Утро ожидаемо назначили праздничным. Дворецкий и служанка суетились по хозяйству, а сёстрам надлежало как следует подготовиться к торжественной встрече с отцом и братом. Впрочем, Элиске утро – что другим вечер. После совместной утренней трапезы она отправится к себе, где окна уже завешаны плотной материей – через какую солнечный свет ни за что не пробьётся, – и привычно залезет спать. Бывало, когда свободолюбивая младшая жаловалась на узкие корсеты или натирающие туфли, объясняя, как ей неудобно, матушка то и дело отвечала: "Неудобно – спать на потолке". Зачем так говорить, Элиска за все годы так и не смогла понять, как ни силилась. Это же неправда – ей всё очень даже удобно! Сёстры, наверное, особо завидуют ей сегодня – ведь ей не придётся томительно считать часы до встречи и по десять раз бегать к зеркалу проверять, хорошо ли начищено платье. Уснула, проснулась – а отец уже дома.
Но пока сёстры ещё нуждались в её помощи. По наказу матушки ванну принимали строго по очереди: сначала младшая, мол, её здоровье ещё не окрепшее. После – средняя, ведь быть красивой и ухоженной сейчас – её главная задача в жизни. А уж потом, если останется вода в нагревателе, может и старшая. Ей ведь можно особо не стараться и обходиться холодной водой – замуж-то уже взяли. Так рассудила мать. Элиске же горячую воду почти никогда не давали.
Вообще, подобные приготовления, когда обычного семейного вечера ждали, как бала, были редкостью для девушек. Иногда казалось, отец больше времени проводит за границей, чем дома. В обычный день можно было бы не толпиться так в ванной комнате и не дышать паром в тесноте – но сегодня после неожиданного известия все хотели навести красоту во что бы то ни стало. К тому же Элиска понимала, что набрать и нагреть воду – занятие не из лёгких, и сделать это один раз для всех гораздо проще, чем каждой потом бегать и себя обслуживать. Служанка-то одна, всем помочь не сможет, если утренние процедуры затянутся. Поэтому, как бы сёстры ни ленились, Элиска сама их уговаривала, чтоб сегодня шли все вместе.
Сейчас старшая уже вылезла из ванны и стояла где-то позади, нежась в объятиях огромного полотенца. Так жаль, что пришлось столь долго возиться, причесывая и заплетая младшей волосы: Элиска всегда любила просто нависнуть над старшей, пока от той из дымящейся воды торчат только ноги, плечи с головой и иногда ещё немного тела, – и смотреть. Из всех троих именно со старшей Элиска рисовала бы картины наподобие античных богинь, если бы умела. В этот раз кипятка хватило на всех – старшая даже расщедрилась и полила немного оставшейся тёплой воды Элиске на крылья и спину, пока та суетилась вокруг младшей напротив зеркала.
– Ты что там так долго-то? – шутливо поворчала Жианна, обтирая Элиске крылья и укутывая её сзади полотенцем поменьше. – Смотри, а то сделаешь Сондру совсем-совсем красивой, что тогда?
– Боюсь, – хихикнула Элиска, – это не в моей власти – господь тут всё уже сделал до меня.
Младшая смущённо опустила взгляд. Чего не замечали родители – сёстры видели и понимали очень хорошо, ведь сами проходили через взросление когда-то. Взгляд младшей остановился на отражении средней в зеркале.
– Габи, ты что это вытворяешь? – удивлённо воскликнула она, и все повернулись в сторону средней.
Та сидела на коврике спиной к стене, вытянув одну ногу и согнув другую. Та, что вытянутая, выглядела очень гладкой и чуть ли не блестела. Со второй же Габи осторожно, движение за движением, стирала белую мыльную полоску. Ножом.
– С ума сошла, сестрёнка, – усмехнулась старшая.
– Ой, можно подумать, ты так не делала никогда! – надула губы средняя. – А я видела, что точно делала, когда твой тогда ещё женишок звал тебя на свидания!
– Не пойму тебя, Габи, – Элиска постаралась сказать это по-доброму. – Твой кавалер тебя всего лишь в театр пригласил – а ты сразу ноги брить?
