Детские воспоминания странная штука. Самые счастливые годы, когда тебя холят и лелеют родители, стираются из памяти. Они часто лезут в голову резкими всплесками и вновь угасают, а ты стараешься, ловишь их. Вот-вот и снова ухватишься за неосязаемый хвост птицы памяти. Ускользают и вновь возвращаются, дразнят тебя. Не только счастье, но и горе, обиды и злость утекают как песок сквозь пальцы.
— А помнишь в детстве мы… — спрашивают взрослые нередко, погружаясь в пучину сладких воспоминаний.
И повезет, если есть кого спросить. Люди в жизни приходят и уходят, бесконечным хороводом крутятся их лица, а к пожилым годам черты стираются и видишь перед собой только размытые пятна.
Юджи рос и забывал. Он терял свою прежнюю жизнь, и уже некому рассказать о его забавах с Мегуми и Нобарой. А кто вообще они? Откуда он знает эти имена? Цумики? Кому принадлежат они? Никто в храме не сможет ему помочь, не подскажет и не расскажет о прошлом. К сожалению, люди уходят из наших жизней. Сначала загораются яркой звездочкой на небосклоне судьбы, а затем медленно угасают. Остаются только имена, но и они вскоре забываются.
Детские воспоминания жестокие. Они покидают тебя. И, если нет рядом близкого человека, который был с тобой с самого начала пути твоей жизни, некому будет рассказать о самых беззаботных годах.
Время текло в храме своим чередом. Морозы вгрызлись в северные земли, кусая колючим холодным ветром. Снег не прекращался днями и ночами, засыпая все кругом. Каменные плиты, ведущие на вершину горы, полностью скрылись. Ветки деревьев сгибались под тяжестью зимнего покрова, и ветер заунывно свистел, пробегая меж стволов, стучал порывами по стенам домов. Девушки больше не расхаживали в легких нарядах, а кутались в теплые накидки. Вечерами они сидели возле очага в общей комнате, да и ночи проводили там же. Комнаты прочти не прогревались от глиняных горшочков с углем. Они рассказывали друг другу истории, принесенные из своих селений.
Иногда в тишине, иногда под крики рожениц. До весны не многие доживут. Те, кто уже был на сносях, умрут под тяжестью проклятых плодов Двуликого или в мучениях при родах. Кому повезет, разродятся, но вряд ли дети будут живы. Если уж девчонки появятся на свет, Рёмен лично свернет малышкам шеи.
Слабые характерами наложницы боялись и увядали на глазах. Из пятнадцати лишь три девушки приспособились к новой жизни. Им не повезло родиться в бедных семьях, потому и жаловаться теперь было не на что. Еда всегда на столе, чистая одежда и красивые украшения. Они были всего этого лишены, а теперь получили в избытке.
Для Юджи настала скука смертная с приходом зимы. Его реже отпускали наружу, беспокоясь о здоровье. Саюри поставила несколько горшков в углах комнаты, чтобы поддерживать постоянное тепло в покоях наследника Сукуны. Женщина по-прежнему обучала мальчишку чтению и письму. Она ночами выдумывала сказки и записывала их на рисовой бумаге, чтобы не утомлять ребенка старыми записями монахов.
Хуже стало, когда Ураюме покинула храм. Она ушла в ночи под вой ветра, будто растворилась в снегу. Не сказала прощай своему подопечному, потому что не хотела видеть больше его слез. Она просила Саюри передать Юджи, что вернется, как только зима отступит, и зеленая трава покажется на проталинах. Следующее утро мальчик провел в слезах. Он искал снежную деву повсюду, проверил каждый уголок главного павильона, но так и не нашел.
Все чаще Сукуна приходил к Своему наследнику в покои. Он следил, как мальчишка под присмотром Саюри растапливает собранную с деревьев смолу и заливает в деревянных рамках бабочек, которых тщательно собирал все лето. Под лучами закатного солнца он убаюкивал малыша у себя на коленях. В такие моменты никому не позволялось и близко подходить к комнате Юджи.
— Когда Ураюме-сан вернется? — спрашивал мальчик, закрывая глаза под тяжестью сна, — скоро?
Сукуна все чаще вспоминал о своем прошлом, которое расплывчатыми образами вертелось в голове. С появлением Юджи что-то встрепенулось в груди Господина, пробуждая давно забытое. Был ли у него брат? Нет, чепуха. Семейные узы чужды Королю Проклятий. Тогда откуда же то видение?
Лишь изредка, только в солнечную погоду, когда ветер переставал колыхать ветки деревьев, Дзёго проводил свои уроки для подопечного в лесу. Он топил снег огнем, очищая полянку для Юджи. Пар поднимался над проталинами, из-под которых проглядывала пожелтевшая трава.
— Ты не стараешься! — вскрикнул старик, кряхтя.
— Но я ничего не вижу! — крикнул мальчишка, топнув ногой по земле.
