Сейчас
Люди из других миров и саат-хо называли таких как я духами или привидениями. Нам рассказывали о них в школе, потешаясь над глупыми суевериями чужаков. Мне не нравилось ни то ни другое слово. Я − не видение, и не дух, что бродит по земле, не желая по каким-то невиданным причинам отправиться туда, куда ему следует. Я не могу принимать активного участия в жизни людей, как бы мне этого ни хотелось.
В Сьюме для меня не нашлось бы подходящего слова. Потому что мое существование научно необъяснимо. Да вообще никак не объяснимо. Парадокс состоит в том, что меня и нет на самом деле. Я когда-то существовала, но больше нет. Хотя что вообще значит «существовать»? Никогда не разбиралась в таких вопросах. А сейчас… Я думаю, я наблюдаю. Наблюдаю за тем, из-за кого я здесь. И даже говорю с ним. И я знаю, что он слышит меня, хотя никогда не отвечает. Но больше я ничего не могу.
Я прихожу к нему, потому что он так хочет. Но он упорно отказывается выходить на контакт. Смотрит сквозь меня. Потому что я − научно необъяснима. И меня на самом деле здесь нет.
Наверное, это было бы смешно, и я порой действительно смеюсь над этой дурацкой ситуацией. Я смеюсь, потому что за десять лет, на протяжении которых все это продолжается, у меня не находится других поводов для веселья. Потому что где-то даже трогает его логичная нелогичность. Но это ужасно утомляет. Я очень хочу уйти − куда, не знаю, но, наверное, туда, куда уходят все те, кого больше нет. Но не могу до тех пор, пока он меня не отпустит. Пока не перестанет удерживать здесь. Пока не скажет мне об этом. Не обязательно словами. Но он не разговаривает с теми, кого больше нет, в том числе и невербально.
Может ли тот, кого нет, смертельно устать? Или сойти с ума?
Наверное, я буду первой, кто проверит это на себе…
***
Десять лет назад
Я была странником. А это означало, что я могла видеть вещи, которые другие не могли видеть. Цветные сны и неправильные мысли. Я всегда знала, что в нашем мире не место таким, как я. Что мне будет плохо, когда в четырнадцать лет меня заберут в Средний отряд. Там все поймут, что я − странник, и тогда меня заберут в Центр и там будут лечить, а это очень больно. А когда выпустят, я больше не буду странником.
Вроде бы звучало не так плохо, ведь тогда я бы стала нормальной, но все почему-то так боялись этого Центра. И я тоже боялась. И вовсе не хотела, чтобы меня лечили.
Вообще-то, родители должны были сразу отвезти меня в Центр, как только узнали правду, пусть мне и не было еще четырнадцати. Я думала, так они и поступят, и тряслась от страха, сидя в кузове отцовского грузовика. Но они не отвезли меня в Центр. Вместо этого мы приехали в лес. Мы ехали почти весь день, я ничего не видела из кузова, лишь чувствовала, как машину подкидывает на неровной дороге. Потом мы еще шли пешком. Мне показалось, что мы даже перешли границу земель Саат-хо. Лес становился все гуще и гуще. Наконец, перед нами возникла поляна, где стоял крошечный деревянный домик, покосившийся от времени.
Мать сказала, что мы теперь будем жить здесь и что меня не заберут в отряд. В домике жил еще один человек, который вышел к нам. Я впервые видела такого, как он. Это был очень худой мужчина, бородатый, с длинными спутанными волосами. На голове он носил непонятную зеленую повязку с узорами из листьев, а на шее − зачем-то какую-то веревку с нанизанными на нее кусочками ракушек. Даже саат-хо с болот рядом с ним смотрелись бы не такими грязными и оборванными. Он выглядел как сумасшедший, причем основательно потрепанный жизнью сумасшедший, но мне он сразу понравился. Именно тем, что так отличался от всех, кого я видела.