– Конечно, не поймёшь, у тебя-то вообще ничего нигде не растёт, кроме головы, счастливая! – поддразнила средняя. – Видала вчера, как Киз на тебя смотрел? Я думала, сейчас отпущу его руку – так он за тобой как собачонка на четвереньках побежит. И после не мог перестать говорить о тебе и твоих ногах, представляешь? Ну, теперь-то я знаю, от чего он без ума – он сам сказал, что любит такое. Вот я ему и устрою праздник.
– Где же он такое встречал, чтоб прямо уж любить? – старшая задумчиво взялась за подбородок. – Так же только куртизанки ходят. Ох и поосторжнее бы тебе быть с этим молодым человеком, сестра, богом заклинаю.
– А ты сама-то где так научилась? – продолжала огрызаться средняя. Любя, конечно.
– А я видела, как отец бреет бороду охотничьим ножом, когда мы ходили на охоту. Вот и научилась у него.
– Ну вот, а мне почему нельзя? Я ведь, в конце концов, тоже дочь нашего отца!
– Ну, он меня и стрелять из мушкета учил, и перезаряжать его, и нож тот же метать. Что, тоже учиться будешь?
– А что? Захочу – так и этому выучусь.
– Жианна, – обратилась младшая – чуть не начала крутиться, но Элиска вовремя прижала её за плечи и продолжила своё маленькое колдовство над причёской. – А мне что, тоже надо будет этому учиться, значит? Я уже умею стрелять из лука – мне один кадет показал.
– Мне как-то тоже один показал, – перебила средняя. – Всё так обнимал, пока объяснял, как правильно лук держать. Я уж думала, сейчас украдёт меня куда-нибудь в лес. Твой тебя не хватал, я надеюсь?
Та смущенно помотала было головой, но Элиска её опять остановила, и старшая резво ответила за неё:
– Да у Сондры, небось, самое романтичное, что было – это подержаться с кадетом за ручки на закате.
– А вот и нет! – ухмыльнулась младшая. – Самое романтичное, что было – вдвоём в парке снимать котёнка с дерева. Ничего ты не понимаешь в романтике, Жианна.
– Да ты у нас скоро будешь как Габи – со свиданий поздно возвращаться... По театрам ходить вечерами, вместо того, чтобы отца вон встречать.
– Отец не в первый и не в последний раз уезжает, совсем нам время не уделяет! – оправдывалась средняя. – Что же мне, свою личную жизнь из-за него теперь отменять?
– Ну, а ради матушки? – вмешалась Элиска.
– А матушка, как ты слышала вчера, уже, похоже, считает, что я с Кизором тайно придаюсь греху и того гляди понесу от него ещё до свадьбы! – в этот раз слова средней звучали вовсе не шутливо. Её так задела та случайная шутка матери? Это же была шутка, да? – Как будто я и впрямь куртизанка какая. Так, может, вот – надо хоть выглядеть соответственно тогда?
– Если я буду как Габи, – рассуждала сама с собой – или со своим отражением – младшая, – то мне тоже придётся вот это с собой делать? Тебе же, Жианна, тоже приходилось, как Габи говорит.
– Я тебе вот что скажу, сестрица, – старшая тронула её плечо осторожно, чтобы не толкнуть случайно Элиску. – Только для того, кого по-настоящему полюбишь.
Младшая ведь больше всех становилась похожей на матушку – вот и мудра оказалась не по годам. Средняя ведь чуть было не сорвалась на крик только что, и только делая вид, что говорит сама с собой, но так, чтобы все слышали, Сондра смогла её отвлечь. Старшая, конечно, тоже нахваталась мудрости с возрастом, но где-то на стороне – на балах среди видавших виды светских дам. Но успокоению средней не суждено было продлиться долго...
– Сестрицы... – её голос задрожал, словно она увидела, как огромный паук забирается в ванну и пьёт оттуда воду. Но смотрела она на свою ногу. – Вы были правы... Судья небесный всевидящий решил покарать меня за то, что хочу выглядеть как блудница!
На ноге чуть выше колена, откуда только что исчез последний слой пены, зияла красная полоса. Быстро смешиваясь с каплями воды на коже, алая струйка побежала вниз волнистой линией. От одного лишь вида этого пореза Элиска словно ощутила удар по голове. Во рту моментально пересохло, в ушах загудело, шея до боли напряглась, а глаза стали видеть всё так, будто Элиску засунули в тёмную трубу и вокруг больше ничего нет – только она с одного конца и сочащаяся самой жизнью рана сестры с другого.
