Они стояли во дворе. Марина обнимала Брагина за руку, а он разглядывал людей за забором.
Нарочинская физически чувствовала, как мужчине плохо, однако сделать ничего не могла. Только быть рядом.
Если бы расследование шло без предубеждений со стороны руководства, то все было бы иначе. Но Павловой втемяшило, что виноват именно Олег. Вероятно, она тоже судила по себе.
Вообще о ней ходили слухи, что на прошлых местах работы Ирина Алексеевна была не чиста на руку, правда за менее значимые истории. Но предыдущее начальство закрывало на это глаза, потому что заведующая была очень хорошим администратором.
Зименская же знала Павлову давно и взяла ее в Склиф только с условием честной работы. Вроде бы Ирина Алексеевна соблюдала договоренности, потому что с Верой Георгиевной иначе было нельзя. Или же умело не попадалась.
Именно поэтому, по мнению Нарочинской, заведующую особенно могло бесить то, что кто-то теперь берет взятки вместо нее. Даже в теории.
— Я не делал этого, Марин.
Слова Брагина прозвучали очень сухо, будто происходящее его не волновало, но Нарочинская даже в этой сухости услышала боль.
Олег работал в Склифе пятнадцать лет и по-настоящему горел им. А теперь его вынудили отказаться от дела всей жизни. Ни за что.
— Знаю. Они просто решили найти крайнего, чтобы самим не пачкаться.
— Их тоже можно понять, — задумчиво отозвался он.
— Нельзя.
Мужчина посмотрел на Марину:
— Мне утром товарищ позвонил, Митька, мы учились вместе. Сказал, надо увидеться, а я уже на смене был. Я ему шесть лет назад деньги давал на лечение матери. Митяй тогда у всех занимал, кредиты брал, теперь на карте лишнего не хранит, — Олег глубоко вздохнул и быстро закончил. — Я не хотел брать, но он сказал, что тогда их в мусор прямо тут выкинет. Он мог. Лучше бы выкинул, — Брагин непроизвольно дернулся.
Нарочинская представила, каково было Олегу в такой ситуации выслушивать обвинения Павловой, и поняла — тоже бы не сказала, откуда у нее деньги. Особенно Ирине Алексеевне.
— Вылечили?
— Что? — Брагин даже не понял, о чем она.
— Мать его вылечили?
Олег отрицательно мотнул головой:
— И на кой такие деньги, пляски на костях, — он криво ухмыльнулся. — В фонд, наверное, отдам. Или в приют.
— Эмме можешь отправить.
Брагин попытался улыбнуться, но вышло неубедительно:
— Или так, да.
***
Нарочинская стояла в кабинете непосредственного руководства и методично пропускала мимо ушей все, что ей говорят.
Догадаться о содержании было несложно: не найдя подход к Брагину, Павлова решила надавить на Марину.
Но пара фраз все же проникла в подсознание:
— Вы не понимаете, что Олег Михайлович подставляет все отделение? — казалось, Ирина Алексеевна намеренно забыла, что родственники Цветковой отказались от расследования. — И так понятно, что больше никто этого сделать не мог.
Марина Владимировна посмотрела на Павлову так, что у той заныли колени, заболела голова и случилось обострение гастрита. Одновременно.
— А вы по себе не судите, Ирина Алексеевна. Брагин этого не делал.
Равнодушный голос подчиненной забил последний гвоздь в гроб Павловского терпения.
— Вы на что намекаете? — прошипела она. — Хотите лишиться работы вслед за Олегом Михайловичем?
Решение, которое обдумывалось Мариной со вчерашнего вечера, было принято.
Нарочинская невозмутимо повела плечом:
— Очень хочу. Но для начала можно и отделение сменить — Шейнман давно к себе зовет. Да и Вера Георгиевна меня любит. И Брагина, кстати, тоже.
Марина не планировала уходить в нейрохирургию, хотя Юра правда ее звал. Но Нарочинская знала, какие терки происходят между заведующими, и захотела поставить Павлову на место.
Судя по лицу Ирины Алексеевны, это удалось.
