январь 13, 1972
+60 °F (РЕКОРД!)
солнечно
Переметнёмся в чудесный денёк, когда тропические воздушные массы накрывают Баффало, за считаные часы истребляя весь снег, а канадский пограничник тормозит наш автобус по ту сторону Пис-Бридж.
Пограничник носит стандартную кожаную портупею и фетровую шляпу, по которой тащатся все канадские законники, но в честь нагрянувшей средь января весны он также надел бойскаутские шортики и солнцезащитные очки. Попыхивая сигареткой, пограничник пересчитывает наши головы, а мы демонстрируем ему лучшие улыбки и нью-йоркские водительские удостоверения, ведь паспорт сейчас имеется едва ли у каждого двадцатого американца. Попыхивая сигареткой, пограничник желает нам прекрасного дня в прекрасной Канаде и уходит проверять следующую машину.
Ах, наивные семидесятые.
Наша путеводная нить до Торонто — хайвей королевы Елизаветы. Красивая и ровная дорога, построенная в годы Великой депрессии по образу и подобию автобанов нацистской Германии.
Эта вибрация грубого сиденья под задницей. Это бензиновое амбре. Вонючка «Дженерал Моторс» жёлтой торпедой рассекает канадский воздух, и... я жутко разочарована первыми минутами своего зарубежного визита. Всё то же небо. Всё тот же асфальт. Сырые поля, голые деревья. Заправочные станции, бетонные эстакады. Пейзажи, миллион раз виденные в Штатах. Вечная проблема завышенных ожиданий: при слове «заграница» настраиваешься немедленно восхититься Эйфелевой башней или Биг-Беном за ближайшим поворотом, но — облом.
Слегка возмущённым тоном я говорю с заднего ряда:
— Они бы хоть дорожные знаки в километры перевели ради экзотики.
Весь автобус оборачивается. Народу в салоне меньше обычного — ещё десять девчонок, мистер Макбрайд и похожий на Барнабаса Коллинза водитель. Четыре пустых сиденья на одно занятое, и это с учётом дорожных сумок. Пьетра вскидывает брови.
— А ведь собираются. Канада затеяла переход на метрическую систему.
— Ага, скоро как настоящая Европа будут, — говорит Осень-Зима.
Справа по борту мелькает информационный щит со схематическим изображением британской королевской короны и аббревиатурным названием шоссе.
— Вот тебе и европейская экзотика, — ухмыляется Бэтгёрл. Она фиксирует достопримечательность на чёрный стальной «Никон СП».
Мистер Макбрайд не обращает на нас внимания. Нацепил очки и читает «Миссию в Сибири» из октябрьского номера. Краткое содержание эпизода: самолёт Чарли Ромео сбит русской зенитной ракетой; Чарли катапультируется над островом Врангеля, гарнизон которого состоит из красоток в шапках-ушанках с красными звёздами; коммунистические красотки немного мучают его для острастки, однако тают под лучами демократического обаяния и дезертируют с Чарли в обнимку на американском спасательном вертолёте. Тудум-пум-пум.
Девчонки возвращаются к своим делам, но Пьетра продолжает сидеть ко мне вполоборота. Кладёт подбородок на спинку сиденья и смотрит янтарными в солнечном свете глазами. Красиво.
— Есть планы на воскресенье? — она загадочно понижает голос. — Дедушка уезжает в Кливленд, и мне не с кем смотреть Супербоул. Как тебе такое?.. Я угощаю Баффало-пиццей и пино-нуар из долины Напа. Ещё не пробовала Баффало-пиццу?
Ой-ой. Год назад один парень пытался пригласить меня на свидание почти такими же словами, правда, вместо пино-нуар фигурировала кола, и никаких эмоций я не испытала. А сейчас моё ирландское нутро трепещет. Вибрирует, как сидушка под задницей.
— Смотреть Супербоул с новыми сёстрами — тоже долг школьного президента?