– Ангелы святые, господь всемогущий... – прошипела старшая и, толкнув дверь, закричала: – Мама! Дворецкий!
Но никаких шагов Элиска не услышала. А слышала она, несмотря на гул в голове, в этот момент лучше, чем когда-либо. Каждый шорох, каждый вздох, каждый удар сердца. И каждую каплю.
– Жианна, быстрее! – крикнула средняя, едва ли не рыдая. – Тащи Элиску сама!
И старшая – прямо как была, в полотенце – бросилась к Элиске. Протиснулась сзади между крыльев, просунула руки ей подмышки и, схватив за плечи, потащила к двери. Элиска и забыла, как сильна может быть старшая. Отец наверняка учил её не только стрелять и метать ножи, но и в случае чего разбивать лица господам, что позволяют себе лишнее и дают много воли рукам. Но сопротивляться ей не составило особого труда, и между ними началась какая-то нелепая борьба, больше похожая на возню. Сестра тянула к двери, Элиска дёргалась, вырываясь, и обе они в результате не сдвигались с места и повторяли всё заново.
Похожее бывало и раньше. Чуть только кто возвратится с прогулки с кровоточащей ссадиной, дворецкий поранится во время тяжёлой работы, служанка порежется случайно на кухне или сёстры за столом – или не дай бог у младшей по весне ни с того ни с сего пойдёт носом кровь – все тут же без лишних слов бросаются тащить Элиску прочь. Толкают или даже на руках несут вверх по лестнице и запирают в комнате на какое-то время. Почему – она никогда не понимала и не успевала спросить. Всё обычно происходило слишком быстро, да и Элиска особо не препятствовала. Отец с дворецким на пару справлялись за считанные минуты, дух перевести не успеешь. Дворецкий в одиночку, хоть и силён словно конь, – но уже с трудом. А вот так наедине с сёстрами подобного не случалось ещё никогда. Элиска всем телом чувствовала, что, как бы ни старалась старшая – ей не пересилить вампира. Казалось, достаточно лишь шевельнуть крылом или быстро обернуться – и сестру собьёт с ног не хуже удара профессионального бойца. Именно поэтому стало боязно совершать хоть какое-то резкое движение и навредить дорогой Жианне. Элиска расслабилась и медленно выдохнула.
– Ну ладно, ладно, хватит уже! – затараторила она, лишь бы заполнить гнетущую тишину своим голосом. – Пусти меня, Жи, пусти, говорю! Что с тобой не так? Это же я!
– То есть... Погоди! – старшая перестала тянуть, но хватку не ослабила. Её волосы щекотали крылья, а дыхание – шею. – Так ты разве не...
– Что "не"?
– Не впадаешь в это... В бешенство? Берсерк, как отец его называет.
– Нет, не впадает, – устало вздохнула младшая, даже со стула не удосужившаяся встать, и закатила глаза. – Пусти её, Жианна, правда.
– Но... а как же? – старшая легонько подтолкнула Элиску к зеркалу, и та поддалась, наклоняясь к нему почти в упор через плечо Сондры. – Вот, посмотрись.
Теперь на другом конце узкой трубы, оставшейся Элиске от всего обзора, красовалось её собственное лицо. Бледноватое, с затемнениями вокруг глаз, какие бывали у сестёр, когда они пренебрегали здоровым сном, – и с красными как два рассветных солнца глазами. Сколько Элиске ни приходилось видеть своё отражение – они всегда были янтарно-жёлтыми. Вот, значит, как это называется? Берсерк? Это его отец так боится...
– Ого, вот это да! Так вот, как я выгляжу, когда... – протянула Элиска. – По правде говоря – да. Есть такое – я впадаю в, как ты говоришь, бешенство. Но смотри – я могу держать себя в руках! С чего вечно отец панику такую разводит – никогда не понимала.
– Но говорят, вампиры не могут сдерживаться...
– Да-да, а ещё говорят – вампиры не отражаются в зеркале.
– Чем докажешь, что это ты, – старшая дёрнула обратно – пришлось отойти от зеркала и распрямиться, – а не дьявол тебя попутал при виде крови?
– Да господь с тобой, – Элиска быстро повернула голову, чуть закинув назад, чмокнула сестру в разгоряченную шею прямо за ухом и тихо пропела: – Я люблю тебя, сестрица. А дьявол не способен даже на слова любви, так? Теперь давай, пускай меня.
