходится чинить одежду… — протянула она однажды, смерив многозначительным взглядом ссадины на его коленях и локтях. — Садись-ка, проказник, покажу кое-что, пригодится». Когда через год она вернулась вновь, Орф уже с гордостью рассказывал ей, что, наконец, решился попробовать еще один разученный заговор — и сигал с высоких скал в море, чтобы медленно и осторожно, без единого всплеска, будто остановив время, погрузиться в холодные волны.
Это был последний раз, когда он видел Кендарат. На следующий год она уже не вернулась, и Бардёнка некому стало учить.
— Впрочем, если загнать меня в угол, я по щам надаю упырю-у-у… Что сказать — я не трус, но я в битву не рвусь и уж лучше похлебку сварю…
Готовил Орф, однако, не похлебку. С немалым трудом отыскав на кухне миску без трещин и мышиного помета на дне, теперь он деревянной ложкой замешивал в ней нехитрую кашу из творога, яиц, муки и меда. Сахар хоть и нашелся на столичном рынке — в конце концов, именно здесь сходились все важнейшие торговые пути империи — но оказался Орфу несколько не по карману.
Оставалось только молиться, что у Риэса нет аллергии на мёд. За несколько месяцев их знакомства это ни разу не всплывало. Цветы, грибы, рыба, устрицы, прочие морепродукты всплывали — а мёд нет. Кажется, однажды Риэс при нем ел орехи в меду — он очень любил сладкое — и с ним ничего не случилось.
Орф капнул в творожную смесь немного льняного масла и уже начал раскатывать в ладонях скользкие шарики, когда за его спиной вдруг раздался сонный голос:
— О, ты тут кашеваришь. Я… замерз без тебя.
Орф чуть обернулся, чтобы в знак приветствия улыбнуться Риэсу. Тот стоял в дверях, вальяжно прислонившись к косяку голым плечом, с которого сползла ночная рубаха, и смачно зевал, почесывая взлохмаченную голову.
— Садись у печи, грейся, — сказал Орф участливо, возвращаясь к своим творожным шарикам и уже нагретой сковороде. — Скоро завтрак будет.
Риэс кивнул. Ленивым, дремотным движением поправив ворот рубахи, он пересек кухню и уселся за стол неподалеку от печи — спиной к стене, ноги на лавку. Все тело тут же обдало волной мягкого жара от распаленного очага, и сдерживать зевки стало еще сложнее. Орф тоже зевнул пару раз, глядя на него, и Риэс, заметив это, усмехнулся: заразил.
Время близилось, должно быть, к полудню, но он слишком поздно вернулся вчера домой, чтобы успеть выспаться. Ответственное задание, которое, по словам главы упадочной столичной гильдии, едва ли кому-то из ее непосредственных подчиненных было под силу, требовало серьезной подготовки и вложения немалых ресурсов — что финансовых, что внутренних. После практически круглосуточной слежки за треклятым Мархатом Риэс чувствовал себя выжатым, как лимон; и даже не потому, что следить было как-то особенно сложно и тот заставил его поволноваться. Нет, в этом плане все прошло в высшей степени гладко и удачно. Просто начальник стражи был, наверное, самым скучным, самым занудным и правильным солдафоном, каких Риэсу только доводилось встречать на своем веку. Муштра, завтрак, патруль, отчеты, муштра, ужин, сон. Никакой личной жизни, никаких слабостей и вредных привычек, никакого взяточничества, разумеется; даже универсальный бич всего, казалось бы, рода человеческого в империи — расовая нетерпимость — обошел его стороной и никак не мог быть против него использован. Вся магорская гильдия из-за Мархата и его целеустремленности на грани с одержимостью выла белугой; и Риэс, кажется, начинал их понимать.
— Тяжелый день вчера, а? — сочувственно наклонил голову Орф, возвращая его к реальности. Риэс поднял на него взгляд.
— Ага.
— У тебя там, похоже, какое-то грандиозное предприятие наклюнулось? Каждый день сюрпризы. Пару дней назад просыпаюсь — телега незнакомая на заднем дворе стоит, ветошью прикрыта. И этот… филиал алхимической лаборатории у тебя на рабочем столе.
— Лучше не суйся к этому филиалу.
— Поверь, я и не собирался. У некоторых… субстанций в тех пробирках — например, «нессовой крови» — довольно легко опознаваемые цвет и консистенция.
Риэс нахмурился; какое-то время смотрел на Орфа с недоверием. Тот, впрочем, в своих словах не видел, кажется, ничего странного — как ни в чем не бывало продолжил возиться со сковородой, что-то мирно насвистывая себе под нос и больше не задавая вопросов.
Орфову стряпню Риэсу и раньше не раз доводилось пробовать: в конце концов, не только в тавернах и на трактах они ночевали — бывало, приходилось разбивать лагерь в лесу или у дороги, где ни единой душе не пришло бы в голову продавать им готовый горячий ужин. Тогда, вдали от цивилизации, они обращались к древнейшим формам хозяйственной деятельности — и решали проблему когда охотой, а когда и собирательством. В этом Орф, городской житель, редко принимал активное участие: выслеживать дичь он не умел совсем, а его сомнительные навыки поиска, скажем, грибов ограничивались способностью отличить мухомор от подосиновика. За готовку он зато брался без лишних пререканий. Риэс даже подозревал, что когда-то Орф мог зарабатывать этим на жизнь: только профессиональному повару, кажется, было под силу из ограниченного набора настолько разношерстных ингредиентов всякий раз варганить что-то не просто съедобное, но вкусное. Их компания готова была нахваливать любую ерунду в Орфовом исполнении — от жареного мяса на вертеле до какой-нибудь таинственной сероватой баланды.