— Может быть. — Пьетра принимается заплетать косу. Обычное вроде бы действие, но даже обычные вещи она делает так, что невозможно оторваться. Склоняешь голову набок в Пьетра-стиле, пялишься и пускаешь слюну, словно младенец. Или старушка. В любом случае не по возрасту. — А может, я ввела эту традицию персонально для тебя... Так что, какие планы?
Вообще-то, я собиралась затеять в своей комнате перестановку, разобрать нераспакованные коробки, закончить доклад про Пия XI, дописать миссию в Камбодже и отослать Бобу... Подавляя слюнопускательный рефлекс, говорю:
— Никаких планов.
— Шикарно! — Пьетра выставляет большие пальцы вверх.
Пьетра умеет улыбаться солнечно. Таинственно. Вежливо. Оскорбительно. Я знаю её всего ничего, но сомневаться не приходится — Пьетра может быть всякой. И чёрт возьми, как это интригует и завлекает. Я хочу доступ к полной коллекции. Получить учёную степень по пьетраисследованиям.
Примерно на том участке шоссе, где пару лет спустя разобьётся Тим Хортон, Миг принимается раздавать солёные огурцы с огородика своей бабули. Миг — не потому что быстро летает, а потому что Мэри Ирен Гутовски.
Глядя на Абигаль, выбирающую огурец по его форме, Осень-Зима заявляет:
— Я бы рассказала анекдот, да мистера Макбрайда стесняюсь.
— Как видишь, мы в Баффало к натуральному хозяйству переходим. — Пьетра передаёт мне зелёненького по цепочке. — Закрываем заводы. Деиндустриализацию проводим. Возвращаемся к земле, так сказать.
— Больше никаких вредных сталелитейных производств, — вставляет Чиккарелли, — только польские бабушки выращивают овощи на задних дворах.
Спереди хрустят и говорят:
— У бабушки Миг лучший огородик в Чиктоваге.
— Пшектоваге, — поправляет Осень-Зима.
— По слухам, на въезде в Чиктовагу заставляют произнести «w Szczebr...z...s...z-z-z...» — язык Пьетры заплетается, и она бросает попытки закончить фразу.
— ...chrzas-z-z-z, — пробует продолжить Чиккарелли.
У Миг их потуги лишь хихиканье вызывают.
— Словом, не бывал никто из нас в Чиктоваге.
— ...Умирает Баффало, — резко подытоживает Дюймовочка, и все разом смолкают.
Девчонки быстро и коротко кивают, словно признают страшную правду, которая на самом деле давным-давно не тайная, но лишний раз упоминать всё равно не стоит.
— Да и фиг с ним, — прерывает молчание Бэтгёрл. — Похерен Баффало безвозвратно. Окончено шоу, погасли софиты. Нечего чинить. Ничего здесь нет. Ни финансов Манхэттена, ни университетов Бостона, ни скандинавского трудолюбия Миннеаполиса. Только холодрыга и снегозавалы остались. Просто забудьте и валите к любому океану.
Пьетра укладывает длинные ноги на соседнее сиденье.
— Вот, слушайте Бэтгёрл. Она шарит. Ещё полгода — и свалю в Калифорнию. Буду сдавать сотни зачётов, сёрфить и смотреть, как растёт дедушкин виноград.
— У-у-у, тебе-то легко говорить, ты-то богатенькая стерва, — отзывается хор голосов.
— Думаешь, у семьи Да Во дела лучше некуда? — Пьетра выгибается. — Вот в прошлые века было. — Она оставляет огурец в углу рта и начинает загибать пальцы: — Большой каменный замок возле Падуи, семьсот пятьдесят душ крестьян и прислуги...
Девчонки начинают швыряться в неё чем попало. Пьетра хохочет и повизгивает, забившись в угол и защищаясь от обстрела выставленными конечностями. Визжит ещё громче после того, как метко запущенная огуречная жопка ныряет в её широкую штанину.
— А я, походу, за растущими огуречиками смотреть буду, — вздыхает Миг.
