Под куполом зачарованной хижины, как и всегда, парили, слабо мерцая в полумраке, разноцветные огоньки. Мерное хоровое сопение их общежития смешивалось с какофонией громогласного храпа из соседней пещеры, где улегся представитель доблестного воинского сословия. К этим громовым раскатам Орф за время путешествия, однако, уже привык. Спальный мешок, разумеется, тоже не стал этой ночью существенно жёстче обычного; да и ночной голод не особенно мучил. Полежав ещё с полчаса, слушая, как под боком вздыхает и иногда почесывает нос во сне Риэс, он, впрочем, все равно полез в сумку с пайками от безделья и бессонницы. Сгрыз яблоко; подумав, заел его ещё вяленой рыбёшкой - потом, облизывая соленые пальцы, вернулся к спальнику и забрался обратно. Лежать было неудобно и жарко, он ёрзал и ворочался; в какой-то момент начал мысленно повторять все известные ему алфавиты, называя буквы и очерчивая их внутренним взором.
Не спалось все равно. Он понимал почему.
«Впереди тебя ждут... воспоминания. Дурная память».
Орф перевернулся ещё раз. Лёг на спину, зажмурил глаза; подумав, сложил руки замком на груди. Попытка не пытка? Как посмотреть.
Это было - как говорить с собственной тенью, с зеркалом, с камнем. Впрочем, нет. Даже в тени, отражении или неодушевлённом предмете было больше жизни, внимания и милосердия, чем в том холодном, древнем, незримом Боге, который всегда забирал больше, чем дарил.
«Ну, привет. Давно не виделись. Хотя в общем-то... никогда и не виделись, верно?»
Разучивая молитвы в детстве, он всегда спрашивал монахов, имеет ли Хенох какой-то физический облик - подобно другим известным ему богам и богиням. Ему казалось странным и неестественным молиться, не видя перед собой ничего - ни лица, ни силуэта, ни морока. Но монахи отвечали исправно: Хенох есть время, оно незримо, Хенох есть память, она мимолётна. Говори в пустоту и будешь услышан. Орф не понимал этого. Послушно закрывая глаза, он, вопреки заветам, представлял, что молится песочным часам, тысячелетним деревьям, каким-то древним манускриптам, седобородым старцам и луноликим юношам. Но это не помогало. Даже вообразив себе лик, воздвигнув перед собой некий символический визуальный конструкт, он чувствовал, что продолжает говорить в пустоту. Старцы и юноши смотрели на него незрячими глазами и не понимали ни слова.
Он уже не помнил, о чем молился тогда, в детстве - наверное, о чём-то маленьком, смешном и странном. В конце концов, маленькими, смешными и странными были все мольбы, которые из года в год, из века в век, обращали страждущие к самому Времени.
«Я помню все молитвенные формулы, не беспокойся. Ты редко благословляешь меня забвением, так что память моя до смешного крепка. Да забвенны будут все песни и все легенды, все желания и все потери, все радости и все страдания, и только величие твоё незабвенно, Хенох. Я, помнится, никогда не знал, что говорить после этого, о чем просить. Если только забывать - правильно - неужели все, что держит меня на земле, неважно и просьбы мои бесплодны? Всегда было интересно, о чем молились монахи... Брат Кендрик молился о том, чтоб молоко за ночь не скисло, но он и не был монах. И все же ты благословил его - почему? Так много вопросов, на которые ты никогда не ответишь. Я заговариваюсь. Но я всегда хорошо помню, о чем собирался сказать».
Чернота перед глазами мерцала, и Орфу вдруг показалось, будто кто-то смотрит на него в упор - неприятное, необъяснимое ощущение, от которого дыбом поднимаются волоски на загривке. Он распахнул глаза, приподнялся на локтях, огляделся. Все по-прежнему спали; даже исступленные молитвы фанатика Розалин уже стихли. Риэс жалобно пробормотал что-то про грибы и поморщился, подергивая во сне плечом.
Убедившись, что в пещере не появились посторонние, Орф лёг обратно и снова закрыл глаза. Чувство, словно кто-то внимательно смотрит на него, впрочем, никуда не делось.
«Я знаю, что это не ты. Ты никогда не смотрел на меня - я не тешу себя пустыми надеждами. Я никогда не был достаточно важен для того, чтобы даже на мгновение остановить на мне взгляд. Тогда, в Арксе, когда время потекло вспять... Я не видел этого, не помню этого. Я слышал о чуде из чужих уст - и благодарен тебе. Главное, что те, кто дорог мне, живы и здоровы. Но я понимаю, что спасал ты... не меня. Я просто удачно подвернулся под руку. Верно?»