Сестра сначала смутилась, чуть зарделась, ещё какое-то время подержала – и нехотя выпустила её плечи.
– Видишь, всё в порядке, – успокоила Элиска, касаясь её рук. – И я в порядке. Кровь не сводит меня с ума. Примерно как вас не сводят с ума шоколадные конфеты.
Тут уж младшая вскочила с места и кинулась обнимать Элиску – видимо, обрадовалась, что всё действительно хорошо. Та было собралась погладить сестру по голове, но вовремя вспомнила опять о причёске и легонько отодвинула младшую.
– Но ведь конфеты такие вкусные, устоять почти невозможно, – улыбнулась та.
– Вот и я о чём, – Элиска подмигнула, и старшая поморщилась.
– Эй, если вы разобрались с вампирскими глазами, – простонала средняя мученическим тоном, – может, поможете уже мне? Дадите, чем ногу замотать, например? Я тут кровью истекаю, вообще-то. И как теперь быть со свиданием...
– Элиска, покажи ей, – младшая потянула Элиску за руку к сестре, сидящей на полу, и пришлось присесть.
– Точно? – спросила Элиска, и теперь в глазах-берсерках не осталось ничего, кроме лица Сондры. Но на нём не было страха.
– Да, – кивнула младшая. – Пусть это будет не только наш секрет.
– Ну что ж, хорошо. Ты позволишь? – она обратилась к средней, но поняла, что ничего не уточнила. Та, впрочем, рассеянно согласилась на всё, и Элиска приблизилась. – Не шевелись тогда.
По ушам ещё раз как из пушки выпалило, когда всё видимое пространство вновь занял порез – теперь, почти вплотную, казалось, можно рассмотреть поры на коже, несколько её пострадавших слоёв в рваных краях раны и маленькие красные частицы, убегающие из неё. Средняя всё-таки дёрнулась пару раз: один – когда ногу обдало чужим горячим дыханием, а второй – от влажного прикосновения к бедру. Элиске это, впрочем, никак не помешало. Сестрам сверху было особо не увидать, как два ряда присосок на языке упоительно впитали всю вытекшую кровь, когда Элиска плавно провела им вдоль пореза. А тот оказался глубоким, кровь не желала останавливаться сразу, поэтому пришлось лизнуть энергичнее. Элиска постаралась нежнее. Где-то в подсознании промелькнуло страстное желание: ухватить сестру за ногу, прижаться ртом и высосать всё, что даст этот маленький надрез, – но слишком мимолётное. Вот он, настоящий вкус жизни! Пусть чуть смешанный с водой, пусть его совсем немного – но настоящий. О, как нечасто Элиске выпадал шанс хоть самую малость отведать его – и то благодаря младшей. Средняя издала какой-то оцепенелый, испуганный смешок. И посмотрела так, будто всё тот же паук забрался к ней на ногу и пьёт кровь из её раны. Но кровотечение быстро остановилось, а от пореза остался лишь рубец, словно заживало неделю, – и она удивленно заморгала, не веря своим глазам.
– Сейчас все пройдёт, – проговорила Элиска, с трудом скрывая дрожь наслаждения в голосе, и встала.
– Так ты... Сондра, ты знала? – нахмурилась старшая.
– Да, так уж случайно получилось, – младшая пожала плечами. – Снимать котёнка с дерева оказалось очень высоко, а спускаться не очень безопасно. Я боялась, отец меня прибьёт и за то, что поздно, и за ссадины – и Элиска впустила меня к себе через окно. Вот тогда я и узнала.
– Тебе надо идти в комнату, – старшая резко обернулась к Элиске, хватая за руку. – Чтоб матушка не увидела тебя... такой.
– Точно! Ты права!
И Элиска мигом умчалась в сторону лестницы. По пути чуть не столкнулась с матушкой и едва успела прикрыть рукой глаза.
– Что там, кто кричал? – спросила матушка, но Элиска не остановилась. – Элиска! Ты куда это? А завтракать?
– Нет-нет, матушка, я спать, – кое-как ответила та, уходя, и шёпотом добавила неслышно: – Я уже насытилась.
