Эйлис собирается уже достать из сумки вилку, поскольку не находит рядом с тарелкой приборов, но задумывается и украдкой смотрит на альвинда, стоящего за прилавком. Движения левой руки скорее всего будут выглядеть не такими ровными и естественными, как должны, но правая слушается гораздо хуже, да и из-под рукава могут проступить очертания или части серебряного наруча, и тогда вопросов не избежать. И наскоро придуманная история их не выдержит.
Тихое урчание живота напоминает, что в прошлый раз Эйлис ела довольно давно. Особенно теплую, ароматную еду, от одного запаха которой рот наполняет слюна. К щекам приливает тепло. Как и многое другое, это кажется неподобающим, даже неприличным, но сдержать звук не выходит. Хорошо, что никто не обращает на него внимания. Должно быть, здесь к этому уже привыкли.
Эйлис выдыхает, все же находит в сумке вилку и медленно, контролируя каждое движение, приступает к трапезе.
Еда греет горло, опускается ниже, и Эйлис на мгновение замирает прежде, чем насадить на вилку небольшой кусочек мяса. Так приятно. И хочется быстрее ощутить это снова. Она невольно прикусывает внутреннюю сторону губы. Теплая еда — такая мелочь, а она радуется, как чему-то редкому, необычному. Все меняется слишком быстро.
Эйлис на пару мгновений прикрывает глаза, отгоняет проснувшиеся эмоции. Она сделала выбор, подтвердила его, когда надела наруч. Не нужно сомнений, сожалений, мыслей о доме. Они лишь мешают, путают и сбивают с толку. Лучше сосредоточиться на плане, возможно, уточнить, где она сейчас находится, чтобы понять, как далеко ушла от намеченного пути.
Но до конца ужина это точно может подождать.
Блюдо, во многом из-за своего тепла, оказывается гораздо вкуснее всего, что ела Эйлис с момента побега, — мысли о трапезах дома она старательно держит в стороне — и даже вино начинает казаться не таким кислым. А вместе с сытостью приходит и сонливость.
Усталость последних дней накатывает, путает мысли, призывает глаза закрыться прямо здесь и сейчас. Эйлис с трудом удается с ней бороться. Приходится постоянно твердить самой себе, что нужно дождаться Марну, добраться до комнаты, в которой должна быть кровать. Об узнавании места речь уже не идет: Эйлис сомневается, что, во-первых, запомнит, что ей скажут, а, во-вторых, не раскроет ничего лишнего.
Марна возвращается еще до того, как Эйлис доедает ужин, заходит за прилавок, несколько мгновений смотрит в сторону Эйлис, словно желая продолжить разговор, но не решается и скрывается на кухне. Вот и хорошо. От нее слишком много вопросов, предложений и непонятного беспокойства.
— Как доешь, поднимайся на второй этаж, — произносит альвинд, — вторая дверь справа твоя. Припасы будут готовы к утру.
— Благодарю, — коротко кивает Эйлис.
Комната оказывается маленькой, полутемной, освещенной лишь парой свечей. За окном ничего не разглядеть то ли из-за темноты, то ли из-за почти не пропускающего свет стекла, но зато чувствуется легкий ветерок. Тепло камина сюда почти не достает. Из обстановки — кровать, заметно уже той, к которой привыкла Эйлис (она вновь настойчиво отгоняет эту мысль и сравнение) и ящик у стены, должно быть, для вещей. Ни картин, ни каких-либо других украшений на стенах, ни даже простого ковра. Деревянный пол, как и в коридоре, поскрипывает при каждом шаге.
Эйлис закрывает за собой дверь, садится на кровать и выдыхает. На лице заметнее проступает усталость и грусть, крылья так и норовят мелко задрожать, но Эйлис не позволяет эмоциям проявиться сильнее. Хватит. Это ничего не изменит. Не стоит тратить силы на бесполезные эмоции, их и так немного.
Она переводит взгляд на дверь, норовящую приоткрыться от любого порыва ветра, опускает его на руки, где под тканью рукава скрывается наруч. Хочется верить, что до утра ее никто не побеспокоит, но все же стоит подумать, как скрыть обжигающее украшение. Пригодится, рано или поздно. Эйлис чуть наклоняет голову набок. Мысли не спешат появляться, но и беспокойство не угасает. Скорее наоборот.