Я узнала, что у мамы был брат. И он тоже был странником.
Тогда же я узнала, что странники могут еще и путешествовать. Что существуют, оказывается, сотни, тысячи других миров. Дядя почти всегда молчал, но на мои вопросы отвечал охотно. Правда, рассказывая, он всегда смотрел куда-то вдаль, сквозь меня. И мне иногда казалось, что если я постараюсь, если как следует всмотрюсь туда же, я тоже смогу увидеть, что видел он.
Как я мечтала тогда о других мирах! Но дядя сказал, что все порталы в нашем мире теперь закрыты. Ему удалось побывать в паре миров в молодости, и он ужасно жалел, что вернулся. Оказывается, не везде считали, что быть странником − плохо. Где-то это, наоборот, считали особым даром.
Отец ужасно злился и требовал прекратить наши разговоры, поэтому мы беседовали тайком. Это было несложно: оба родителя часто отсутствовали. Я даже не знала, чем они занимались, и не интересовалась − слишком я была погружена в себя. Только рассказы дяди могли растормошить меня. Здесь, в лесу, я точно ожила.
Я узнала, что такое музыка – не эти механические мелодии, под которые нас заставляли упражняться или маршировать в школе. Те вовсе не были красивыми, скорее, назойливыми и раздражающими. Но на странного вида кассетах, что дядя давным-давно привез из своих странствий, были голоса − мужские и женские, они произносили слова как-то по-особенному, это называлось «петь». И там были совсем другие мелодии − они были способны увести тебя прочь из Сьюма. Серьезно: слушая, я закрывала глаза и словно исчезала, растворялась и возникала в другой реальности, где были эти люди, так непохожие на нас.
У него также были книги, не такие, какие мы читали в школе. С настоящим сюжетом. Честно говоря, только прочитав их, я и узнала, что такое «сюжет». У нас ведь были лишь справочники и учебники: естественные науки, точные науки… Я обычно только энциклопедии и читала − там хотя бы иногда попадались интересные факты про животных. Или про порталы и звезды. Еще у нас были так называемые, «книги для досуга» − свои для каждой возрастной группы, но сюжеты были одни и те же: как прекрасен наш Сьюм, как нам удалось достичь таких небывалых высот в науке и прочем. Очень часто попадались и рассказы о наших сверстниках. Герой обязательно хорошо учился, бегал быстрее всех, мог триста раз отжаться от пола. В один прекрасный день герой натыкался на десант вооруженных иномирцев, что собирались нас завоевать и поработить, но герой был не так-то прост, он, проявляя чудеса смекалки, выведывал планы врага, а то и вообще расправлялся с целой армией в одиночку. Заканчивалась книга обычно тем, что герой поступал в Верхний отряд. И честь ему была и хвала.
Мне хотелось иногда, чтобы вражеский десант прикончил хоть кого-нибудь из этих бесконечных Зелланов и Зейл. Чтобы было хоть какое-то разнообразие.
К слову, родители узнали о моей природе, когда я сдуру высказала такую идею в школе. Глаза у нашей наставницы были размером со значок Верхнего отряда на обложке очередного шедевра про хорошего-мальчика-из-Сьюма. То есть, большие. Они и так громадные, эти значки, да еще и синие с красным.
Нам ведь не разрешалось использовать «основные цвета» в одежде, в окраске стен домов. Мы вообще мало где их видели. А здесь − большой блестящий значок и целых два основных цвета. Он вызывал желание обладать. Даже я, которая и мечтать не могла о Верхнем Отряде, хотела бы иметь такой. А на обложке этой книги он был еще и увеличен вдвое. Книга рассказывла, как один мальчик обрел сие сокровище даже до того, как ему исполнился двадцать один − выследив врагов ночью в лесу.
− Нет, конечно, я ничего не хочу сказать, но подобные высказывания… − я сидела за дверью и услышала только обрывок разговора. Потом наставница ушла, родители явились ко мне в комнату, и все им стало ясно.