Заснуть получилось не сразу – всё не могла заставить себя перестать выдумывать, что же сказали сёстры матушке. Вряд ли правду, ведь тогда не обязательно было срочно отправлять Элиску восвояси, – но что тогда? А вот проснуться, напротив, оказалось легче. Пробуждение пришло само, когда над головой стали то и дело раздаваться голоса и звуки какой-то беготни. Да, днём часто бывало шумно, но в этот раз будто ощущалась какая-то взволнованность в этом шуме. Элиска открыла глаза и, увидев в который раз свою комнату вверх дном, быстро сообразила, что на самом деле шум внизу, на первом этаже. Окончательно в себя пришла лишь когда в комнату тихо зашла младшая, закрыла за собой дверь и уставилась на свисающую с потолка Элиску. Никто обычно не приходил её будить, поэтому людей вверх ногами Элиска ещё не видела. Она сонно улыбнулась и потянула руки к сестре прямо так, не слезая.
– Ты так забавно смотришься отсюда, – произнесла Элиска вполголоса. – А что такая невесёлая? Случилось что?
Младшая шикнула и приложила палец ей к губам – Элиска еле удержалась от того, чтобы схватить его зубами.
– Говори тише, – зашептала младшая. – Случилось. Кто-то пришёл недавно к матушке – и она упала прямо на месте. Вот как стояла – так и упала. Сейчас там внизу ходят врачи. Тебе лучше не выходить пока.
Элиска, словно не слышала, спрыгнула на пол и рванулась к двери, но сестра вцепилась ей в руку.
– Что там с матушкой? Она в порядке? Кто это там приехал? И что с ней сделал, что она сразу упала?
– Это посыльный от лорда Риктера, – младшая говорила слабым голосом, но руки держали цепко как никогда. И не представить, откуда в ещё вчерашней девочке вдруг взялось столько силы. – Он тоже внизу, говорит, пришел сообщить... Он пришел сообщить, что... что наш отец погиб!
– Как это? Где это? Он же должен был вот сейчас приехать на машине!
– Что-то произошло с этой машиной – нам не рассказали. Водитель тоже не выжил. Это какой-то кошмар, Элиска! Мама как узнала – так и стоять не смогла.
– Погоди, а брат? Что с братом?
– Я не знаю, сказали только, что отвезли в его поместье.
Младшая уже срывалась на плач, поэтому Элиска поспешила обнять её дрожащие плечи и прижать сестру к себе. Получилось не так тепло, как она надеялась – но что уж взять с обделенного святым духом вампира?
– Там сейчас, поди, доктора матушку обхаживают?
Сестра закивала, толкаясь лбом Элиске в шею.
– Наверняка будут спрашивать, куда ты пропала. Если что – скажи, что уединялась, чтобы поплакать – и даже не соврёшь.
Сестра снова кивнула – и как по команде в конец разрыдалась.
Естественно, как бы слёзно Сондра ни просила – Элиска не могла послушаться. И первым же делом, когда сестра вернулась вниз, рискнула выйти из комнаты. Тихо, крадущимся шагом, как привыкла, когда в доме гости. Никто и раньше не знал, что она ходит да подслушивает – не узнает и теперь.
Матушка лежала в одном из залов для гостей ещё какое-то время, всё говорила о том, как она слаба и как не сможет встать, не сможет ходить. Но к наступлению ночи всё-таки смогла и отправилась к себе. Элиска не знала точно, сколько чужих осталось этой ночью, а так же не могла представить, как себя чувствует матушка. Но у самой на душе очень скоро стало паршиво. Словно в плохом сне. Хотелось раскинуть крылья, спрыгнуть с террасы и допросить лекарей самой. А после добраться до того посыльного от лорда Риктера, даже если придётся лететь через весь город за ним. А то и до самого лорда добраться – лишь бы хоть кто-то подтвердил, что сестрица ошиблась, неправильно поняла. Что отец тоже выбрался из беды, как и брат, и скоро будет дома. Вдруг кто-то обманул матушку, сестёр, а те передали Элиске лишь то, что услышали сами? Нельзя в такое верить на слово, потому что... Просто потому, что не хочется. Ведь если останется лишь принять, что отца больше нет – Элиска не представляла, как дальше будет жить. Пусть он редко бывал дома, и даже в такие дни его время от времени занимало какое-то дело, но Элиска всегда ясно чувствовала, что этот дом – и есть продолжение самого Беллемонро, его наследие. Словно частичка его души уже давно оставалась связанной с этим местом и напоминала о себе, даже когда отец уезжал. А что будет с ней теперь? Она останется блуждать призраком по лестницам и залам – или выцветет, увянет вскоре после его безвременного ухода?