Мелкое проклятие пискнуло, когда ему на лысый хвост наступили. Юджи наклонился, чтобы поднять своего питомца, и тот довольно заурчал. Он моргал выпученными глазами, глядя на Дзёго, который в ярости задымил. Огонь искрился на его голове, и по округе разнесся запах серы.
— Постарайся!
Ребенок уже и не обращал внимание на своего учителя, которого только сильнее злило равнодушие мелкого упрямца. Он вплотную подошел к Юджи, который и не думал бояться. Он гладил проклятие, которое еще с осени увязалось за ним и теперь при каждом выходе мальчика за территорию храма бегло хвостиком за ним. Ребенку и дела не было до непонятных следов проклятой энергии, про которые талдычил Дзёго.
— Паршивец, я сейчас тебе…
Старик не успел закончить фразу, как вдалеке, со стороны северного спуска донесся хруст деревьев. Птицы закричали, вспорхнув с веток. Все громче и ближе становился звук. Пронзительный он разносился эхом по округе. Старик повернулся к мальчику спиной, прикрыв его собой. Он внимательно смотрел в заросли кустарников, чуя запах крови. Юджи тоже умолк и не смел высовываться. Треск становился громче. Ближайший куст затрясся, и из него вылетел кабан.
Животное взвизгнуло и заметалось по поляне, а затем из темноты леса со свистом вылетело копье. Острие пробило толстую шкуру, глубоко вонзившись в спину. Кабан громко завизжал, забегал кругами, разбрызгивая по траве и снегу кровь. Наконец, захрипев, он рухнул на бок прямо к ногам Дзёго. Кровью забрызгало траву и снег.
Юджи вместе со своим питомцем выглянул из-за старика, который по-прежнему держал руку, заслонив мальчишку. Ветви деревьев снова раздвинулись, и из темноты чащи вышел Сукуна. Широкие иглистые лапы шлепали его по оголенному телу, но для него они словно нежные прикосновения утива в жаркий день. Он держал руку с еще одним копьем высоко над собой, всматриваясь в тушу кабана, чтобы нанести еще один удар. Сомнений быть не должно, первый удар Двуликого точно пришелся в сердце. Копье вошло в спину и насквозь пронзило невинную зверушку, пройдя через сердце.
Мальчишка учтиво поклонился и сразу метнулся в сторону Господина. От резкого движения мелкое проклятие чуть не свалилось на землю, но вовремя схватилось крохотными лапками за ткань, обмотанную вокруг шеи ребенка. Юджи с радостным криком обнял за ногу Сукуну и повис. Питомец малыша под давящей тяжелой аурой самого Короля Проклятий пискнул и юркнул за ворот одежды, сжавшись в комочек, задрожал и прижался холодными лапками к животу.
— Щекотно, — Юджи громко захохотал, пытаясь стряхнуть животинку с себя.
Рёмен перевернул второе копье наконечником вниз, воткнув в землю. От его тела исходил пар после разгоряченной беготни за добычей.
— Чем вы тут занимаетесь? — Сукуна поднял Юджи на руку, а его питомец спрыгнул на землю, скрывшись в кустарниках.
— Пытаюсь научить мальца видеть следы проклятой энергии, — буркнул Дзёго, сморщив лоб.
Он выдернул из туши копье, и то с хлюпающим звуком прорезало плоть. Кровь капала на землю, которая уже давно промерзла без теплого снежного покрова.
— Противится малец, даже стараться не хочет. Может сожрать его лучше? — старик оскалил черные зубы в улыбке, а Юджи только высунул язык.
— Ураюме же он слушался, так и ты ищи способы, как научить его, — Господин взглянул на ребенка, — чего глазки мне строишь? Думаешь, раз позволять тебе много стал, так и капризы твои начну прощать?
Мальчик выпятил нижнюю губу и уткнулся лбом в плечо Двуликому.
— Где Ураюме-сан?
— Не меняй тему, Юджи, — чуть жестче произнес Рёмен, а ребенок только крепче обхватил шею Сукуны.
— Она меня бросила?
Двуликий тяжело вздохнул, закатив глаза. Он бросил свое копье Дзёго.
— Вели женщинам приготовить мясную похлебку.
Старик не смел и слова сказать. Уж лучше он потащит мертвого кабана на своей спине до самого храма, чем проведет еще больше времени с изнеженным заботами снежной девы ребенком.
— Становись ко мне спиной и закрой глаза.
Рёмен опустил мальчика на землю и опустился рядом с ним на колени, но даже так его фигура была в разы больше. Он взял крохотную ладонь в свою руку и приложил ее к груди Юджи.
— Там внутри бьется твое сердечко, от него исходит все, — Сукуна говорил, а мальчишка кивал, хотя и не понимал смысла сказанных слов, — считать умеешь?
Юджи опять кивнул, закрыв глаза.
— До десяти и потом ищи меня.