Я бы никогда не смогла мастерски заболтать врагов и увести их в лесную чащу, где, демонстрируя великолепную физическую подготовку и гибкость ума, при помощи подручных средств перебила бы всю ораву. У меня не было великолепной физической подготовки, я всегда была самой хилой среди других детей. И гибкости ума у меня особой не наблюдалось. Но худшее было то, что все мысли были написаны у меня на лице, и любой, даже не сильно наблюдательный человек мог меня раскусить. Враги Сьюма не потащились бы за мной в лесную чащу, я бы засыпалась еще на этом этапе.
Я не знала, почему мои родители не сдали меня в Центр. И почему еще раньше не сдали туда дядю. Я не замечала особого расположения или привязанности ни к себе, ни к дяде. Они вовсе не сочувствовали странникам вообще, наоборот, оба приходили в бешенство, когда мы касались запретной темы. И как я ни старалась, так и не смогла узнать, как нам вообще удалось сбежать и поселиться в лесу. Как до этого удавалось скрываться дяде. Он ничего мне не рассказывал, просто делал вид, что не слышит, когда я задавала ему эти вопросы. И тогда я отстала.
Вообще-то мы жили неплохо. В лесу водилась дичь, росли ягоды. Пища, приготовленная здесь, была намного лучше той пресной гадости, что мы ели в городе. Я даже не знала, что это была гадость, пока мы не переехали. Еды никогда не было много, но мы не голодали. Иногда на столе возникали до этого невиданные продукты − желтое масло, какой-то коричневый сладкий порошок. На обертке чернилами было накорябано что-то на языке саат-хо.
Я, наверное, даже была счастлива. Мне не приходилось трястись, выходя из дому. В городе я постоянно боялась, что кто-то приглядится ко мне и поймет, что я − странник. У меня же это написано на лице, большими яркими буквами на лбу! Основными цветами…
А здесь я могла быть странником сколько угодно и даже открыто говорить о своей природе.
Вот только когда приблизилось мое четырнадцатилетие, меня охватил ужас: а вдруг сьюмменсы все же разыщут меня и тут, в лесу? Я просыпалась по ночам от кошмаров, боялась покидать наш маленький домик. Но когда в день рождения за мной никто не явился, я тут же успокоилась и на следующий день уже приставала к дяде, чтобы он поставил мою любимую кассету, болталась по лесу, залезала на деревья. Я словно с ума сошла от счастья и облегчения. Мне четырнадцать, и меня не забрали в отряд!
Глупая, глупая Зелвитт. Почему я была так уверена, что если до меня не добрались в день моего четырнадцатилетия, то теперь я всегда буду в безопасности?
Мне было почти пятнадцать, когда я пришла с прогулки и увидела сьюмменсовские машины у нашего дома.
Родителей и дядю я больше никогда не видела. Не знала, что с ними, арестованы ли они, нашли ли их…Поначалу эта мысль не очень-то меня волновала. Я знала, что и мне осталось недолго. Один день, два, и если местные ребята не прибьют меня, то кто-нибудь из наставников все поймет.
Когда меня привезли в учебный центр, занятия были в самом разгаре. Меня тут же запихали в одну из групп, даже не дав времени освоиться. Прямо посередине занятия по физическому воспитанию − тому, с чем у меня было хуже всего.
Я тут же продемонстрировала свою полную безнадежность. Надо отдать должное моим будущим соученикам, они смеялись не очень долго, когда я рухнула с каната, не продвинувшись ни на метр, а потом… ох, да лучше не оглашать весь список позора.
