Когда проводник в первый раз проводит странника через дверь, то частенько интересуется у своего подопечного: какие у него отношения с религией? А с наукой?
Новоявленный странник смотрит широко распахнутыми глазами и пытается сбивчиво пояснить свои взгляды. А проводник обрывает его тираду и говорит:
— Знаешь, лучше бы тебе быть агностиком.
Или:
— Лучше бы тебе отказаться от мысли понять все.
Или:
— Задавать вопросы − это хорошо, но только не здесь, только не за вратами миров.
И они не отправляются дальше, пока странник не поклянется, что именно так он и сделает, ну или, по крайней мере, постарается... Конечно, были те, кто нарушал это правило. И терял разум, потому что мир вне пределов твоего собственного не подчиняется никаким законам. И в попытке понять хоть немного, как все устроено, ты попросту сойдешь с ума. Ведь стоит получить ответ на один вопрос, как тут же появится другой. А потом окажется, что эти ответы были вовсе не верными. А новых вопросов становится все больше. А незнакомая вселенная точно смеется над тобой, подбрасывая свежие загадки, нарушая собственные законы.
Нет уж, лучше не задавай вопросы, странник. Изучай каждый мир, куда ты попал, изучай на здоровье. Но не пытайся понять, что такое есть этот мир, например, по отношению к твоему. Другая планета, другая реальность, прошлое, будущее − тебе никогда не узнать этого.
И, уж конечно, никогда не задавай вопросов из серии «а кто всем этим управляет?», «а почему все именно так?»
Лучше уж будь агностиком, странник.
Или как там это называется в твоих краях?
Э. Эйллан. «Четыре уровня над океаном»
Конечно, новообращенные бывали разные. Попадались и такие, что почти не задавали вопросов. Кэйанг лично знал четверых, что бросались в новые для них реалии, как спасающиеся от жары бросаются в прохладное озеро. С разбегу и особенно не раздумывая.
Подобному поведению тоже было название. «Эффект сна». Не такой уж и редкий случай среди новичков. Иногда люди считали, что спят и еще не проснулись. А значит, вполне можно полетать. Или поднять народ на восстание. Или сделать нечто такое, чего никогда не осмелился бы сделать в реальной жизни. Это же просто сон. Некоторые странники и свои путешествия воспринимали как те же грезы. Поначалу. Потому что, если с тобой что-то случится в другом мире, нет, ты не проснешься целый и невредимый в своей постели.
Быть странником не так-то и легко. Если ты будешь задавать слишком много вопросов и раздумывать, как и почему все так устроено, ты превратишься в безумца. При этом искренне считая, что прозрел и как никто близок к истине мироздания. А если, напротив, будешь думать слишком мало, так и не очнувшись от эффекта сна, то попадешь в беду.
И быть проводником тоже непросто. Кэйанг сейчас впервые задумался об этом, но он бы лучше поменялся местами с кем-нибудь из людей. Лучше бы не имел он доступ к некоторым, конечно же, не ко всем, но к некоторым тайнам мироздания. Говорил бы о Праотцах точно об абстрактной неведомой силе. Но не видел, не слышал. Не знал.
Потому что Творцы Всего и Ничего — по сути, тот же вселенский хаос. Смерч, что преобразует материю в ничто и обратно. Пустота взирает на тебя незримыми и одновременно всевидящими глазами. А когда ты смотришь в пустоту, она словно становится частью тебя, не на мгновение, навсегда. Ты — ничто, меньше, чем песчинка. И Кэй чувствовал себя до невозможности глупо, когда пытался сказать, что собирался, слова, которые недавно казались ему такими здравыми, такими разумными. Хорошо, что он вспомнил об эффекте сна, ведь только убедив себя в полной нереальности происходящего, можно продолжать делать то, что ты делаешь. Пытаться уговорить хаос. Уговорить пустоту. И даже ждать от нее ответа.
Разумеется, в разговоре использовались вовсе не слова. Требуя разговора с праотцами напрямую, нужно быть готовым к совершенно иному.
«Я взываю к тебе оттуда, где не властно время».