Двуликий поднялся с земли и тут же исчез с поляны. Ураюме бы наверняка успела заметить такой резкий выпад, но обычному человеку не под силу уследить за быстротой движений Сукуны. Он словно испарился в воздухе.
— Один, два… мм, шесть? — Юджи закусил губу, — восемь и десять!
Где-то вдалеке, сидя под широкими раскидистыми ветвями дерева Господин вновь закатил глаза, выругавшись про себя. Ни черта мелкий не знал счет.
Мальчик открыл глаза и обернулся. Он стоял один на лесной опушке, а с неба медленно падал снег. Юджи задрал голову вверх, смотря как мягкие снежинки тихо кружили над ним. Они нежно касались его холодных щек, падали на одежду. Снег красивый и холодный. Он приятно стелится белым ковром по земле, как мать, укрывающая свое дитя перед сном теплым одеялом. А может и до боли кусаться кожу в метель, заметая дороги. Ураюме похожа на снег.
Юджи посмотрел по сторонам, пытаясь понять, как ему увидеть те самые неизвестные ему следы проклятой энергии. Он глубоко вдохнул, как ему велел сделать Сукуна, но все равно ничего не вышло. Тогда мальчишка приложил руку к груди. Где-то там под слоями одежды, под теплой плотью билось детское сердце, оскверненное проклятием. Перед глазами поплыли черные полосы, они расходились в разные стороны. Одни ползли по земле точно маленькие змейки, другие стягивались к деревьям и устремлялись вверх.
Именно та одна ниточка притягивала больше других. Ее сила даже отличалась от остальных следов. Нечто зловещее таилось, но Юджи последовал именно за ней. Он размахивал перед собой руками, хлопая в ладоши, а вороны недовольно кричали на него и перескакивали с ветки на ветку. Мальчик нырнул под колючие ветки и плюхнулся прямо на колени к Сукуне.
— Справился, малец, — Рёмен потрепал Своего наследника по волосам и поднялся, — давай еще разок.
Юджи расплылся в улыбке от похвалы, как котенок уткнулся головой в ладонь и кивнул.
— Еще раз! — повернулся спиной к Двуликому и снова через мгновение оказался один.
Довольный собой малыш пробирался через сугробы, которые для взрослого человека не станут помехой, но Юджи еще оставался тем же неуклюжим ребенком. Он пару раз останавливался и садился прямо в снег, чтобы отдохнуть. Чем дальше дорога заводила его в лес, тем меньше счастья оставалось. Кусты и деревья ближе ютились друг с другом, преградив путь. Ребенок спотыкался и падал, стирая растаявшие снежинки с лица. Нос уже побаливал от холодного воздуха, и приходилось дышать через рот, выпуская облачка пара.
— Больше не хочу играть! — мальчик сел, и уже по щекам потекли не капли воды, а соленые слезы, — не нравится игра!
Юджи ударил по снегу кулачком, и острая ветка, припорошенная белым одеялом, пробороздила кожу, оставив на ней царапины. Малыш еще сильнее расплакался.
— Ну, и что ты устроил? — Сукуна, цокнув, шагнул из-за дерева и направился к ребенку, — ты мог бы просто сказать, что устал.
Двуликий поднял Юджи на руки, а тот начал колотить Господина.
— Отстань! Хочу к Ураюме! Где она?
Сукуна вытянул руки, держа мальчика, который изо всех сил старался ударить посильнее. Он посмотрел на верхушки деревьев, пока Юджи пинал воздух и царапал руки.
— Уймись уже.
Рёмен подкинул ребенка, а тот от неожиданности умолк. Две крепкие руки прижали мальчишку к груди, чтобы он не свалился. Также быстро Двуликий оттолкнулся от земли, и вот они уже стояли на толстой ветке, присыпанной снегом. Сукуна перепрыгивал с дерева на дерево без лишних помех, будто просто шел по дороге. Его движения не такие изящные, как у Ураюме, в этом она уж точно превосходит своего Господина. Ладонью он прикрывал лицо наследника, чтобы иголки не прошлись по нежной коже.
Верхушка самой высокой ели чуть накренилась со скрипом, когда Двуликий уцепился за ствол. Юджи крикнул, глянув вниз. Густые ветви, немного обтянутые тягучим туманом скопившейся проклятой энергии, как стражи скрывали землю. Рёмен пальцем поднял подбородок ребенка, обратив его внимание на расстилающееся холмы и равнины.
Пуховый снежный покров укрывал Провинцию, объяв земли для посева, чтобы не повредить предзимние посадки. Лед плотной корочкой стянул воду в реках и озерах, чтобы рыба не померзла. Лучи солнца игриво скакали по сугробам, поблескивая и мерцая. Облака почти что серые медленно тянулись по небосклону, посыпая снежинками все вокруг. А на горизонте уже грузной чернотой плыли вестники метели.