Эйлис снимает с плеча сумку, открывает ее и перебирает вещи одну за другой. Пальцы натыкаются на шелковые ленты для волос, и задумчивость в усталом взгляде становится заметнее. Эйлис достает ленту, медленно и осторожно, чтобы не прижать серебро еще сильнее к коже, обвязывает рукав у правого запястья. Выходит не с первого раза: шелк скользит, ткань рукава так и норовит выбраться из-под ленты то с одной, то с другой стороны, узел не хочет затягиваться, не говоря уже о хоть немного симпатичном банте. Спустя, наверное, десяток минут что-то все же удается, и Эйлис придирчиво разглядывает результат. Рукав у запястья собран некрасивыми складками, а жжение серебра словно ощущается чуть-чуть сильнее, заставляя морщится и кусать внутреннюю сторону губы. На первое время этого должно хватить, но потом стоит придумать что-то более удобное.
Теперь точно можно ложиться. Эйлис встает с кровати, откидывает тонкое одеяло, на котором сидела, и вновь медлит. Ложиться в чистую кровать в грязном платье, в котором она ходила последние дни, не хочется, но и сил возиться с завязками уже нет. Лучше уж так, хоть и решиться непросто. Она вновь одергивает себя, напоминая, что сейчас не время для капризов. Лучше поспать нормально и отправиться в путь как можно раньше, пока сюда не заглянул очередной патруль стражи.
И все же быстро заснуть не удается. Кровать хоть и заметно мягче земли с положенным на нее одеялом, но в ней что-то постоянно колется, тонкое одеяло слабо спасает от ветра, да и жжение серебра не дает расслабиться. Эйлис прижимает руку к груди, словно это может уменьшить боль, и покусывает внутреннюю сторону губы. Стоит перестать сосредотачиваться на других делах, как восприятие обостряется и уже сложнее пытаться не обращать внимание на серебро, о котором и так невозможно забыть.
Она долго ворочается, но все же проваливается в сон, не приносящий желаемого покоя. Скрипы и шорохи деревянного дома не похожи ни на лес, ни на замок, они другие, неизвестные. Эйлис то и дело просыпается, смотрит в сторону двери, опасаясь, что кто-то может зайти. Тусклые свечи в какой-то момент гаснут, то ли из-за ветра, то ли просто догорают, и комната почти полностью погружается во мрак.
Во снах Эйлис видит то стражу, врывающуюся на постоялый двор, то пещеру и вспыхивающее с новой силой жжение серебра, то отца, интересующегося, почему она сбежала, и братьев, стоящие неподалеку. После внезапного пробуждения порой уходит не один десяток минут, чтобы угомонить не слушающиеся эмоции и убедить себя заснуть вновь.
Просыпается Эйлис, как ни странно, не слишком рано: последний час, может даже два, сна выдался крепким и на удивление спокойным. Сквозь мутное окно едва пробивается солнечный свет, и быстро приходит понимание, что пора собираться и улетать отсюда.
Эйлис поднимается, поправляет ленту на правой руке и вновь морщится из-за жжения серебра. Она должна привыкнуть, вновь начать пользоваться правой рукой, пусть для этого и потребуются время и тренировки. Она с этим справится.
Она старается расправить подол платья и при этом не обращать внимание на грязь и мятую ткань. Как и множество раз за последние дни, в голову настойчиво лезут мысли, что такой облик не подобает наследнице правящего рода, и Эйлис упрямо их отгоняет. Им не должно остаться места.
Убедившись, что ничего не забыла, она спускается на первый этаж. Большая комната оказывается практически пустой, разве что на полу, около одного из столов сидит совсем юный, лет двенадцати не больше, светловолосый альвинд, перья на его крохотных крыльях еще не сформировались окончательно и скорее напоминают пух. Скрип пола привлекает внимание, ребенок поворачивается к ней, поднимается с пола и шустро подбегает к Эйлис. Длинная рубаха волочится по полу, из-за чего он то и дело наступает на ткань.
— Привет, — улыбается он и протягивает руку.
— Доброе утро, — привычно вежливо произносит Эйлис, не до конца понимая, как себя повести.