За каждым открытым окном рокочет мотор и насвистывает ветер. Ветер тоже знает горькую правду о Баффало и словно бы шепчет: «Валите, валите». Ветер помнит времена, когда экологически чистый Западный Нью-Йорк был пастбищем для бизонов, а индейцы поклонялись своим таинственным духам природы у Ниагарского водопада. Как только тропический воздух уйдёт, ветер с Великих озёр вновь засыплет чистым снегом следы нашей съехавшей в Азию промышленности.
Воды Онтарио голубеют по правому борту, и Бэтгёрл фотографирует достойный пейзаж. Погруженный в приключения Чарли Ромео мистер Макбрайд не видит красоты. А может, видел в Шотландии красоту, после которой прекрасная Канада уже не впечатляет. Ободрённые картиной девчонки заканчивают скорбеть по Баффало и переключаются на иезуитов — обсуждают, кто из них придурок, а кто соковыжималка.
Нам с Пьетрой разговоры о парнях неинтересны. Мы любуемся друг другом.
* * *
Перемотаем на час вперёд, когда Барнабас Коллинз побеждает гордиев узел канадских эстакад и ведёт автобус через солнечный Торонто.
Возле Сент-Джеймс-парк нас ненадолго задерживает пробка, устроенная бомжевато-интеллигентного вида мужчинами и женщинами под флагами Северного Вьетнама. Эти люди, очевидно, не очень-то любят Никсона, потому что средняя буква его фамилии на их плакатах — стилизованная свастика. Скандируя антивоенные лозунги, протестующие трясут волосами и бородами, которые можно бы и почаще мыть.
Чиккарелли комментирует:
— Глядите: канадские хиппи, северный подвид американских. Канадские хиппи — результат симбиоза местного коммунистического студенчества и американских парниш, бежавших за границу от призыва. На либеральной земле Онтарио они чувствуют себя вольготно, ведь здешние копы разморены мирной жизнью и не наловчились мудохать народ дубинками.
Я по-прежнему кручу высунутой наружу головой, разыскивая заграницу, но вижу лишь уменьшенный в размерах и почищенный от говнищ Нью-Йорк. Даже копские тачки в Торонто жёлтые, как нью-йоркские такси. Также здесь много трамвайных рельсов, и это означает, что Торонто ещё не похерен, в отличие от Баффало.
— Судьи матча приехали из Монреаля, — говорит мистер Макбрайд, когда неоготическая церковь и антивоенные протесты остаются позади, и мы достигаем зажатого в городские тиски стадиона школы святой Агнессы-Торонто-версия. — Будьте любезными, поприветствуйте их по-французски.
Пьетра улыбается и оттопыривает большие пальцы — чётко в Пьетра-стиле.
— Как скажет тренер!
Шагая с вещами на выход мимо мистера Макбрайда, я вкрадчиво спрашиваю:
— Интересно, сэр?
Мистер Макбрайд сворачивает журнал в трубочку.
— Несусветная чушь, — говорит он, глядя на меня поверх очков.
Боже. Хоть кто-то оценил Чарли по достоинству. Иногда мне кажется, что однажды Дик Стронг может подавить мою настоящую писательскую личность так же, как Мэрилин Монро подавила Норму Джин Бейкер.
Желающих поглазеть на католическо-девчачий соккер не наблюдается, так что переодеваемся мы не в провонявшем бензином чреве автобуса, а прямо на выставленных вдоль поля скамеечках. Воздух практически по-летнему нежный, хотя в тени на противоположной стороне поляны и затаились пережившие тропическую атаку сугробы. Канадский погодный гротеск.
Пьетра стягивает с длинных ног джинсы и надевает взамен шорты. Натягивает гетры. Ниже колен у неё краснеют следы застарелых царапин. Они — как отметины о сражениях против школы Скам Вэлли, что придают Пьетре кукольно-боевой вид. Красные царапины на белой коже. Красные и белые цвета спортивной формы святой Агнессы. Красиво.