— Смотри, — Сукуна вытянул свободную руку, — ты Мой наследник, и твой взор должен устремляться только вперед.
Юджи с придыханием смотрел в разные стороны, крепко обняв шею Двуликого. Дома вдалеке совсем маленькие, а струйки дыма из труб тянулись словно ниточки паутины. Верхушки бамбука, который рос у самого подножия и тянулся вдоль реки, пригнулись под тяжестью снега. А у самого горизонта черной кромкой тянулся лес, отгородивший Северную Провинцию от остального мира.
— Это все принадлежит Мн… — Рёмен запнулся на Своих словах, — нам, это все принадлежит нам.
— Правда? — Юджи повернулся к Сукуне и прижался своей щекой к его, но тот отпрянул.
— Правда, малец.
Ему снова снился сон. И вновь его преследовал тот самый мальчик. Он винил Двуликого во всех бедах, что принес Король Проклятий человечеству. Он не ругался и не кричал, лишь спокойно говорил, но от этих мягких речей становилось только тошнее. Упреки за реки пролитой крови, что залили руки Сукуны по самые локти.
Рёмен считал, что тому виной Юджи. Он таил в своем черном, но в то же время кристально чистом сердце тайну. Только некому поведать о ней, а последний человек, который знал хоть что-то, погиб от руки Двуликого. Ханами мог бы поведать больше. Зря он отпустил его гулять по миру.
— А вот там, — Сукуна повернулся к северу и указательным пальцем показал в сторону горного хребта, который защищал от сильных ветров, — за теми горами море. Волны там зимой бушуют, бьются о скалы.
— Море? Что такое море?
— Бескрайняя водная гладь, она простирается от самого берега и до горизонта. Там почти никто не живет, пару деревень рыбацких. Как снег сойдет, отправимся туда.
— Море тоже наше? — Юджи прижался к теплому телу Двуликого, стараясь унять дрожь.
— Нет, но деревни да, — усмехнулся Господин.
Колючий ветер налетел неожиданно. Он укусил морозом кожу малыша, растормошил одежду. Волосы Сукуны, обычно уложенные назад, неаккуратными локонами упали на лицо. Спущенное до пояса кимоно зашуршало, а рукава, связанные между собой, ударяли по ногам.
— Буря надвигается, пора домой.
Саюри долго качала головой, когда малыша привели в комнату всего продрогшего и сырого от налипшего снега. Старушка тут же приказала девушкам приготовить для ребенка фурако. Юджи шмыгал носом, сидя в теплой воде и шлепал ладонями.
— Мы сегодня были высоко-высоко! — мальчик вытянул руки вверх, — ты знала, что мне здесь все-все принадлежит?
— Конечно, маленький господин, — Саюри подняла Юджи из воды и принялась насухо обтирать его, слушая рассказы о сегодняшнем дне.
— А у меня будет четыре руки как у Сукуны-сама?
— Будет, еще и четыре глаза, — посмеялась женщина, надев на ребенка чистый нагадзюбан. Она накинула на него одеяло и понесла в главный павильон, осторожно ступая по заледеневшим помостам.
В комнате Юджи уже томился горячий овощной суп. Свежеиспеченная лепешка лежала рядом на плоской тарелочке. Деревянные игрушки, которые вырезал мастер из ближайшего городка, ровными рядами стояли в углу. Еще утром мальчишка раскидал их по всему полу, а в его отсутствие Саюри навела порядок. В глиняных горшках раскраснелись угли.
— Хочу, чтобы малыш жил тоже здесь.
— Малыш? — Рёмен вошел в комнату, а за ним шла девушка, держа в руках поднос с ужином Господина.
Двуликий уселся за стол с Юджи и дождался, когда наложница расставит все миски. Саюри тут же налила чай в пиалу Сукуны.
— Ты его видел! У него хвост и лапки, — мальчишка посмотрел на свою ладонь и начал загибать пальцы, — их четыре.
— Ты про ту мелочь? Он же даже мыслить не способен. Если хочешь друга, я притащу тебе какого-нибудь сопляка человеческого.
— Нет, хочу малыша! — Юджи поднялся на колени и чуть не расплескал бульон из миски.
Двуликий фыркнул.
— Будь, по-твоему.
— Правда можно? — малыш заулыбался, — Саюри, а ты сделаешь ему постель?
Ветер все сильнее и сильнее завывал на улице, бился о стены павильонов, пробегал под помостами. Небо затянуло серебристыми облаками, и ни единой звездочки не было видно. Юджи засыпал под песни ветра и колыбельную старушки. Утомленный за день он провалился в сон, кутаясь в теплое одеяло. Саюри погасила свечи и легла на футон рядом. Теперь ее черед проводить ночи напролет вместе с юным господином. Ураюме настойчиво просила быть рядом с ним в ее отсутствие насколько это вообще было возможным.