И следует также быть готовым к тому, что Хаос останется глух к тебе. Что ты так и простоишь, раздираемый на части потоками энергии, так и будешь глядеть в пустоту, пока тебя не развеет, пока ты сам не станешь крошечной частичкой Всего и Ничего, настолько крошечной, что даже в твоей памяти тебе будет отказано. Потому что если ты обратился к Праотцам, то выбора нет, стой и жди, пока тебе ответят. Ты не сможешь уйти раньше. А Высшие силы могут запросто не заметить тебя, ведь они − везде и нигде, создают и разрушают. Или они могут просто посчитать тебя не заслуживающим внимания. Такое бывало и с древними, как сам мир проводниками, на что надеялся он, не справивший даже второе столетье? С делом куда менее чем просто ничтожным по их меркам? Даже по меркам других проводников оно было ничтожным.
«Оттуда, где сам закон жизни не властен, я к тебе взываю».
Пути назад нет.
Главное, что его предупреждали. Те самые «души ветхих словарей», унылые древние существа, присыпанные пылью, всегда осуждавшие его, возмущающиеся его похожестью на смертных. Те, что стояли, оцепенев, глядя ему вслед, когда он в прошлый раз покидал Канцелярию. Как странно. Теперь же они все отговаривали его. Очевидно, стать частью пустоты куда хуже, чем, например, просто быть развоплощенным. Настолько хуже, что такой участи не пожелаешь и этому всех раздражающему Кэйангу.
Но он не прислушался к ним. Ему казалось, что нет никакой разницы, как именно отправиться к Праотцам, ну да, как же удержаться и не ввернуть именно этот оборот?
Не вторник, и все, любая внезапная встреча с сомом может стать последней для тебя. Да, второй день недели — это не только крылья, вовсе нет. Второй день недели − единственный день, когда проводник сохраняет свои силы, находясь среди смертных. Почему сложилось так? Было ли это вызвано необходимостью ограничить превосходство проводников над своими подопечными? Или необходимостью заставить проводника почувствовать себя уязвимым, смертным? Никто не знает. Никто ничего не знает, и лишь такие, как Эйллан строят догадки, рассуждают об этом в своих никчемных сочинениях.
Его ученик все еще в восторге от этих книжек. Даже подчеркивает наиболее ценные, по его мнению, места. Как, например, про эффект сна. Вот теперь не выходит из головы. После случая с Чешуйкой (которая, к слову, совершенно не годилась в качестве живого резерва, лишь жрала кур и терроризировала деревню своими визгами), Кэй особенно внимательно следил, какие именно аспекты «Теории странствий» интересуют Братишку. Неизвестно, на что мог вдохновить его следующий опус этой женщины.
Но все же напоминание об эффекте сна стало в чем-то полезно ему. Только по-своему. Не так, как предполагала старая отшельница-графоманка. Эффект сна можно обратить себе на пользу, сделать его своим орудием. Нужно действовать точно во сне. Бездумно и импульсивно. И почти полностью отключить голову. Потому что если включить ее, то станет ясно, что с таким же успехом можно лечь и помереть.
Но пожалуй, стоило все нормально объяснить Братишке. Час назад, в их, возможно, последнюю встречу. Но это могло затянуться и стать похожим на прощание. И, может быть, следовало помириться с Кимми. Нет, опять-таки это вновь похоже на прощание. Только уходя навсегда, можно так переживать из-за неразрешенных конфликтов и несовершенных поступков. Но на деле нет в этом ничего такого сакрального: все постоянно умирают и оставляют после себя целые полчища негодующих и оскорбленных, оставляют горы несделанных дел и невыполненных обещаний. Просто уж так принято, об откинувшихся — хорошо или никак.
Но кое-какие инструкции нужно было оставить. Что же сделал Кэй? Да впрочем, как всегда. Прощания, наставления — все это было настолько не по его части.
— Трэйнан! Если я не вернусь к четвергу, мобилизуйте все силы и дуйте в Сьюм! − крикнул он тогда через весь двор.