Мысли крутились в голове, как рой летучих мышей. Элиска бы и рада их прогнать, хоть на миг в жизни перестать думать вовсе – но одиночество не давало ей такой свободы. Выйти пройтись по особняку, помочь дворецкому или служанке абы чем – нельзя. Неизвестно, в какой комнате может быть чужак-лекарь или человек лорда Риктера. В эти дни, окутанные потусторонней загробной аурой, незнакомцы вполне могли бы принять Элиску за ангела смерти, а потом... Промелькнуть тенью по этажу, заглянуть к кому-то из сестёр и отвлечься на разговор – нельзя. Даже если получилось бы прошмыгнуть незаметно, Элиска почему-то была уверена, что они не захотят говорить, как раньше. Или не смогут. Судя по тому, что она слышала – сёстры и между собой-то беседовали как-то безрадостно, а уж с ней, неродной, как заговорят... А от их слёз и подавно хотелось разреветься самой. Спуститься к дверям на задний двор, натянуть золотой обруч – единственное, что ей осталось теперь от отца – на самое бедро и сидеть так, пока на коже не появится красная полоса и пока нога не начнет ныть в этом месте, – тоже не получится. Как ни надень, цепь слишком коротка, чтоб ходить с ней по дому, а обруч слишком долго снимать. Шагнёт в зал кто чужой – и Элиска пропала. Даже выйти на балкон – нельзя. За окнами словно на постой остались чужие телеги, запряжённые лошадьми – а эти существа вампира почуят и через улицу. Вот и оставалось висеть под потолком и неустанно думать о том, что хотелось бы забыть. Но нет: хоть образ старшего брата напрочь стёрся из памяти, отца Элиска забыть так же не сможет. И почему господь так отмерил – что можно запоминать всё, что угодно, а забыть – нельзя?
Так и прошли ещё несколько дней: в бесчувственной пустоте, тоскливой неизвестности и под заунывные утешительные речи чужих голосов. Как будто весь город счёл своим долгом навестить вдову лорда Беллемонро и выразить свои соболезнования. Матушка подолгу пропадала – ездила навещать сына и справляться о его здоровье. Раньше подобные дни, когда ни матушки, ни отца не оставалось дома, сёстры особенно ценили – ведь можно было вдоволь бегать по особняку, веселиться всем вчетвером и есть, когда захочется. Дворецкий хоть и старался припугнуть девушек, что нажалуется хозяевам, всё же его слово никого не останавливало. Теперь же сёстры продолжали сидеть в своих комнатах будто под присмотром, изредка выходили в залы и шатались там, словно тени, все в чёрном, и, как и ожидалось, не особо жаждали болтать. Элиска, хоть и хотела разговорить их и развеяться сама – понимала это состояние. Ведь когда младшая, что в прошлые дни продолжала заходить к заточённой в комнате Элиске, чтобы принести бокал с красным, при случайной встрече спрашивала "как ты?" – Элиска и сама не знала, что отвечать. Наверняка и они чувствуют то же самое.
И так же, как они, Элиска бесцельно шаталась по дому, когда неожиданно осталась одна. Никто не предупредил её, просто ни матушки, ни сестёр нигде в доме не обнаружилось. Раньше такие – ещё более редкие – дни полного одиночества и свободы были для Элиски на вес золота. Хоть одной и становилось тоскливо, зато можно было учиться летать под потолком, стараясь не задеть люстры. Заходить в комнаты к сёстрам и изучать их вещи и книги, а по дому ходить хоть без опостылевшего корсета, хоть и вовсе без одежды, лишь изредка смущая дворецкого и служанку при случайных столкновениях. Теперь же не хотелось ничего. Конечно, от корсета-душителя Элиска всё равно избавилась в первую очередь, но былой радости и облегчения это не принесло. Грудь и без него сдавливало, как под колёсами телеги. Да и дворецкий, замечая едва одетую Элиску, уже никак не реагировал, даже головы не поднимал.
– А где все? – первым делом спросила она, стараясь хоть как-то привлечь внимание.