Ночь и тишина объяли храм. Только шуршание одеял и бормотание во сне лишь иногда разносились. Ветер одиноким волком выл на улице, незваным гостем стучал по стенам. И в предрассветные часы пробудились все от детских криков. До восхода солнца еще было далеко, лучи даже не успели подступить к самой кромке неба. Зажглись огни в коридорах, ведущих от комнаты Юджи до покоев Сукуны.
Мальчик рыдал и крутился на футоне. Саюри хотела было поднять малыша на руку, подумав, что ему всего лишь приснился кошмар. Жар и боль во всем теле охватили тело ребенка. Женщина охнула, коснувшись горячего покрытого испариной лба Юджи. Старушка хотела подняться, чтобы взять кувшин с водой, но ребенок начал пинаться и визжать, стоило только ей отпустить его.
Сёдзи с грохотом раскрылись, и в комнату влетел Рёмен, на ходу завязывая пояс. Волосы спадали по обе стороны лица, а на щеке еще виднелся след от подушки. Его взгляд бегал в беспокойстве. Резью отдалась боль в сердце.
— Господин, подайте воды, — вскрикнула в панике Саюри, указав на кувшин.
Не было времени для формальностей и учтивых поклонов. Сукуна тут же двинулся с громким топотом к кувшину и прихватил с деревянной полочки тряпку, которой Юджи вытирал лицо по утрам и перед сном. Женщина снимала с малыша нагадзюбан, промокший от пота. Плачь не прекращался, а становился только сильнее.
— Больно! — кричал Юджи, задыхаясь в своих слезах.
— Что с ним? — вопрошающе посмотрел Двуликий на корчащегося ребенка. Ему приходилось говорить громче, чтобы Саюри могла его услышать через визг.
— Думаю, лихорадка.
И снова резкая боль кольнула сердце, перед глазами вспышкой загорелись образы прошлого.
— Дзёго, — крикнул Рёмен, и в одно мгновение перед ним появился старик.
Встав на одно колено, проклятие поклонилось. Дзёго глянул за спину Сукуны, где Саюри пыталась укачать Юджи, попутно прикладывая к нему мокрую тряпку.
— Притащи мне лекаря. В какой-нибудь деревне точно должен быть врачеватель, — приказал Рёмен едва не переходя на крик.
— Слушаюсь, Господин.
В комнате их снова осталось трое, не считая девушки, которая мялась возле входа. Бедняжка вся была в еще свежих укусах и синяках. Она куталась в свой нагадзюбан, который девушка постоянно поправляла на плечах.
— Макото, — обратилась к ней Саюри, собрав седые волосы в пучок, — принеси мешочки с травами и еще парочку кувшинов воды.
Рёмен поглядел на Юджи, который понемногу успокаивался. Слезы забрали у него последние силы. Створки стучали, когда очередной порыв ветра ударялся о стены павильона.
— Я же просила, Господин, — развела руками Саюри, — он слишком юн для долгих прогулок по холоду.
Неожиданно для себя старушка запричитала, обмакнув в холодную воду небольшое полотенце и выжав его немного над миской. Она ждала, что за упрек в сторону Двуликого, он тут же поставит ее на место ударами проклятых плетей, но ничего не происходило. Рёмен молчал, сидя в углу комнаты неподвижно как каменное изваяние.
Это была его первая оплошность за несколько столетий жизни. Он не гневался на Саюри за ее злость, которую она впервые открыто показала перед своим хозяином. Женщина была права, как не прискорбно и унизительно это было признавать Сукуне. Он слишком увлекся прогулкой, не заметив, что ребенок посинел от холода.
Теперь Юджи лежит здесь, трясется от жара, а Ураюме, единственная, кто способен ему помочь, сейчас далеко за пределами Северной Провинции. Рёмен не умел излечивать других Своей проклятой энергией, как это умела делать Его Прислужница. Теперь Его наследник лежал и бился в лихорадке, лишь просыпаясь с криками и слезами иногда. Саюри укачивала его на руках, пела песни, но ничто не могло успокоить ребенка. Теплые травяные отвары помогли лишь на краткий миг.
Знакомая картина. Кажется, кого-то он так же не сумел спасти в прошлом. Кто же это был? Вроде женщина. Она увядала день за днем, кашляла кровью, говоря, что все в порядке, а потом ее тело остыло.
— Все будет хорошо, правда, — мальчик лежал перед ним, сжав ладонь Сукуны, а точнее Его человеческого воплощения, — братец, не переживай. Через пару дней я уже встану на ноги.
И снова этот кашель. Противный и режущий звук. Брат? Они братья? Рёмен не понимал, откуда взялись все эти образы в его голове. При виде Юджи они всплывали сами собой. Прошлое, от которого он так усердно убегал, настигло против воли. Мир еще не познал жестокость Рёмен Сукуны в те времена, да и он сам носил иное имя. Только вот не мог припомнить его.