Судя по озадаченному лицу наемника, Братишка (молодец, какой молодец!), так и не проболтался о «прекрасной революционерке». Ну что же, теперь можно раскрыть карты. Кэй вытащил газету из-за пазухи, сделал из нее самолетик и отправил его Трэю прямо в руки. И пока тот вникал, он быстренько переместился к своему ученику. Не оглядываясь, зная, что у него очень мало времени.
Братишка, лучась счастливой улыбкой, которые у нормальных детей возникают при виде пушистых котят, но никак не здоровенной визгливой ящерицы, так и норовящей оттяпать кусок от тебя, призывно размахивал обезглавленной курицей, заманивая свою питомицу в загон. Остановился, уставился на Кэя недоуменно. Ящер, рыча, тыкался ему в бок. Оторвет ему голову этот «резерв» когда-нибудь, непременно оторвет…
— Я рассказал все Трэйнану, — торопливо начал Кэй. — Про Сьюм и Эсси.
Братишка замер, держа тушку птицы на вытянутой руке. Чешуйка выплясывала перед ним, изображая пронзительную дейнонихусовую истерику.
— Но… Он же сейчас захочет пойти туда! — Братишка чудом увернулся от летящей на него раззявленной пасти и этим спас свой нос. — Будет требовать, чтобы я его туда отправил!
— А ты и отправь, ты же умеешь. И давай с ним. Хватайте нашу блондинку и все по домам. Я серьезно, героический поход окончен, доблестные воины разбредаются по родным селам и отращивают животы.
— Как… Ведь Океан…
— Пришел, а куда не пришел, туда скоро дойдет. Но это уже абсолютно не наша проблема.
— А как же Нали? — Братишка даже выронил курицу.
Кэй тяжело вздохнул.
— Я боюсь, что тут уже ничего не поделаешь. Она там, где до нее не добраться. Если тебя утешит, то она вполне жива, здорова, по-своему счастлива… Ни по кому не скучает, потому что не помнит абсолютно ничего.
Долгую тишину нарушало лишь ворчание Чешуйки, терзающей курицу. Затем последовал вполне ожидаемый взрыв.
— Как это ничего не поделаешь, Кэй?!
— Быть может, вы еще встретитесь. Поезжай в какой-нибудь прибрежный город в своем мире. И там, наверное, ты встретишь на пристани таких людей, похожих на индейцев, которые взялись вроде бы из ниоткуда. Они ничего они не продают, только рассказывают странные истории о морских чудовищах и тридцатилетних бурях. А говорят они так плавно, что кажется, будто твой язык родной им, а все их истории такие захватывающие, и оттого, верно, правдивые. Хотя ты так и не поймешь, о чем они вещают. Ты увидишь, как они все красивы — и мужчины, и женщины, они заколдуют тебя своими речами, а потом исчезнут, и никто не будет знать, откуда пришли эти люди и куда они делись, никто не укажет тебе на корабль, на котором они приплыли. И среди них ты, возможно, увидишь и ее. Только на имя свое она не отзовется. И не вспомнит, ни тебя, ни Принцессу, ни Варвара, ни старину Кэя. И домой ехать откажется.
И по зеленым полям Межграничья словно побежали волны, беспокойные волны, слуги безумной капризной стихии, что способна разлучить навеки. А затем все это наваждение сменилось вполне реальной и ожидаемой бурей:
— Что он несет?! — Кимми торопливо спускалась по лестнице. А с другой стороны двора уже слышался голос Трэйнана, очень недовольного Трэйнана, очень разъяренного Трэйнана, Трэйнана, очевидно, обратившего внимание на дату выхода газеты.
Не очень все хорошо получилось. Кэйанг действительно хотел бы, чтобы все вышло как-нибудь иначе. Но было уже слишком поздно. И улаживать скандалы – это тоже не его сильное качество. Поэтому он лишь обвел глазами свою команду – злую, недоумевающую, жаждущую ответов, а еще больше — его крови и только потом уже ответов. Пусть они останутся такими в его памяти, если ему будет позволено взять в вечность хоть какие-то воспоминания.