Но они лишь поржали, кое-кто закатил глаза, да и потеряли ко мне всяческий интерес. Я было подумала, что не все так уж плохо, по крайней мере, бить меня никто не собирался, но тут учителю потребовалось отлучиться. Моментально строй, в котором мы стояли по росту, распался. Кое-кто тут же разбился на пары, и они, сцепившись, словно дикие звери, стали кататься по матам. Это был какой-то популярный тогда вид борьбы, вся молодежь, кроме меня, разумеется, очень этим увлекалась. Здесь не полагалось наносить удары, требовалось повалить противника, и удерживать его в лежачем положении, придавить ему грудь коленом, в общем, как-то затруднить дыхание. Я еще удивлялась, как это у нас не случалось массового мора, с такими-то развлечениями.
Вот и сейчас мои одноклассники, обезумев от свободы, тут же кинулись мутузить друг друга. Два парня сражались особенно ожесточенно. Один было занял лидирующую позицию, но второй – ох, ну и силища же − сбросил его с себя и с удвоенной силой несколько раз приложил соперника о пол.
− Сдаешься?! − ревел он, давя коленом на грудь противника. − Ты сдаешься?!
Второй парень аж покраснел от усилий, но все еще брыкался. Присмотревшись, я поняла, что сверху на нем сидит девушка.
− Залн, давай! − в азарте кричали ей.
«Наверное, с таких, как эта Залн, пишут «книги для досуга»», − подумала я. И невольно засмотрелась на нее. Ничего удивительного, я в первый раз видела такую девушку… Да и все орали, прыгали, это волнение передалось и мне. И поэтому я не заметила угрозы. Сначала на меня кто-то налетел.
− Ты что тут встала, дохлячка?! − раздался окрик за моей спиной. Не успела я опомниться, как меня уже сшибли с ног.
− Чего уставилась? Тоже хочешь получить?
Я пыталась было объяснить, что нет, спасибо, в турнирах не заинтересована, но кто-то уже прижал меня и надавил коленом на грудь. Я задыхалась от неожиданности и не могла произнести ни слова.
На редкость неприятная девчонка. Короткие волосы ежиком, маленькие глазки, лицо, напоминающее крысиную морду, даже передние зубы торчали, как у грызуна, тощая, но сильная, как и все остальные.
− Сдаешься, убогая? – насмешливо прокричала она. А я даже не могла ответить, так сильно она меня придавила. Я бы, наверное, там и померла, потому что всем было плевать. Говорить я не могла, а как еще показать, что я сдаюсь, я не знала, но вдруг откуда-то сверху раздался голос, негромкий, но от него все поспешно заткнулись и собрались обратно в строй. Лишь эта отвратительная девчонка продолжала сидеть на мне, но и она сделала такое движение, будто порывалась вскочить, но в последний момент передумала.
− Встать в строй! − повторил голос, на этот раз громче.
− Но она не сказала, что сдается! − запротестовала Крыса.
Но тут что-то словно сдернуло ее с меня.
− Самоутверждаешься, да, Зелта? − голос напоминал тщательно сдерживаемое волчье рычание. − Я, кажется, говорил, что выбирать соперников не своей категории − недостойно.
Я подумала, что это вернулся учитель или кто-то из наставников заглянул. Кому еще могло быть дозволено читать нотации, да еще таким тоном? Но когда темнота в глазах прошла, я увидела парня чуть старше остальных, а может быть, и того же возраста, просто выглядящего взрослее. Нет, вот с кого определенно писали всех этих великолепных безупречных героев-примеров для подражания всей молодежи Сьюма! Выше всех присутствующих, идеально сложен, и даже в глазах горело то самое фанатичное желание вот прямо сейчас пойти и стать победителем, героем и далее по списку.
Вдруг до меня дошло, что я так и валяюсь на полу и разглядываю моего пугающего спасителя. Кое-кто даже засмеялся, но тут же испуганно умолк.
− Я сказал всем встать в строй, − он сделал ударение на слове «всем». Тут, кажется, до него дошло, с какой размазней он имеет дело, и в следующий момент меня с силой взметнули на ноги, чуть не оторвав руку. Снова кто-то хихикнул и поспешно умолк.