Мальчик шел в пургу к храму, чтобы просить у монахов проводить в последний путь дух их матери, пока сам Сукуна сидел у очага, пытаясь хоть как-то согреться. Он не пошел со своим братом лишь потому, что дворовая собака напала на него и крепко ухватилась за ногу. Теперь он хромой сидел в холодном доме рядом с телом покойной.
В тот день непогода разгулялась во всю. Ветхая лачуга, стоявшая почти на самом краю обрыва, с покосившимися стенами почти и не прогревалась от небольшого огонька. Тело матери закоченело, и теперь она неподвижно лежала на полу, прикрытая тканью.
Сукуна, хромая и закусывая губы от боли, подошел к матери и стянул с нее тряпку. Он долго смотрел в ее пустые помутневшие глаза. Мальчишка облизал сухие потрескавшиеся губы. Люди слабые существа, а их мать обладала силой. Деревенские дураки должны были пресмыкаться перед ней, а не она перед ними.
— Ты тоже была дурой, мамочка. Позволила им сгубить себя, — голос Сукуны надтреснул словно лед под ногой, загрубел.
В животе неприятно заурчало. Они не ели три дня. В последний раз им с братом пришлось зажарить крысу, которая пришла полакомиться мертвечиной, но сама стала жертвой. Брат морщился от отвращения и в итоге отдал свою часть близнецу, ссылаясь на сытость. Животинка толком и не поджарилась на слабом огне. Вкус крови оставался на языке.
Сукуна вновь накинул ткань не мать и вернулся к очагу. Дверь в их лачугу распахнулась, запуская зимнюю стужу. Колючие хлопья снега разлетелись по полу.
— А где монахи?
— Они не придут, — со слезами на глазах ответил его брат. Его голос дрожал то ли от холода, то ли от обиды, — сказали, проклятые не заслужили проводов.
Точно. Их мать, так уж получилось, имела в себе толику прогнившего. Все обходили их семью стороной, боялись, что как какую-то проказу подхватят. Глупцы страшились тех, кто был не таким как все, кто был сильнее.
А потом и тело брата остыло. Он мучился несколько дней, а Сукуна смотрел, как он умирает, но ничем не мог помочь. В доме стало до жути холодно. Какое-то темное ощущение черной невидимой рукой касалось со спины. Когда последний живой в этом доме очнулся от бреда, его руки уже утопали в груди собственного близнеца. Он ломал ему ребра, напевая колыбельную матери. Кровь в венах еще горячая. От нее исходил пар и такой приятный аромат. Сукуна слизывал алую жидкость с пальцев.
— Мы станем единым целым, братец, — края губ вымазаны кровавыми пятнами, — ты всем со мной делишься, так подари же мне свою силу.
Он вырвал горячее сердце из груди близнеца и вгрызся в него зубами, как падальщик поедал плоть себе подобного и не гнушался этим. Может, брат и не умер, а просто крепко уснул обессиленный болезнью, но Сукуна уже и не помнил этого. Отчаяние и злость жгли его тело изнутри. Он погрузился в бездну и не ведал, что творит.
— Я построю мир, братец. Только тебе.
Придя в себя разгорелось уже пламя. Тогда он и получил Свое нынешнее имя, с которым смертельной процессией прошелся по всей стране.
Сначала сгорела их родная деревня, а потом храм. Он смотрел как монахи корчатся от боли, заживо сгорая. Пусть пламя охватит порочных людей. Они не заслужили править этим миром. Только проклятия истинные владыки.
Дзёго с лекарем подоспели еще до первых лучей солнца. На удивление перед Двуликим предстал мужчина совсем молодой. Седина не успела тронуть его волосы. Сукуна с недоверием посмотрел на чужака.
— Ты точно справишься?
Лекарь, дрожа от страха, склонил голову пред Господином. Он в страхе сжимал покрасневшими от холода пальцами свои мешочки. Снег, налипший на одежду и волосы, таял и капал на пол.
— Сделаю все, что в моих силах, — заикаясь ответил мужчина.
— Как звать?
— Хи-хисао, — ответил лекарь.
Сукуна положил тяжелую руку на спину Хисао и подтолкнул в сторону Саюри, которая сидела на футоне рядом с Юджи.
— Это Мой наследник, ты отвечаешь за него ценой своей жизни, лекарь, — Рёмен махнул Дзёго, и тот покинул покои, а сам Двуликий прошел вглубь комнаты и уселся близ плотно закрытых сёдзи.
Он следил за каждым движением Хисао, чтобы тот ничего не натворил. Хватило ему и сюрпризов от Хаджиме. Двуликий глубоко вдохнул, распознав в смеси трав иву. Немного пахло имбирем.
— Госпожа, понадобится горячая вода, чтобы приготовить отвар, — мужчина старался звучать как можно вежливее со старушкой, которая уже до его прибытия многое сделала для ребенка.