А потом он сказал:
— Я ухожу.
Вид у них был свирепый, даже кровожадный, и Кэй мог за них уже особенно не беспокоиться. Даже в Сьюме они и то камня на камне не оставят.
— Удачи… — и он растворился в воздухе, улыбнувшись им напоследок, улыбнувшись слегка печально, как мудрый и умудренный годами наставник. Но все были слишком злы, наверняка не поняли и не оценили. Неважно. Поймут позже, поймут, что не такой он был и гад, этот Кэйанг, просто так уж получилось.
А переместился он слишком быстро. И потому — никакой отсрочки, никакой паузы, как он планировал. Ни секунды на то, чтобы перевести дух. Потому что оказался он прямо перед лицом пустоты, и теперь ему оставалось только надеяться на то, что Праотцы ответят ему.
«Там, где заканчиваются все пути и начинаются новые, там, где бушевали волны океана и где раскаленные пески пустыни гонял ветер, я взываю к тебе и жду твоего ответа».
Он на долю секунды склонил голову. А потом началось. Какое-то мгновение было очень спокойно, так как бывает в самом эпицентре торнадо, прежде чем тебя подхватит и разорвет на части. А затем вихрь поглотил его. Мелькали камни, горы, деревья, здания, даже чьи-то лица. В последние он заглядывал с особой надеждой – каждая пара глаз могла оказаться той, что Праотцы соизволят взглянуть на тебя. Но это все были лишь лики когда-то живших и теперь давно уже растворившихся в вечности. Он ждал.
Мелькнуло лицо индейца, явно тинета — загорелое и невозмутимое, как море в штиль.
— Ответь мне! — крикнул ему Кэй, но тинет растворился, покачав головой. Потом явился город, лежащий в руинах, и бегущая женщина, что упала на колени перед рухнувшей колонной, и пылающий лес, и волна, огромный вал, что скрыл под собой и город, и лес, и женщину, Кэй решил, что он потопит и его, но нет, он по-прежнему стоял на месте, а страшной силы ветер рвал его губы. Корабль — здоровенный лайнер, что вдруг раскололся напополам, и обе части его взмыли вверх, будто подхваченные воздушным потоком. Молния ударила в башню, стоящую на холме. Расколотый циферблат задержался зачем-то у лица Кэя, прежде чем исчезнуть.
«Эффект сна», — снова всплыло в его голове.
— Плевать мне, что за дичь вы мне тут показываете! — вдруг сорвалось у него с языка. — Это все сон, банальный сон!
Парень с пробитой стрелой грудью прошел мимо, будто не обращая внимания на свою рану. Прошел и упал ничком, чтобы затем по спирали улететь вверх. Клетчатое поле, на котором грустная девочка предлагала шахматному коню красное яблоко. Тучи, набухшие от дождя, выплюнули покореженный автомобиль. На водительском сидении скалился скелет.
— Ответь мне! — потребовал Кэй и у мертвеца, и тот вполне ожидаемо проигнорировал его.
Декорации сменялись все быстрее. Мыслимые и немыслимые сочетания. Смерти и рождения. Метаморфозы. Исчезновения. Все и ничего. Кэйангу уже хотелось закрыть глаза, потому что от этих перемен уже становилось невыносимо, каждая из них будто наполняла его безумием, пульсирующим в висках, отдающим змеящимся холодящим ощущением в груди. Все и ничего. Пустота. Она надвигалась. Хотела забрать его с собой, сделать одним из стеклышек в этом калейдоскопе.
Он закричал, так как больше не мог выносить этого, растворился в своем крике. Он понял, что всему этому никогда не будет конца, и ему не будет даровано даже банального развоплощения, он так и останется здесь, без надежды на покой или забвение. И лишь безумие его будет крепчать. Чем он станет спустя год? А столетие? А может, это уже продолжается целый век, а то и больше, кто знает?
«Эффект сна, помни о нем».
— Хватит! Услышь меня! Хватит с меня этой чуши! Я… Я могу проснуться!
Или нет.