Сегодня Орф, однако, впервые готовил для них двоих. Риэс ненадолго завис, разглядывая его, увлеченного своим делом, немного растрепанного и взбудораженного. На темно-оливковой коже возле густой брови виднелся отчетливый белый росчерк — пятнышко от муки — и Риэс в который раз поймал себя на совершенно случайной, внезапной мысли: как же он красив.
В следующий момент Орф обернулся к нему, и Риэс, смешавшись, быстро схватился за первую попавшуюся под руку безделушку: принялся вертеть в руке валявшуюся на столе погнутую трехзубую вилку.
— Всё-всё, уже готово! — Орф спрыгнул с табуретки, балансируя горячей сковородкой в одной руке. Пара минут метаний по необжитой еще кухне в поисках приличных тарелок — и на столе перед Риэсом, наконец, появилось блюдо. — Кушать подано, милсдарь, извольте испробовать.
Блюдо было милсдарю Риэсу незнакомо. Принюхавшись, он едва не чихнул: то ли лепешки, то ли пирожки, обжаренные в масле до золотистого кружева, источали теплый сладкий аромат — пушистые розовые головки клевера, огонек, согревший замерзшие пальцы, горячая древесная кора в летнюю жару. Риэс подозрительно ткнул одну из лепешек своей гнутой вилкой. Тонкая корочка поддалась, и зубцы утонули в чем-то мягком, нежном и белом.
— Это какие-то… котлеты из творога? — поднял он, наконец, взгляд. Орф, который ранее уселся за стол и, подперев рукой подбородок, увлеченно и немного весело наблюдал за этим осторожным знакомством, рассмеялся.
— Можно и так сказать! Но готовить их меня научили в Луцедере, а там такие творожники называются «кварки». Они еще иногда картошку в тесто добавляют, но мне так не нравится, сладкие кварки вкуснее. Их обычно едят со сметаной или вареньем. Я купил и того, и другого, хочешь намазать?
— А варенье какое?
— Я взял крыжовенное.
Риэс сглотнул. Больше крыжовенного варенья он любил, пожалуй, только яблочный джем.
— Не, погоди, сейчас я… я сначала так, короче, — невнятно пробубнил он.
Аккуратно отломив вилкой небольшой кусочек кварка, Риэс на всякий случай подул на него, чтобы не обжечься; потом, смерив последним внимательным взглядом, все-таки отправил в рот. Творожная сладость тут же растаяла на языке, оставив лишь теплое медовое послевкусие — не едкое, не приторное, в самый раз.
К собственному ужасу, Риэс осознал, что глаза у него на мокром месте.
Дернув плечами, он поспешил засунуть в рот еще один кусочек кварка, чтобы успокоиться; но легче не стало. Было в этом необычном, сладком, специально для него приготовленном завтраке что-то убийственно трогательное — какая-то тонкая, острая эмоция, которой невозможно было противиться и которую невозможно было спрятать.
— Риэс? — обеспокоенно спросил Орф, приподнимаясь на лавке. — Риэс! Ты… что такое? Тебе плохо? Обжегся? О боже, там же мед, а у тебя, наверное, аллергия — какой же я кретин, забыл спросить!
— У м-меня, — всхлипнул Риэс с полным ртом, — н-нет аллергии на мед.
Слезы стекли по щекам к уголкам губ, добавив следующему кусочку кварка солоноватости. Орф, до этого в панике подскочивший с места, смутился и нахмурился; потом медленно потянулся к тарелке.
— Тебе не нравится? Ты, если что… я не обижусь… если настолько все… то не надо…
Риэс агрессивно дернул тарелку в свою сторону; глиняное донышко загремело по столу.
— Это очень, очень вкусно, — провыл он, размазывая по лицу слезы. — Что ты наделал. Устроил мне зависимость, мало мне было табачной. Как я теперь жить буду без этих твоих кварков.
Орф похлопал глазами; несколько раз открыл и закрыл рот. Суть сказанного, очевидно, дошла до него не сразу: только через несколько секунд это опешившее выражение пропало, и губы его растянула улыбка облегчения и умиления — а щеки залила краска.
— Я… я, конечно, тот еще кваркодилер, — фыркнул он, наконец, расслабленно облокотившись на столешницу, пока Риэс продолжил сквозь слезы поедать свой завтрак. — Но мне не сложно… готовить их тебе хоть каждый день? Впрочем, каждый день, может быть, и перебор — тебе надоест, лучше с чем-то чередовать. В моем арсенале… еще много всего найдется. Шфолкимская кухня тоже довольно занятная. И из Алврака я каким-то чудом прихватил рецепт-другой — сейчас жалею, что так мало. Думаю, я знаю, что тебе понравится. Я рад, что… тебе понравилось.
Какое-то время Риэс молчал, кусочек за кусочком глотая остатки кварков. Потом положил вилку, хлюпнул носом и серьезно посмотрел на Орфа исподлобья.
— А ты это… — пробормотал он. — Крыжовенное варенье-то дашь?