Общаться с детьми ей не приходилось: до первого бала наследники знатных родов сильно ограничены в перемещениях даже по родовому замку, а круг общения составляют наставники и близкие родственники. Эйлис знает, что брачные союзы приводят к рождению наследников, но это — знания из рассказов наставниц и книг, казавшиеся чем-то далеким. А что ждет от нее этот альвинд, а он явно чего-то ждет, она даже не представляет.
К счастью, показавшаяся из кухни Марна нарушает тишину.
— О, ты проснулась, — улыбается она Эйлис, — садись за стол, я завтрак принесу. — Марна переводит взгляд на альвинда. — Нол, вот ты где, не мешай гостье, иди лучше отцу помоги.
— Ага, — кивает он и скрывается за прилавком.
— Благодарю, — произносит Эйлис, как и вечером, направляясь к месту около камина.
Может, здесь и не стоит задерживаться, но теплый завтрак кажется слишком привлекательным.
— Что ты, не стоит, все же страшно одной по лесу ходить, вот и виды у тебя такой уставший и голодный. Я тут собрала, что у нас есть, сейчас, подожди, я принесу, — Марна скрывается в кухне, а через пару мгновений выходит с небольшим свертком в руках и направляется к столу. — Но ты не думай, это не все, я еще кашу принесу, пока она совсем не остыла. А там, глядишь, и Тенс вернется, я ему сказала, чтоб нашел кого-нибудь тебя до деревни провести. Одной таки опасно на дороге.
Эйлис чувствует, как внутри все холодеет. От аппетита не остается ни следа, и в голове лишь одна мысль: улететь отсюда подальше.
— Это очень любезно с вашей стороны, — она надеется, что голос не дрожит. — Скажите, Тенс давно ушел? Не хочется заставлять брата ждать слишком долго.
— Давненько, — кивает Марна, — так что ты не волнуйся, скоро уже вернется, поешь пока спокойно.
— Хорошо, — произносит Эйлис, понимая, что покинет дом, как только Марна скроется на кухне. Хочется убежать прямо сейчас, но это будет выглядеть странно и подозрительно. — Большое спасибо за припасы.
Эйлис убирает сверток в сумку и внимательно следит за Марной, направляющейся к кухне.
Стоит лишь закрыться двери, как Эйлис вскакивает, устремляется к выходу, а оказавшись на свежем утреннем воздухе, поспешно взмахивает крыльями и поднимается к затянутому облаками небу. Она не знает, в какой стороне патрули стражи, но интуиция подсказывает лететь в сторону леса. Как можно быстрее. И внимательно следить, что происходит вокруг.
Выбившись из сил, Эйлис опускается среди деревьев. Сердце все еще стучит быстро, беспокойно; дыхание сбивается, порой сменяется хрипом и кашлем. Она оглядывается по сторонам, хоть и видела с высоты, что вокруг никого. Она старалась держаться как можно выше, чтобы заметить тех, кто поднимается с земли или уже где-то летит. Так, конечно, сложнее быстро спрятаться, если кто-то ее увидит, но лучше, чем не разглядеть приближение стражи.
Да и вроде все обошлось. Эйлис глубоко вдыхает, пытается унять страх. Выходит с трудом. Она все еще слишком близко к постоялому двору. И если кто-то видел в какую сторону она летела, обнаружить ее могут довольно быстро. Нужно идти дальше.
Эйлис проверяет сияние рун на артефакте, поправляет сумку, так и норовящую сползти с плеча, крутит головой и почти наугад выбирает сторону. Сегодня точно стоит держаться в стороне от дороги, затеряться где-нибудь и не привлекать внимание.
Она начинает идти, обдумывает, пытается предположить, что стража предпримет дальше. Узнает ли ее в рассказах альвиндов или поверит в историю с братом? Хочется верить в последнее, но Эйлис понимает, как хрупка эта версия. Слишком много удобных совпадений. С другой стороны, если стража считает, что ее кто-то похитил, шансов становится чуть больше. Она не вела себя так, словно сбежала от неизвестного и явно опасного похитителя.
И все же Эйлис не может отделаться от чувства, что поблизости кто-то есть. Она замирает от каждого шороха, крутит головой, но лишь убеждается, что вокруг никого кроме мелких зверей.
Но страх все равно не отступает.