Глаза упорно не закрывались, тело отказывалось подчиняться, и внезапно крылья, его большие черные крылья развернулись за спиной. И хотя ветер тут же жадно набросился на них, сминая и трепля мембраны, появление крыльев будто придало Кэю сил.
«Ведь сегодня даже не вторник…»
И наступила абсолютная тишина, а очередную метаморфозу поглотила темнота. Темнота, которую не нарушал ни единый проблеск света, но Кэй радовался ей, будто старому другу. Он закрылся крыльями и стал падать. На землю? В бесконечность? В пустоту? Неважно. Он падал, а веки его смежал сон.
Когда он очнулся — то ли через пару секунд, то ли спустя несколько суток, то сразу почувствовал на себе чей-то взгляд. Ну кто бы мог подумать. Тинет. Тот самый, которого он видел вначале.
— Нет, серьезно? Почему, если вы решили дать мне ответ, то он должен прозвучать из уст одного из поехавших индейцев?
Он даже попятился прочь. Но тинет уверенно шел к нему, и лицо его все также невозмутимо, и спокоен взгляд под черными бровями.
— Ясно. Никуда не сбежать от мудрости морского народа. Простите меня, о повелители Всего и Ничего! Я не вправе судить… Я благодарен вам… — голос его, правда, звучал несколько скептически.
— Судьба — словно река. — Сказал тинет.
— Браво! — Кэйанг хлопнул в ладоши. — Мне прям сразу полегчало.
— Ты можешь войти в нее и выйти, только ее течение ты не изменишь, – продолжал индеец.
— О! Реки, течения… А я-то думал, вы используете исключительно океанско-морские сравнения…
— Путь реки лежит к океану.
— Ан нет, смотри-ка, без океана никак…
— Бывает, — индеец вскинул голову, взглянул на небо, затем перевел взгляд на Кэйанга. — Бывает, что тебе суждено упасть в реку и проплыть в ней несколько ярдов. А бывает, что тебе суждено утонуть в этой реке или построить хижину на ее берегу. Вот только путь у реки один, и ничто не нарушит его.
Кэй сжал кулаки.
— УМОЛЯЮ, СКАЖИ НОРМАЛЬНО! Что мне делать? Скажи без этих водяных метафор, я все равно их не понимаю… Мне надо взять нескольких людей, да, людей, и вытащить из этого водоворота, из этой реки, тьфу, видишь, я уже заразился от тебя… Я хочу, чтобы на них не лежало никакой там миссии, потому что они не подходят. Они слишком… наивные, безумные, непредсказуемые… Я просто хочу, ну вот как тебе объяснить? Чтобы никто не утонул в этой реке!
— Вытащить из воды — дело непростое, но не невозможное, — молвил тинет рассудительно.
— Что? Подожди! Значит… Река течет себе, а нам всего лишь нужно было в нее упасть и побултыхаться, да? И можно выползти, когда станет ясно, что ты наглотался воды и рыба норовит клюнуть в пятку? Как у меня получаются тинетские метафоры, а? Правда? Спасибо! — Кэй схватил руку тинета и от души потряс ее. — Благодарю тебя, о неизвестный сын моря, чьими устами говорит высший разум! И я могу идти?
Тинет кивнул.
Кэй, чьи губы подрагивали от поступающего истерического смеха, провел в воздухе рукой, нашаривая тропу. Все так просто… Так сложно, но в то же время так просто. А река впадает в океан…
— Кэйанг! — вдруг окликнул его тинет. Голос его как-то изменился.
Кэй обернулся.
— Бывает, люди не желают, чтобы их вытаскивали из воды. И против этого ничего уже нельзя сделать. А бывает, что, пытаясь вытащить кого-то, ты и сам идешь ко дну. Такое тоже случается.
— Очередная водная загадка от тинета? — усмехнулся проводник. Только никакого индейца уже не было. А в груди вдруг возникло смутное ощущение тревоги. Но Кэй быстро избавился от него.
Он спешил, очень спешил. Кто знает, как долго он здесь пробыл? Как течет время там, где оно не властно?