– Уехали хоронить почившего лорда Беллемонро, упокой господь его душу... – отвечал дворецкий, словно Элиска стояла перед ним застёгнутая на все пуговицы, а то и вовсе находилась где-то в соседнем зале.
Значит, всё правда. Никто не ошибся, никто не обманывал. Отец и правда их покинул. И дом, хоть и продолжает называться именем Беллемонро, навсегда потерял частичку его души.
– Куда поехали? – взвилась вдруг Элиска, и на миг ей подумалось, что со стороны она сейчас выглядит как тогда, когда глаза светились красным. Но дворецкий не спешил заламывать ей руки, значит, это только ощущалось так же.
– Даже если я вам скажу – что это изменит?
Мудрый человек, знает же что. Словно угадал рвение Элиски по голосу, едва не переходящему на рычание.
– Я тоже должна быть там! Ведь он и мой отец, ведь я тоже Беллемонро...
– Вы же прекрасно всё знаете сами, госпожа Элиска...
– Но я бы... Я бы тихонько, чтоб никто не видел... Незаметно бы прилетела, села бы в крону самого высокого и густого дерева. Я бы...
– Ваш ныне покойный отец не велел отпускать вас без своего подарка, госпожа Элиска.
Дворецкий прав. Ну прилетит она – и с чего вообще взяла, что разберёт, как добираться до названного места? Ну сядет повыше и спрячется подальше. Это поможет в том, чего хотел бы отец – чтобы простые люди никогда не увидели живого вампира. Но никак не поможет с тем, чего хочет она сама. Дойти до отцовского гроба, поклониться ему в последний раз, уронить слезу на его холодную руку, прошептать слова благодарности. Сказать, что не стоит больше бояться за семью, что научилась укрощать зверя в себе. Что он бы гордился ею. Проститься, как подобает дочери. Дворецкий тоже понимал, что этому не бывать. Он единственный словно насквозь видел, что происходит у неё на душе, единственный продолжал называть её "госпожой" что тогда, что сейчас. И единственный оказался удостоенным того, чтоб Элиска расплакалась на его плече. Он не утешал её и не обнимал – наверняка попросту не посмел бы прикоснуться к обнажённому девичьему телу. Просто подождал, пока Элиска выплачет все слезы и стенания.
– Если вы и правда хотите почтить память нашего лорда, – сказал дворецкий, когда ей стало чуть спокойнее, – давайте найдём вам подобающее траурное платье. Помнится, у госпожи Габрианны было в гардеробе ещё одно.
Вещи Габи, как и всегда, подошли Элиске идеально, и семью она встречала уже одетой в чёрное – разумеется, убедившись, что никто лишний с ними не приехал.
Сёстры почти сразу же разошлись по комнатам, а матушка ещё долго сидела за столом в зале – вплоть до позднего вечера, до самого часа, когда семья должна была собираться для трапезы. Но Элиска выглянула из своей комнаты – и никого внизу не увидела, кроме матушки. Мимо лишь прошла служанка, разнося еду в комнаты сёстрам. Не в силах больше терпеть могильное молчание этого дома, Элиска без приглашения спустилась в зал. Прошла к столу, села рядом с матушкой – впервые так близко – и коснулась её сцепленных в тугой замок рук. Матушка с самого момента, как пришла, – ни шляпку не сняла, ни закрывающую лицо чёрную вуаль не убрала. Стоящий рядом с ней чай уже давно безнадёжно остыл.
– Матушка, – протянула Элиска жалостливо, стараясь не поддаваться слезам.
– Элиска, – та словно пришла в себя от столетнего сна, передёрнула плечами и поморгала глазами – но руки не убрала. – Сегодня, в этот роковой для нас всех день, я буду очень честной с тобой. Ты наверняка прекрасно понимаешь, что жила в этом доме только благодаря милости его хозяина, моего мужа и нашего лорда, господина Беллемонро. Я никогда не понимала и не разделяла его особого рвения насчет тебя. Но он видел в этом высшее проявление чести и достоинства, а это я в нём уважала и буду уважать даже после его смерти.
– Вы правы, матушка. То, что сделал лорд Беллемонро для меня, когда взял в этот дом и позволил остаться как родной дочери – неоценимый дар. За который я буду благодарить его – даже посмертно – и господа бога до последних дней моей жизни.