— Я всего лишь прислуга, не нужно вежливости. Зови меня Саюри.
Хисао кивнул.
— Так вот она какая, покровительница молодых дев, — мужчина улыбнулся краем губ.
Саюри только покачала головой, оглянувшись на Господина, которому, казалось, и дела нет до их беседы. Четыре его глаза беспрерывно смотрели на Юджи, который выдохся и наконец уснул. Тело мальчика все еще горячее, как пиала с чаем. Он дергался во сне от болей и прикосновений старушки, когда она очередной раз меняла влажную тряпочку на его лбу.
Горьковатый древесный запах окутал комнату, когда в воду бросили кору ивы, а затем прибавился кислый цитрусовый аромат. Белые коренья имбиря крутились в котелке от пузырей.
— Долго еще, лекарь? — нарушил молчание Сукуна, которого только злило ожидание.
Дети слабые существа, даже слабее взрослых. Двуликого это дико раздражало. Он привык вести размеренную жизнь без лишних хлопот. До сегодняшнего дня он не придавал значения жизням смертных. Девушки в храме сменяли друг друга. Умрет одна — на ее место придет другая. А младенцы, которых они рожали, корчась от боли, так и подавно его не тревожили. Всё равно все как один они помирали, если вообще появлялись на свет.
Что же изменилось сейчас? Отчего-то жизнь мальца теперь казалась ценнее жизни любого из высших проклятий, прислуживающих Господину. Где-то на подкорках сознания навязчивая мысль продолжала вгрызаться, требуя спасти Юджи. Любой ценой, но мальчик должен жить. Тот, кто принес смерти стольким людям, теперь сам цеплялся за свою дальнейшую судьбу, борясь с лихорадкой.
— Уже все готово, Сукуна-сама, — Хисао поклонился и снял с огня котелок, придерживая его тряпками, чтобы не обжечь руки.
Саюри уже подготовила пиалу и подставила под струйку горячего отвара. Лекарь налил немного и оставалось теперь дождаться, когда проснется Юджи.
Пару раз Рёмен выходил из душной комнаты, пропахшей не только отварами, но и благовониями. Традиция предков отгонять дымом деревянных палочек злых духов. Единственное, что злых духов и не существовало. Прожив не один век, Сукуна так и не встретил существ из детских сказок на своем пути, а вот проклятий, с которых эти сказки и сочинялись, плодилось в этом мире. Люди перевирали реальность, делая это все вымыслом.
По ту сторону леса остались ёкаи, как их прозвали люди, которые не преклонили колени пред Двуликим. Они не обладали разумом, как Его свита. Пусть так, ему были не нужны безмозглые паразиты. Примитивные приказы не могли исполнить, что уж говорить о членораздельной речи и умениях в бою. Люди наверняка могли бы списать их проказы на Сукуну, но нет. Сказки бродили по свету без Его имени в них.
Три ночи кряду не смыкал глаз Рёмен, а все следил за Своим наследником. Он прокручивал из раза в раз то воспоминание, как некстати всплывшее в голове. Размытый облик брата сменился лицом Юджи, и от этого только сильнее жалило прошлое.
Три дня мальчик просыпался, чтобы выпить отвар, который в него силой вливали, и снова засыпал. Запах приятный и манящий, но вкус просто омерзительный. Горький и кислый отдавал самую малость цедрой, а потом стекал как древесная смола в горло, обжигая. Вот только лучше Юджи не становилось от всех этих трав. Благовония только усилили кашель.
Двуликий стоял на энгаве, запорошенной снегом. Ветер бил по горячим от жары щекам. Если сейчас же отправить воронов за Ураюме, вряд ли они в такую пургу вообще долетят с посланием. Непроглядная стена снега собьет их с пути. Дзёго слишком медленный и уж тем более не успеет. Сам же Сукуна не мог покинуть Провинцию. Стоит ему переступить границу, как взвоют проклятия, словно собаки спущенные с цепи последуют за хозяином и пойдут в пляс по костям людей, попавшим на пути. Он подписал договор, который связывал его по рукам и ногам. Наложил на себя же запрет, и теперь мир за лесом становился для него недосягаемым.
— Брат, позволь ему умереть. Не оскверняй чистую душу.
И снова этот тихий осипший голос. Рёмен не хотел оборачиваться, чтобы снова столкнуться глазами с мороком. Там пусто. На энгаве он стоял один.
— Уже поздно. От рождения он проклят, — зачем-то вслух разъяснил Сукуна, — этот момент рано или поздно настал бы.
Двуликий развернулся к павильону лицом, зажмурив глаза, и открыл створку, когда он развернулся прежде, чем ступить внутрь, помост пустовал. Рёмен ухмыльнулся собственной глупости.
Он бесшумно прошел по коридорам, переступив все скрипучие половицы. Павильон полностью пустовал. Всем девушкам было запрещено появляться на пороге без приказа. Теперь все они проводили последние дни без дела в своих покоях.