В этот день Эйлис почти не останавливается на привалы, выбивается из сил, чувствует, как болят ноги, но продолжает идти вперед. Порой замечает среди деревьев тропу и меняет путь, все больше стремясь уйти в чащу. И не важно, что крылья цепляются за густой кустарник или низкие ветви деревьев, что она то и дело спотыкается о незамеченные корни. В мыслях настойчиво стучит одно: «Скрыться. Уйти как можно дальше».
Когда вокруг окончательно темнеет, остановиться все же приходится. Слишком рискованно идти дальше.
Эйлис садится на землю недалеко от дерева и вытягивает гудящие ноги. Когда-нибудь она перестанет так уставать. Она в это верит. Ничего другого ведь не остается. Она выдыхает, закрывает глаза и сидит так, наверно, десяток минут, пока прохлада от земли не передается телу.
Она ведь так и не спросила, как развести огонь. Вчера слишком расслабилась от тепла и еды, а утром слишком стремилась улететь быстро и далеко.
Опять придется мерзнуть, пока она не доберется куда-нибудь еще.
Сердце сковывает липкий неприятный страх. Эйлис с еще большим трудом представляет, как показаться среди других альвиндов. Стража может оказаться где угодно, особенно в городах. Но тогда… как она сможет хоть что-то найти? Ей нужны библиотеки с книгами о магии, а они, скорее всего, только в городах и есть. И как тогда быть? Надеяться, что ее не узнают, как она и думала изначально. С того момента ничего не изменилось, просто страх туманит разум.
Нужно успокоиться и все обдумать. Эйлис глубоко вдыхает и отгоняет эмоции. Едва ли у каждого стражника найдется ее портрет. В лицо ее знает замковая стража, высокопоставленные стражники Флара, возможно, запомнил кто-то из городских либо же из стражей гостей, но все же это не так уж много альвиндов. Особенно с учетом того, что поиски, скорее всего, проходят в разных направлениях. Большинство будет ориентироваться на описание или же увиденный портрет. Значит, надо сделать так, чтобы меньше походить на саму себя.
Эйлис слегка наклоняет голову набок. Точно стоит сменить одежду, взять что-то более простое и удобное; крылья не спрячешь и не покрасишь, разве что налипшая на перья грязь может слегка изменить их оттенок; прическа… можно попробовать обрезать волосы, до плеч примерно, где они только начинают менять свой оттенок, все равно они лишь мешаются, цепляются за ветви так что порой приходится останавливаться и тратить не одну минуту, чтобы освободиться. И все же это кажется неправильным. Эйлис прикусывает внутреннюю сторону губы. Она уже очень далеко зашла, и это ее не остановит. Пусть не здесь и не сейчас, — вокруг уже темно, да и одно дело обращаться с ножом левой рукой, чтобы отрезать кусок сыра, и совсем другое — когда все происходит рядом с шеей — но она на это решится, когда возникнет необходимость.
И есть еще одна важная деталь: нужно придумать историю, правдоподобную, не вызывающую лишних вопросов, такую, в которой Эйлис будет знать каждую мелочь. Тогда она сможет лгать спокойно, уверенно и не бояться так сильно. Вот только достойная причина, почему она путешествует одна, не желает приходить на ум. Даже в книгах Эйлис не встречала ничего похожего: героями далеких путешествий всегда становились юноши, почти всегда сопровождаемые не только слугами, но и верными напарниками, а о том, чтобы в долгий путь отправилась юная альвинда, пусть даже не в одиночестве, и речи не заходило.
Нужно об этом подумать, возможно, долго и тщательно, время у нее есть: по пути не так уж плохо занять голову конкретными рассуждениями. И главное в следующий раз не запаниковать, как сегодня. Она даже не подумала толком, что и как делает, и Марне исчезновение, скорее всего, показалось подозрительным. Эйлис покачивает головой. Уже бесполезно об этом думать, все равно ничего не изменится. Главное — сделать выводы.
Остаток вечера и ночь проходят на удивление спокойно: Эйлис разворачивает сверток с припасами, обнаруживает там сыр, пусть и не так много, как она брала из замка, и куски подсушенного хлеба. Ужин, конечно, не сравнится со вчерашним, но вполне неплох, хоть и не полностью утоляет голод: припасов не слишком много, и Эйлис не уверена, когда в следующий раз удастся их восполнить.
