Марина Нарочинская была ответственным человеком и серьезно относилась к большинству аспектов своей жизни. К здоровью — особенно. Нет, с ним Марине повезло, ничем страшнее гриппа она и не болела никогда, но прекрасно понимала, что это не навсегда. Она не молодеет, в конце концов, да и наследственность у нее так себе.
Нарочинская не циклилась на этом вопросе, но вовремя ставила все прививки, даже дополнительные, и регулярно проходила необходимые осмотры, даже если жалоб не было.
Отдельной сложностью были приемы у гинекологов: со специалистами Марине категорически не везло.
Хороших врачей в принципе было немного, и к ним выстраивались очереди. При этом как только Нарочинская находила подходящего гинеколога, что-то происходило: одна специалистка забеременела, другая переехала, третья вообще ушла из медицины…. И это только те, у кого Марина наблюдалась в Москве. В Петербурге ситуация была не лучше.
Поэтому когда Нарочинская столкнулась на улице с Александрой Покровской, сначала глазам не поверила.
С Сашей они познакомились, когда учились в США. И, несмотря на четырехлетнюю разницу в возрасте, которая в то время была ощутима, и разные профили обучения, подружились. Возможно еще и потому, что отцы обеих были известными врачами.
Затем Покровская вернулась в Казань, откуда была родом, а Нарочинская вышла замуж за Джона Смита, после чего ее жизнь на несколько лет превратилась в нескончаемую гонку на выживание.
Это сейчас Марина понимала: не выйди она замуж, с Брагиным бы они даже не познакомились. А тогда ей было очень плохо.
С Сашей они не виделись почти 10 лет. За это время Покровская похоронила маму, переехала к отцу-кардиологу в Москву и стала заведующей одного хорошего гинекологического центра. Несмотря на платные услуги, там все было расписано на недели вперед. Но Нарочинскую Покровская была готова принять всего через два дня и с ощутимой скидкой.
Разумеется, Марина согласилась.
***
Когда обычно улыбчивая Покровская, изучив выведенное на экран изображение, посерьезнела, у Нарочинской внутри что-то надорвалось.
— Сань, — позвала она подругу, — чего там?
— У мамы или бабушки были гинекологические заболевания?
— Нет.
Саша кивнула и стала распечатывать снимок:
— Это хорошо.
— А что плохо?
— Не переживай сильно, но у тебя миома, — она протянула Марине результаты. — Оперироваться можешь у нас, анализы сдавать тоже. Возьму тебя без очереди.
***
Первым делом Марина решила, что нельзя говорить Брагину — этот паникер сам с ума сойдет и ее сведет. Затем сообразила, что ее ни разу не оперировали, поэтому какой будет реакция на наркоз — непонятно, и сообщила об этом Саше.
А потом, когда уже вышла на улицу и вдохнула холодный осенний воздух, почему-то подумала, что на этой-то маленькой миоме все ее хваленое здоровье и закончится. Ну потому что не может везти сорок лет подряд.
Нарочинская встряхнула головой, напомнила себе, что миома редко бывает злокачественной, и поспешила на смену.
Работа всегда помогала отвлечься от проблем. Вот и сегодня, едва зайдя в Склиф, Марина мигом забыла о своем диагнозе. Полаялась с Павловой, получила порцию сплетен от Лазарева с Гафуровым, вдоволь поиронизировала по этому поводу. А потом увидела Хромова, который, непривычно активно жестикулируя, рассказывал что-то смеющейся Лидии — одной из сменщиц Дубровский.
Обычно скромная женщина в диалоге с Иваном Николаевичем просто расцвела и осветила собой все приемное отделение. Да и Хромов выглядел крайне довольным.
Нарочинская только головой покачала. И усмехнулась, подумав, что хоть о чем-то она узнала раньше вездесущего Олега. Иначе бы он ей уже рассказал, не удержался.