Дальше все было как в тумане.
Помню, что мой неожиданный спаситель (я услышала, как кто-то назвал его Зи-Элом), еще долго стоял, сверля всю группу глазами, и рассказывал, какие мы все незрелые и как это недостойное поведение позорит всю группу. И все стояли и слушали, как истуканы, а я боролась с желанием прокашляться, − все-таки эта выдерга порядочно помяла меня — и страшно хотела, чтобы все это закончилось. Ну недостойные мы, незрелые, хорошо. Хотя я-то тут при чем, я, может быть, и зрелая, и бы так и стояла в строю, если бы эта крыса на меня не налетела…
Потом пришел учитель, отчитал всех, кажется, назначил штрафную тренировку, похвалил этого Зи-Эла, и наконец-то нас отпустили. Строй снова рассыпался на отдельные организмы, они столпились у выхода, толкая друг друга. Я растерянно поплелась было за всеми, но меня окликнули.
− Ты, новенькая. Пойдешь со мной.
Я тяжело вздохнула и покорно последовала за ним. Мы шли долго, я с трудом поспевала за его шагом. В одной из рекреаций он остановился, сообразив, что я безнадежно отстала, и недовольно смерил меня взглядом.
− Ты слишком медленная. И вообще, ты мне не кажешься подходящей для Отряда…
− Зачем тогда меня сюда притащили? Я бы с удовольствием уехала домой! − я была так измучена, что даже не сообразила, что и кому говорю.
Он уставился словно на слабоумную, но промолчал.
− Как твое имя? − спросил он, когда мы уже добрались до администрации.
− Зелвитт.
− Оно слишком длинное. Твои родители не могли придумать что-нибудь покороче?
И вдруг меня охватила неведомая раньше злость. Потому что это невыносимо, когда на тебя вываливают одну гадость за другой, да еще и этим невозмутимым тоном, словно вынося вердикт.
Имя особенно добило. Это было совершенно несправедливое замечание! Во-первых, не я сама выбирала, как мне назваться. Во-вторых, мое имя составлено по всем правилам для поколения восемьдесят два — девяносто четыре. И, в-третьих, оно мне нравилось! Это было, наверное, единственное, что мне вообще нравилось в себе!
И поэтому, уже открывая дверь и заходя в нее, я впервые осмелилась поднять на Зи-Эла глаза. А потом выдала:
− Зато с твоим-то точно долго не парились.
***
Сейчас
Я наблюдала за тем, как Зил выругался и зашвырнул остатки рации в болото. Хотелось просто завыть от бессилия. Я не могла ничего сделать. Он же просто развернулся и направился назад, в Центр.
− Зил, прошу тебя, уходи отсюда!
Я знала, что он, конечно, никак не отреагирует. Так и случилось. Ни единый мускул не дрогнул. Ни малейшего намека на то, что он меня слышал. Только и оставалось, что последовать за ним. И увидеть, как все плачевно закончится, ведь он не успеет, просто не успеет доставить Нали к этому природнику. И погибнет сам. Я оглянулась на портал. Вот бы мне найти такой, в свое время. Может быть, все это время природник рос здесь, и спасение было так близко? Как же глупо.
Внезапно прямо на нос мне упала большая капля. Конечно же, я не стала ей преградой, и она шмякнулась прямо на заболоченную землю. А затем еще одна, вторая, третья…
Странное дело. Ведь только что стояла ясная погода.
Сверкнула молния, опутав небо неоновой сетью необычного зеленоватого оттенка. А в следующую секунду раздался гром, да такой сильный, что показалось, будто Центр аж качнулся.
Зил резко обернулся. И впервые за все время взглянул прямо на меня. Буквально на мгновение. И глаза его будто спрашивали «это что еще за…?»
Но наваждение быстро испарилось, и Зил вновь развернулся к Центру.
Дождь налетел с такой силой, что я чуть было не потеряла его из видимости.