Когда по коже начинают пробегать мурашки, от которых не спасает даже жжение серебра, она надевает одну из взятых с собой теплых накидок, достает из сумки оба одеяла, одно почти привычно кладет на землю, во второе закутывается сама. Все еще не слишком удобно и не спасает полностью от холода, но выбирать не приходится. Не забыть бы в следующий раз спросить, как разводить костер. И надеяться, что ответом не станет какое-нибудь заклинание.
Ночные шорохи хоть и заставляют порой проснуться, но уже не пугают так, как в первые ночи. То ли ей везет, то ли зверям и просто так хватает пищи, но хищники еще ни разу ее не беспокоили, даже днем она никого не замечала, и это радует. Хочется, чтобы так продолжалось и дальше, хоть о чем-то можно будет не беспокоиться так сильно.
Ближе к полудню следующего дня Эйлис замечает едва уловимую тяжесть в голове и замирает. Все-таки заболела? Или, может, просто показалось? Она прикусывает внутреннюю сторону губы, делает шаг назад, внимательно сосредотачиваясь на собственных ощущениях, и снова шагает вперед. Тяжесть все еще едва ощутима, но она есть.
Еще пара шагов вперед.
Ощущения не пропадают, но и не становятся сильнее.
Несколько шагов назад.
В один момент тяжесть растворяется, словно ее не существовало.
Эйлис сильнее прикусывает внутреннюю сторону губы, во рту появляется слабый привкус крови. Она опускает взгляд на правую руку. Неужели этого недостаточно? Эйлис закрывает глаза, память услужливо подсказывает описание заклятья. Воздействие может быть ослаблено при помощи серебра. Ослаблено… Это совсем не то же самое, что прекращено. И все же хотелось верить, наруча хватит на заметно большее расстояние. Тот, кто придумал это заклятье, был весьма жесток.
Эйлис глубоко вдыхает, старается отогнать эмоции и идет вперед. Выбора все равно не остается. Да и, может, ощущения подскажут, в какой стороне замок и станет понятнее, не сбилась ли она с пути.
И без того небыстрый шаг замедляется сильнее: Эйлис внимательно прислушивается к собственным ощущениям. Стоит разобраться, как все же проявляется воздействие заклятья.
И к вечеру становится заметно, что сейчас оно возрастает гораздо медленнее: если в первый день головокружение заметно мешало идти, не говоря уже о полетах, то с серебром на руке чувствуется лишь тяжесть в голове, как та, что возникает от долгого ношения венца, и мысли текут не так легко, как обычно.
Записать бы эти наблюдения, может, пригодятся потом. Устроившая привал Эйлис с сомнением смотрит на правую руку. Любое ее движение все еще отзывается усиливающейся болью и жжением серебра, но писать левой едва ли удастся. Эйлис выдыхает, достает из сумки листы, перо и чернильницу. Надо попробовать и постепенно возвращаться к использованию правой руки, пусть даже будет сложно и больно.
Пальцы не слушаются, и даже на то, чтобы просто взять перо, уходит несколько минут. Эйлис обмакивает его в чернила, морщится и кусает губы, сдерживая рвущийся наружу вскрик. Так нужно. В ближайшее время ничего не изменится, разве что из-за воздействия заклятья будет лишь сложнее контролировать действия.
Эйлис приподнимает перо, с которого срывается и падает на траву крупная капля чернил. Рука невольно вздрагивает, словно ожидает слов одной из наставниц, что так быть не должно, и пальцы разжимаются. Придется начинать сначала.
Несколько раз Эйлис опрокидывает чернильницу, оставляет кляксы повсюду: на траве, подоле платья, бумаге, тарелке, на которой лежат листы, но все же записывает несколько коротких слов: «Тяжесть в голове. Путаются мысли. Возрастает медленней». Так ужасно она, кажется, не писала даже в детстве: слова и буквы разного размера, на разной высоте друг от друга, некоторые сливаются с соседними и их невозможно разобрать. Да и для анализа этого слишком мало.
И все же Эйлис откладывает перо и переводит дыхание. На большее она сейчас не способна, надо признать это хотя бы самой себе. Правая рука словно горит, дыхание грозит обернуться всхлипами, а в уголках глаз скапливаются слезы, которые все труднее сдерживать.