Марина развернулась и, оставив уже почти бывшее начальство зависать с открытым ртом, вышла из кабинета.
В приемном она увидела Брагина и Нину, которые тихо переговаривались. Дубровская сочувственно смотрела на друга и гладила его по плечу.
— Ну что, Нин, — подошла к ним Нарочинская, — придется тебе выживать среди этих стервятников в одиночестве. Но я уверена, что ты справишься.
— В смыыысле? — вперед регистратора возмутился хирург и заглянул нейрохирургу в глаза. — С ума сошла?! Зачем?!
— За хлебом, который с полки.
Не обращая внимания на боевую подругу, Олег схватил любимую женщину за плечи и потащил в укромный уголок.
Дубровская проводила парочку взглядом и грустно вздохнула:
— Хоть бери и тоже увольняйся.
***
— Марина, зачем? — с нажимом повторил Олег.
Он понимал, что Нарочинской за него обидно, но это же не повод уходить! Конкретно ей-то коллеги ничего плохого не сделали. И Склиф Марина любила. Да и искать новую работу им обоим…
— Не ты один не хочешь работать с этими людьми.
Или сделали?
— Что они сделали?! — еще больше напрягся Брагин. — Нарочинская, не молчи!
— Мне — ничего, успокойся. Но я не слепая и умею делать выводы, Олег. Сейчас они назначили крайним тебя, забыв обо всем, что ты для них делал, потом навесят косяков на Дубровскую, несмотря на ее беременность, потом — на меня.
— Да с чего ты взяла…
— С того. Они гнилые, именно поэтому ты и не хочешь здесь работать, — Марина видела его насквозь. — Я тоже не хочу.
Олег открыл рот, чтобы возмутиться, и почти сразу его закрыл. Сказать ему было нечего, рычагов влияния на Нарочинскую тоже не было. Но он считал, что ей не нужно бросать любимую работу из-за всей этой ситуации.
Правильно истолковав мужские эмоции, Марина повторила то, что талдычила окружающим второй день подряд:
— Ты не виноват, Брагин, а они неправы.
Олег дернул плечами:
— Ну и пусть. Не хочу тебя в это впутывать.
Нарочинская посмотрела в тоскливые переживающие глаза, взяла его лицо в свои ладони и серьезно-серьезно сказала:
— Своих не бросают. Понял?
— У тебя из-за этого проблемы будут, — он накрыл ладошки женщины своими. От обычно прохладных рук Марины сейчас шло животворящее тепло.
— Проблемы будут у них, когда мы оба уйдем… Брагин, ну конечно я с тобой. Иначе в чем тогда смысл?
Она произнесла это очень буднично, но у Олега заслезились глаза и заскребло в горле.
Дело было не в том, что Марина разочаровалась в коллегах. Она уходила, потому что уходил он.
Как жена декабриста практически.
Никто ради него не совершал таких поступков. Ни разу в жизни. Все только ждали, что сам он, Олег Брагин, будет шутить и всех спасать: отдаст последнюю рубаху, вырвет сердце, чтобы осветить путь другим. Он и отдавал, раз за разом бросался в очередную передрягу, чтобы хоть так быть нужным.
И не просил ничего взамен. Не просил, в том числе и потому, что знал: не дадут. А в худшем случае еще и засмеют.
За него никто сильно и не переживал. И к его выходкам на грани геройства относились почти спокойно, мол, кто, если не он. Потому что, по большому счету, сам Брагин со своими ранами и проблемами никому не был нужен.
И Олег об этом прекрасно знал, потому и носил маску шута.
Он не был нужен никому, кроме Марины, которая, несмотря на бурные выяснения отношений, жесткие конфликты и неоднократные попытки расстаться, никогда его не бросала.
Ни один человек не был готов идти с ним до конца. Только Нарочинская.
Господи, чем он заслужил эту женщину?.. И какая к чертям разница, что происходит вокруг, если с ним Марина?
Так ничего и не сказав больше, Олег вдавил Нарочинскую в себя и уткнулся лицом ей в плечо.
Черт с ним, со Склифом. Что они, работу не найдут, что ли?..