– И я не знаю, как теперь я смогу выносить данное мужем обещание, – продолжила матушка. – Когда мы тебя только взяли – ты была самым настоящим зверёнышем, не способным ни размышлять, ни говорить. Конечно, благодаря моему мужу, ты выросла в настоящую достойную девушку – если не женщину. Но, Элиска, ты должна понять меня: я никогда не смогу относиться к тебе, как к дочери. И я никогда не смогу спокойно жить рядом с убийцей моего сына.
– Я все понимаю, матушка, – Элиска осторожно провела ладонью по пальцам пожилой женщины. – Я и не жду от вас хорошего отношения – и уж тем более не претендую на место за вашим столом. Помогать дворецкому и служанке по дому – для меня высшая честь и лучшая возможность отплатить за всё добро, что вы для меня сделали.
– Подожди, Элиска, не перебивай меня, – остановила матушка, не повышая, однако, голоса. – Я тебя никогда не любила и не смогу полюбить. Потому именно тебе я могу сказать то, о чём боюсь поведать Жианне, Габрианне и Сондре. Боюсь, это попросту опустошит их сердца.
– Что же это такое, матушка?
– Видишь ли, лорд Риктер... Тот самый друг вашего отца. Он предлагает мне выйти за него замуж. Считает, это лучшее, что он может сделать для нашей семьи после того, как по его вине наш дорогой лорд Беллемонро покинул этот бренный мир. Говорит, только так он сможет искупить вину.
– Ох, ангелы святые, матушка, это ведь так похоже на... Неужели не перевелись ещё на свете люди чести, как наш лорд?
Да, это ведь так похоже на то, что отец сделал для неё. Кто ещё в здравом уме приютил бы существо, погубившее его старшего сына? Как бы Элиска ни хотела верить, что не помнит о старшем брате вообще ничего – видения прошлого никак не исчезали из памяти. Видения самого первого дня. Там не было его имени, не было его лица. Был лишь его голос, заходящийся в агонии, и вкус его крови. Элиске только потом рассказали, что в тот день уже взрослый, но всё ещё взбалмошный парень с совсем ещё маленькими сёстрами зашли слишком далеко вглубь подвалов под особняком дома Беллемонро. Молодой человек был немного навеселе и вовсю пугал сестёр байками о том, то за чудовища обитают в этих подземельях. Века превратили слухи в легенды, так что об этих мифических монстрах не слышал только глухой. Поэтому, когда он увидел её – подвешенную к какой-то коряге вниз головой, с крыльями, юную, совершенно нагую и беспробудно спящую – юный сын лорда посчитал, что это розыгрыш от его друзей-кадетов. И подарок. По словам старшей сестры, наиболее точно запомнившей события того дня, он "решил повести себя с Элиской неподобающе, совершить какое-то непотребство". Но она всё не желала просыпаться, чтобы ублажить его как подобает подаренной рабыне, поэтому парню пришло в голову пробудить её с помощью одной лишь капли своей крови. Вампир же, должна среагировать. Тот приступ безумия – берсерка – Элиска до сих пор помнила как первое, что произошло с ней в этом мире. Ещё до того, как разум выучил первые слова, а ноги сделали первый шаг – зубы сделали первый в жизни укус. Кажется, она тогда выпила молодого человека без остатка. Отец прибежал на крики, всё понял с рассказа дочерей – а после принял своё странное решение: за позорное поведение сына расплатиться с его убийцей.
– Да нет, о чём ты говоришь? – горько усмехнулась матушка, отгоняя воспоминания Элиски о рассказанной ей отцом истории. – Таких, как наш лорд, больше на свете нет. Вовсе не честь движет лордом Риктером, я полагаю. А всего лишь жалость ко мне и твоим сёстрам. И желание, чтобы мы не распродали ценные находки и трофеи твоего отца по аукционам, пытаясь расплатиться за его долги. К тому же, мне кажется, лорд Риктер давно уже ко мне неравнодушен...
Элиска не смогла бы сейчас ответить даже сама себе, что чувствует насчёт этой новости, лорда Риктера и его намерений. Но одно ощущала ясно: теперь в ней поселилась тихая злоба, почти ненависть к науке, прогрессу и его светилам, создателям машин смерти, одна из которых унесла жизнь её дорогого отца.