Пустота моргнула, и вперенный в него взгляд внезапно потух. Орф вздрогнул и затаил дыхание. Ему стало страшно - как ребёнку, заблудившемуся в бесконечном лабиринте, как преступнику, забывшему под пытками, о чем он клялся молчать.
«Прости меня. Прости. Мне не понять тебя, не понять твоих замыслов, не понять глубинной причинности твоего существования и твоих деяний. Прости меня. Не отнимай у меня того, что у меня осталось, за мои ошибки и моё недомыслие. Прошу, не отнимай. В конце концов, ты же знаешь: я и сам, без твоего вмешательства, прекрасно умею упустить шанс и проморгать счастье».
Темнота молчала. Орф сглотнул.
«Я так устал ждать беды, боже мой. Я смеюсь, пою и играю, я люблю и живу, как умею; но за мной по пятам следуют тени. Мне холодно от их дыхания, боже, мне больно от их голосов. Я виноват перед ними. Я одновременно жажду и боюсь встречи. Нет ни дня, чтобы я не думал - что скажу им, как попрошу прощения. Но оглянувшись, я ничего не вижу - они исчезают. Я хватаюсь за каждый след, каждую нить, но мой поиск раз за разом заходит в тупик. Когда это закончится, боже? Или так на роду мне написано - тащить всю жизнь за собой эти сонмы покинутых мною, не простивших меня? Что ждёт меня впереди?»
Он проваливался глубже и глубже в черноту, окутавшую его, будто душное плотное одеяло, и, даже совершив осознанное усилие, не сумел проснуться, выбраться на воздух и свет. «Монахи дали мне отвар из сонных трав, - объяснил знакомый детский голосок у него в голове, - чтобы я не будил никого криками, просыпаясь посреди ночи». Что-то вдруг начало мерцать впереди; тягучая темнота набухала случайными сгустками смысла, обещала ответы - и он двинулся навстречу мерцанию, с трудом шевеля конечностями, как будто пытался плыть по болоту, по чёрному зыбучему песку. Мерцание становилось ближе, кажется, даже плыло ему навстречу, и он, наконец, смог выцепить его форму из непроглядного мрака.
Это были призраки. Светлые, полупрозрачные силуэты вспыхивали перед ним, узнанные, услужливо прорисованные его памятью до мелочей, до самых незначительных деталей, со старанием и скрупулезностью хирурга. Призраки не смотрели в его сторону, но в его голове все равно звучали - как гулкое эхо в глубине пещеры - произнесённые ими когда-то слова. Я люблю тебя. Не ищи меня. Научись забывать. Орф потянулся, попытался взять за руку деву со скорбным лицом, в строгом монашеском одеянии - но пальцы его сомкнулись, схватив лишь воздух.
А потом лица стали пропадать.
Призраки шли ему навстречу, и с каждым шагом их черты становились все более нечеткими и смазанными, а фигуры теряли контуры, сливались в какое-то единое светлое мерцающее пятно - как будто кто-то огромной незримой десницей растирал рисунок мелом на грифельной доске. Орф отчаянно силился вспомнить, вернуть их, но силуэты и взгляды теперь неумолимо ускользали от него, вспархивали, взмахнув сияющими крыльями, не оставляя ему ничего, кроме пустых коконов-оболочек да смутно знакомых имён. Он ничего не мог сделать. Драгоценные камни рассыпались из шкатулки и канули на дно, опустившись в ил и кровавые саргассы, а он беспомощно шарил руками в ледяной воде, и по зеркалу расходились круги.
Лицо, которое он так давно искал, вдруг оказалось совсем рядом, на расстоянии вздоха, но не успел он испытать радость от встречи, как мел на грифельной доске осыпался белой пылью - и в темноте ничего не осталось.
С беззвучным истеричным всхлипом Орф проснулся, подскочил на своём спальнике. Руки непроизвольно обхватили плечи, и какое-то время он часто дышал, безуспешно пытаясь прийти в себя. Глаза и щеки горели от слез, хотя он не помнил, когда плакал. Кошмарные образы отказывались пропадать: он раз за разом заставлял себя вспоминать лица до мельчайших подробностей, и раз за разом они растворялись, как мел.
«Я не хотел этого. Боже, пойми меня, услышь, не этого я хотел».
К счастью, ему удалось никого не разбудить. Негромко храпела во сне Айра. Рядом, дёргаясь и периодически посылая кого-то нахуй, хмуро посапывал Риэс. Все ещё дрожа, Орф протянул руку и погладил его по растрепавшимся белесым волосам. Морщинка, сколовшая переносицу между светлыми, почти невидимыми бровями, медленно разгладилась.
Орф шумно выдохнул. Не надеясь больше уснуть, он сел, прислонившись спиной к стене пещеры; потом подумал и осторожно взял Риэса за руку. Его пальцы были тёплыми и живыми.