Эйлис выдыхает, закрывает глаза. Спокойно. Ей больно, глупо это отрицать, но это не изменится. Она так решила. И нужно учиться с этим жить, перестать обращать внимание на боль. Во время пути это даже удается, так что и с другими, более сложными действиями, сработает, пусть и не сразу. Она справится, но для этого нужны тренировки, скорее всего, болезненные, и время. Она не отступит.
Она раз за разом повторяет эту мысль, тихо шепчет, убеждая саму себя, и постепенно становится спокойнее. Боль никуда не исчезает, но дыхание становится другим, глубоким и не сменяющимся всхлипами, да и слезы в уголках глаз высыхают. Хорошо. Надо продолжать в том же духе. Убедить себя не обращать внимания на боль, раз уж иных вариантов не остается.
Она с этим справится.
В следующий, довольно жаркий, день Эйлис выходит на берег небольшого озерца и останавливается ненадолго: на противоположном берегу хорошо заметны распустившиеся цветы, издалека похожие на выполненный в нежных, бело-розовых тонах ковер, да и над водной гладью заметны бутоны. Эйлис подходит ближе, узнает в них лилии и гиацинты, и останавливается у самой кромки воды. Красиво.
Месяц цветения уже должен был начаться. Состоится ли в этом году бал цветов? Или же родители, занятые поисками пропавшей наследницы, решат отменить событие? Эйлис слегка наклоняет голову. Скорее всего, состоится. Отцу невыгодно отменять все за такой небольшой промежуток.
Она прикусывает губу, отгоняет мысли о доме. Озеро навевает и другую идею: искупаться, смыть с себя всю грязь и, возможно, хоть как-то сполоснуть платья. Запас чистых все же невелик, а на солнце все, наверное, высохнет быстрее.
Эйлис задумчиво оглядывает берег. Ровный спуск к немного заросшей воде, деревьев немного и все в отдалении. Подходящее место для привала. Она поднимает взгляд к небу. Еще даже не полдень, но, может, позволить себе задержаться здесь и отдохнуть? Кажется, она забрела куда-то глубоко в лес, ведь ни вчера вечером, ни сегодня не слышала даже хлопанья крыльев, способного намекнуть, что поблизости есть другие альвинды, и рискнула пролететь пару часов, пока крылья не устали.
С каждым мгновением идея кажется все заманчивей. Эйлис опускает взгляд на кулон, убеждаясь, что руны продолжают едва заметно сиять, вспоминает, сколько осталось припасов: дня на два, если экономить — на три, взгляд останавливается на пятнах, покрывающих платье.
Все же стоит попробовать его отмыть. А чтобы не тратить просто так время, пока оно сохнет, можно позаниматься правой рукой: записать ощущения, нарезать сыр для обеда, зашить платье. Занятия определенно найдутся.
Эйлис снимает с плеча сумку, оставляет ее, платья и обувь на берегу и спускается к воде. Прохладная. Но сейчас это даже к лучшему: солнце припекает и хочется освежиться. Эйлис опускает взгляд, вглядывается в мутное, покрытое рябью отражение. Ей кажется, или черты лица немного изменились? Сейчас они словно острее, чем раньше. Или это вода меняет восприятие? Глянуть бы в зеркале, но едва ли оно найдется в лесу. Да и не важно это. Наоборот, только хорошо: меньше шансов, что ее узнают.
Эйлис дальше ступает по мягкому дну, доходит до момента, когда вода достигает талии, и садится. От попавшей под наруч влаги руку начинает щипать. Эйлис морщится, кусает губу и поднимает руку. Стоит постараться держать ее над поверхностью.
Лишь тихий шелест воды и деревьев нарушает тишину вокруг, и пару минут спустя Эйлис понимает, что это если не приятно, то спокойно. По-особенному спокойно. Не так, как в родовом замке. Там хоть и была уверенность, что ей никто не навредит, но была и необходимость постоянно соответствовать определенному образу, здесь же, пусть она не знает, что ждет завтра или даже через пару часов, но может сама выбрать образ, который хочет показать. Да и, пусть и редко, но встречаются приятные. Как это место.