Пациентов было много, пришлось задержаться. Вернулась Марина домой почти в полночь: быстро переоделась, нырнула к теплому Брагину, который, не просыпаясь, обнял ее, и почти сразу уснула.
Накрывать стало на следующее утро. Причем капитально: до кома в горле и потеющих ладошек.
Чем ближе была операция, тем сильнее накрывало. Марина без перерыва представляла все возможные исходы и осложнения и никак не могла контролировать эти переживания. А если учесть, что в жизни она привыкла контролировать почти все, то ситуация была вдвойне патовой. Дошло до того, что Нарочинская почти внушила себе, что опухоль обязательно будет злокачественной. И постоянно вспоминала маму, от которой в последние месяцы остался один голос: по-прежнему звонкий и по-новому спокойный. Слишком спокойный для когда-то эмоциональной женщины. Пугающе спокойный.
А еще Марина боялась общего наркоза. Это казалось глупостью, — она, опытный нейрохирург, — и боится таких вещей. Но при одной только мысли гулко ухало сердце.
Однако Нарочинская неплохо владела собой и надеялась, что Олег ничего не заподозрит.
***
Он заподозрил. Нет, в целом Марина вела себя как обычно, но Брагин слишком хорошо ее знал и видел, как в синих глазах время от времени появляется почти незаметная, но совершенно несвойственная Нарочинской грусть. Отмечал, что Маринка о чем-то задумывается и уходит в себя. Кожей чувствовал нарастающее напряжение.
Марина на его расспросы говорила, что все нормально. Это они уже проходили, проезжали и даже проплывали, поэтому Олег ей не поверил. Однако сразу не давил, думал, что женщина созреет и сама ему все расскажет. Когда понял, что не дождется, пошел проверенными методами: припер Нарочинскую к стенке собственным телом и заявил, что не выпустит, пока она все ему не объяснит.
Только в этот раз все было иначе. Марина попросила ее отпустить, а когда получила отказ — еще больше зажалась. И стала похожа на затравленного зверя.
У Брагина перехватило дыхание. Он выпустил ее, протер лицо ладонью и серьезно сказал:
— Марина… Мы так давно вместе, а ты до сих пор мне не доверяешь. Я не подарок, но, — у Нарочинской на глазах выступили слезы, и Олег тут же смешался. — Ну что ты, ну маленькая моя…
Он обнял ее, но Нарочинская отодвинулась и пошла к тумбочке, из которой достала какую-то бумагу и молча протянула Брагину.
Бумага оказалась направлением на госпитализацию.
Когда мужчина увидел диагноз, у него нарушился сердечный ритм, а в горле запершило. В памяти пронеслись познания по теме, но даже мысль о том, что миомы почти всегда доброкачественные, успокаивала мало.
Олег почти упал на панику, но вовремя заметил лицо Марины, которое было бледнее обычного.
— Операция в центре этом? — он поймал кивок. — Завтра? — получил второй кивок и начал злиться. — И когда, позволь узнать, ты собиралась мне об этом сказать?! Или вообще не собиралась?! — последнее предложение прозвучало слишком грубо, но Брагин ничего не мог с собой поделать: страх и гнев активно выплескивались наружу.
У Марины позорно, как в детстве, задрожали губы. Она сжала их в полоску, но это все равно не помогло.
Олег отреагировал мгновенно и прижал ее к себе, шепотом извиняясь за свою несдержанность.
Но Нарочинская уже не слышала, потому что рыдала.
Брагин никогда еще ни видел Марину в подобном состоянии: ни во время приступов отца, ни после смерти Владимира Сергеевича, ни даже после банка.
Да он вообще нечасто видел людей в такой истерике, в какой сейчас была Нарочинская.
Женщина рыдала столь сильно и долго, что ее наверняка услышали соседи. Иногда рыдания переходили даже в скулеж, от которого Олегу самому хотелось зареветь.
На соседей было плевать. А вот то, что он не мог успокоить Марину, практически парализовало. Брагин даже сказать ничего не мог, — только прижимал Нарочинскую к себе и пытался укачивать, как ребенка.