Если зрители не глазеют на Пьетру, что же, я поделаю это за них.
Бэтгёрл сгоняет девчонок в кучу для групповой фотографии. Приказывает, чтобы передний ряд присел, а задний стоял. Тут надо упомянуть, что отношения между мной и фотографами — особая цирковая дисциплина. Строго говоря, ни одной нормальной фотки с моим участием просто не существует. Абсолютно на каждом снимке моё лицо либо наполовину не в кадре, либо занавешено волосами, либо искажено гримасой чиханья, либо ещё что-нибудь в подобном духе. Обнаружилось это лет шесть тому назад, ну и раз уж наслал Господь казнь египетскую — я решила идти до конца, сделав её своей фишкой. Спалиться могла разве что на водительских правах, но — ха-ха — я получала их в Нью-Йорке, а это один из немногих штатов, где до сих пор выдают права без фотки.
Поэтому, когда Бэтгёрл задирает чёрный металлический «Никон СП», я загораживаю глаза натянутой косой Пьетры. Прости, сис, но и тебе не рассекретить Дарерку Невидимую.
Выстроившись колонной, мы проходим мимо канадских сестёр, пожимая руку каждая каждой по очереди. Одиннадцать рукопожатий. На канадских девчонках — футболки «Сент-Агнес». Тоже буквы «А». Тоже ягнята. Такие вот зеркальные войны.
Когда дело доходит до арбитров матча, возглавляющая нас Пьетра улыбается шире прежнего и говорит:
— Bonjour.
Главный судья — усатый, как и все мужчины эпохи — не выглядит польщённым. Даже наоборот — хмурится.
— Bonjour, — повторяет Чиккарелли.
Первый помощник судьи смотрит нездешними глазами и сжимает свой пёстрый флажок аки рукоять сабли.
— Bonjour, — говорит Осень-Зима.
Второй помощник судьи зеленеет лицом, будто устриц несвежих поел.
Наблюдая такое, я не решаюсь упражняться во французском, а просто пожимаю руки. Аккуратно и молча.
— Чиккарелли, бахни какую-нибудь возвышенную молитву, — просит Пьетра.
Мы собираемся в тесное кольцо и припадаем на колено. Голова к голове, обнявшись за плечи. Низким грудным голосом Чиккарелли читает нараспев:
— Благословен Господь, скала моя, обучающий руки мои сражаться, ноги мои играть в соккер.
— ...руки мои сражаться, ноги мои играть в соккер, — вторят ей девчонки.
— А-минь.
— А-минь, а-минь!
Мы разбредаемся по нашим позициям, а Мистер Макбрайд наблюдает с кромки поля. Стоит, широко расставив ноги и скрестив на груди заросшие рыжими джунглями руки. Эталон крутого мужика семидесятых.
Я, Пьетра и Абигаль — в нападении. Абигаль с её девятнадцатью мячами в прошлом сезоне стала лучшим бомбардиром школы, но предпочитает об этом не упоминать во избежание греха гордыни. Поскольку мистер Макбрайд — истинный шотландец, он проповедует тактику «набрось на столб» и «бей-беги», ну а мы трое, как самые рослые, отвечаем за претворение его ереси в жизнь. Выше только защищающая ворота Чиккарелли.
Пока главный усатый судья свистит, и девчонки принимаются трусить по мёртвой зимней травке, расскажу кратенько свою историю знакомства с этой игрой.
Это покажется странным, но в соккер меня привели ледяная кола и фунт мороженого, выжранные в автобусе по дороге к дедушке летом 1970-го. Летние каникулы я провожу в славной Виргинии, а дедушкин июнь — это, прежде всего, шахматный клуб. Компания милых старичков суммарным возрастом под шестьсот лет собирается у дедули во дворе, и на клетчатых досках вспыхивают зарубы между белыми и чёрными фигурками, что несомненно актуально для современной Америки.