— Ему не жить. Госпожа, дети его возраста умирают от лихорадки. Чудо, что этот мальчик еще дышит, — донеслось до ушей Сукуны, когда он протянул руку, чтобы открыть створку в комнату Юджи.
— Не говорите ерунды, Хисао, Юджи будет жить, — отстаивала свои слова Саюри.
— Вы слишком привязаны к ребенку, поэтому до последнего верите, — голос лекаря стал еще тише, — не лучше будет, если он умрет? Нам ни к чему еще один деспот на этой земле.
Сёдзи широко раскрылись, ударившись о раму. Рёмен вцепился ногтями в дерево, оставив на нем борозды.
— Повтори громче свои слова, лекарь.
Сукуна медленно приближался к мужчине, который ошарашенно смотрел на Господина. Сердце в его груди участило ритм. В страхе он пытался вымолвить хоть одно слово в свое оправдание, но язык будто онемел. Ноги подкосились, и Хисао повалился на пол, когда высокая фигура замерла над ним, будто грозовая туча, что готовится вот-вот ударить молнией.
Рёмен схватил лекаря за горло и поднял перед собой. Мужчина в панике обхватил запястье Сукуны, обвитое черной полосой. Он болтал ногами, ища опоры, молясь про себя о милости давно забытых богов. Лицо Хисао покраснело, глаза налились красным как яблоки. Саюри прикрыла уши ладонями и крепко закрыла глаза, опустив голову, ровно в тот момент, когда хрустнула шея несчастного и глупого лекаря.
Двуликий одним рывком бросил тело в открытые сёдзи. Гулким стуком мужчина ударился о стену спиной и головой. По черепу разошлись трещины, и кровавый след остался на деревянной резьбе.
— Пойди прочь, — произнес Господин, поднявшись со своего места. Голос Его дрогнул, но он не дал волю чувствам, — дальше Я управлюсь. И пусть кто-нибудь утащит лекаря к Дзёго.
Саюри положила холодное полотенце Юджи на лоб и замялась, стараясь не смотреть в коридор.
— Прочь! — рыкнул Сукуна, обнажив острые клыки.
Он не смыкал глаз очередную ночь, меняя тряпки на теле Своего наследника. Когда дыхание ребенка становилось слишком тихим, Двуликий подрывался, чтобы приложить руку к его груди. Жив. Пока жив.
Он снова слышал голос морока. Мольбы остались не услышаны, когда Сукуна вонзил в свою грудь острые когти, проломив себе кости. Внутри билось горячее сердце. Темная кровь ручьем разливалась по белому одеялу и футону, немного брызнув на щеки Юджи. Рёмен оторвал кусок, сжав челюсти. Совсем скоро оно ему больше совсем не понадобится, когда придет пора навеки прекратить человеческое существование и стать полноценным проклятием. Пока приходилось мириться с ненужной частью своего тела. Двуликий размял свою плоть, а дыра медленно затягивалась. Теперь на коже оставались лишь алые пятна, а от раны не осталось и следа.
— Просыпайся сопляк, у меня для тебя ужин.
Мальчик приоткрыл опухшие глаза, услышав знакомый голос. Все еще в полудреме он почувствовал теплые капли на своих губах и без всякого сопротивления проглотил, что ему давал Сукуна. Прожевав кусок, Юджи поморщился от солоноватого неприятного привкуса и снова провалился в сон.
Утром, когда солнце вновь брело по горизонту, метель давно утихла. Облака расчистили темно-голубое небо, утянув непогоду за собой в дальние края. Звезды, утопающие долгое время за белым небесным покровом, мигали на западе, но под нежными лучами блекли и ускользали, чтобы ночью снова сетью окутать небосклон.
— Сукуна, — детский голос прогнал сон.
Теплые ладошки оперлись на широкую грудь Двуликого, где на коже потемнела засохшая кровь.
— Поиграем как вчера? — Для Юджи череда полных болью ночей слилась в одну. Его щеки самую малость покрылись румянцем, но уже не горели огнем лихорадки.
Рёмен нехотя открыл глаза, которые ему наконец удалось сомкнуть. Он подложил руку под голову, а другой обнял мальчишку. Приходилось щуриться из-за яркого света. Юджи всем телом лег на Двуликого и потянул руку к Его лицу.
— Нет.
Сукуна перехватил руку ребенка и притянул его ближе к себе. Он взъерошил непослушные локоны, а Юджи уткнулся лицом в шею. Рёмен коснулся губами виска ребенка. Облегчение, что мальчик жив, растекалось теплом по всему телу.
— Давай играть! — повторилась просьба. Юджи снова уселся и зашлепал ладонями по груди Двуликого.
Король Проклятий широко улыбнулся, глядя в глаза Своего наследника. Один по-прежнему оставался светло-карим, а радужка второго отливала теперь алым цветом, как у Короля Проклятий.