Минут через десять он уже задумался, не вколоть ли Марине успокоительное, как она, словно по щелчку, начала приходить в себя. И, кажется, снова испугалась — уже своей реакции на происходящее.
— Прости, — сейчас Нарочинская звучала тихо и очень хрипло. — Я сама не ожидала.
Олег бережно взял ее лицо в ладони и стал вытирать слезы:
— Милая моя, — он говорил и не узнавал свой голос, — тебе не за что извиняться, слышишь? — Брагин увидел, что Марина пытается что-то сказать. — Все будет хорошо.
Она накрыла его руки своими и как-то совсем обреченно произнесла:
— У меня наследственность плохая, — то, что у мамы был другой вид онкологии, сейчас не успокаивало. — И меня ни разу не оперировали, Олег.
Нарочинская так это сказала, что Брагин понял — она боится не очнуться после операции. Он встречал пациентов с подобными страхами, но, в отличие от некоторых коллег, никогда над ними не смеялся.
А в случае с Мариной это было не просто не смешно. Это было страшно.
Олег похолодел, но пообещал себе, что Нарочинская об этом не догадается. Во всяком случае сегодня.
— Послушай меня, — он убрал руки и заглянул Марине прямо в зрачки. — Ты — молодая сильная женщина. Операция пройдет нормально, точно знаю, у меня интуиция безошибочная, — Нарочинская слушала его, затаив дыхание, и Брагин продолжил. — Я с тобой, слышишь? Даже если что-то… я буду рядом, и мы справимся со всем. Обещаю.
Олег был похож и одновременно не похож на себя сейчас…. И что-то такое было в его словах, что стало легче дышать.
***
Они легли, и Марина вроде бы задремала. А Олег не смог.
Мыслей в голове было больше, чем риса в Китае.
Брагин надеялся, что все обойдется, но боялся, что ошибается. Интуиция действительно твердила, что все будет в порядке, но паранойя тоже не отступала и навязчиво шептала о том, что статистика, даже в медицине, штука ненадежная. Олег боялся, что Марине снова будет страшно, что ей будет больно, что операция пойдет не так или возникнут осложнения после. Боялся, что не сможет поддержать Нарочинскую и не сможет помочь, хотя знал, что сделает все и даже больше.
Скажи ему, что может забрать болезнь себе, — немедленно бы согласился. Но это было невозможно даже в теории.
Ненадолго мужчину накрыло жгучей обидой, потому что Марина попыталась скрыть от него свою проблему, еще и такую серьезную. После всего, что они пережили. А потом он понял одну простую вещь: Нарочинская даже в такой ситуации в первую очередь думала не о себе, а о нем.
Она знала его как облупленного, она знала его лучше, чем Брагин сам себя знал, наверное. Она знала, как он будет паниковать, и поэтому молчала.
«Господи, как же я тебя люблю».
Марина, будто почувствовав его смятение, очнулась и резко села на кровати. Олег тоже сел:
— Что? Где болит? — Она отрицательно покачала головой. — Кошмар приснился? — Снова отрицание. — Мариш, не молчи.
Женщина обняла колени руками, положила на них голову и внимательно посмотрела на Брагина:
— Олег, — она замялась в нерешительности, а затем все же спросила, — а если я не смогу потом родить? Или забеременеть. Или смогу, но с огромными рисками.
Брагин замер. Что она себе надумала опять?.. Сумасшедшая.
Мужчина положил руки поверх ладоней Нарочинской и спокойно ответил:
— Главное, чтобы ты сама была в порядке.
Синие глаза прожгли насквозь:
— Кому главное?
— Мне. Нам. — Олег не понимал, почему она все еще в нем сомневается, но списал это на пошатнувшееся эмоциональное состояние. — Я хочу быть с тобой, Марина. Всегда.
Нарочинская улыбнулась. Едва заметно, но, черт возьми, впервые за этот вечер.