...Кратенько не получается категорически. Так вот. До дедушки я доползла с высокой температурой, и Фред, конечно, порадовался, что его кузина стала горячей женщиной, зато мне самой было отнюдь не круто. Все нормальные подростки наслаждались первыми днями каникул, а я истекала соплями и замерзала под одеялом на диване перед телевизором. Развлекательных вариантов имелось немного: либо присоединиться к шахматному клубу, чьи пешки и королевы стучали за окном, либо смотреть чемпионат мира по соккеру в Мексике. Шахматы отпадали сразу, поскольку туда принимали рождённых не позднее девятнадцатого века. В общем, включила телик и как прониклась. Подумала: вот оно.
Традиционными забавами вроде бейсбола или футбола я никогда не увлекалась, а тут такая чудесная экзотика подвалила. Кажется, это был самый первый чемпионат мира по соккеру, показанный американским ТВ, и в моей бруклинской школе, про соккер, ясное дело, слышали лишь доминиканцы — не те, которые из монашеского ордена, а с острова Гаити. С ними я следующие полтора года и гоняла мяч. Причём не на каком-нибудь там поле с мёртвой травой и усатыми арбитрами, а на проезжей части. Любительский спорт в каменном мешке Бруклина — это когда следишь не только за соперниками, но и за встречными самосвалами. Эх, романтика.
— Навешивай, навешивай! — мистер Макбрайд командует зычным голосом от бровки.
Дюймовочка ювелирно навешивает на прибежавшую к воротам соперника Пьетру, но канадка №5 отпихивает её обеими руками. Пьетра падает в штрафной площади. Мяч летит мимо. Ну, это пенальти.
«Играем» — показывает судья.
Чего-чего?
— Эй! — Пьетра возмущённо разводит руками, сидя на попе там, где её приземлили. Светлые шортики уже все в грязи.
— Не фол на пенальти, — поясняет главный усатый судья, подходя ближе.
Пьетра продолжает сидеть, нехорошо щурясь на него снизу вверх.
— Такое ощущение, будто нас не любят.
Главный усатый судья отвечает:
— Такое ощущение, будто нас хотели оскорбить французскими приветствиями.
— Эм... Что не так? — Пьетра трёт ушибленное плечо. — Вы же из Монреаля.
Главный усатый судья склоняется над ней.
— Мы англофоны из Монреаля, — медленно и чётко произносит он.
Ах, английские беженцы из Квебека. Эти канадские языковые разборки.
Врубившаяся Пьетра тоже смотрит на мистера Макбрайда, который вовсю потешается над ситуацией. Секунду назад был серьёзным мужиком, а теперь — развесёлый тинейджер, чей розыгрыш удался на славу. Пьетра улыбается ему самой жестокой из Пьетра-набора улыбок.
— Тренер изволил приколоться, — говорит она. Абигаль протягивает руку, помогая ей встать. — Никогда такого не было, и вот опять.
Моё ирландское нутро клокочет. Я прессую канадку №5, прижимая её к линии. Нависаю над ней мстительной тенью. Начисто лишаю личного пространства. Канадка №5 под таким напором нервничает и теряет мяч. Я подхватываю его и лечу вперёд. Канадки №3 и №8 пытаются меня догнать, но куда им. Мои ноги — могучие крылья. Моё сердце — турбореактивный двигатель. Я давно уже не закрылочек, я — целый истребитель.
Подлетевшая на пересекающихся курсах канадка №7 врезается мне в плечо и падает. С тридцати футов я стреляю по воротам, и мяч летит во вратаря, и та канадская девчонка даже не пытается его отбить, а только пищит и закрывается руками. Что же, рисуйте первый кленовый лист на моём фюзеляже.
Я пробегаю мимо напуганного вратаря и ныряю в сугроб, а хохочущая Пьетра запрыгивает мне на спину. Шепчет в ухо:
— Я знала, что ты крутая.
«Знала». Моё сердце бьёт в индейский барабан. И всё-таки часто Пьетра упоминает этот глагол... Надо будет расспросить её поподробнее в воскресенье.