Он помнил, как сидел, поджав ноги, на диване, в квартире, которую даже спустя пару лет считал своим настоящим домом, смотрел по телевизору фильм, который крутили уже который раз. Винс ждал родителей с работы, потому что они должны были привезти продуктов на ужин. Прозвенел дверной звонок – Кавински удивился, он точно помнил, что мама и папа взяли ключи. «Почему они не могут открыть дверь сами? Неужели руки заняты пакетами?» – задался вопросом златовласый кудрявый мальчик. Он побежал к двери, открыл, не посмотрев перед этим в глазок, сильно удивившись тому, что перед ним стоял мужчина, не являвшийся его отцом. Тогда Войд и Винс впервые пересеклись.
– Здравствуй. Ты же I-500-S, Кавински, верно? – у него плохо получалось в добрый тон.
– Да, я, – как-то неестественно тихо для себя ответил Винс. Он не надеялся вообще увидеть в своей жизни такого важного человека во власти, а уж тем более встретить его на пороге своего дома.
– Мне очень жаль, мальчик, но... – он сделал паузу, сам собираясь с мыслями. – Твои родители попали в аварию.
– А, да... Снег же на улице, машина м-могла неправильно повернуть, да... – в бреду бормотал он, начиная одевать куртку, ботинки. Кавински был сообразительным мальчиком, в первую очередь он попытался найти основание для смерти, пропустив мимо ушей сам её факт. – В какой больнице мама и папа, я хочу увидеть их? Я за них переживаю.
– Кавински, тебе уже не нужно за них переживать, они в лучшем мире, их встретили Алла и Терра, – Свет, зачем он так откровенно глупо пытался объяснить этому мальчику, что его родители умерли? Винс, у которого перед глазами была одна пелена, а шум в ушах смешивался со звуком трещащего телевизора, сел на табурет в коридоре, уставившись в одну точку. – У тебя есть ещё родные, бабушка или дедушка, тётя или дядя? – сухой голос, который плохо различался среди прочих мыслей, которые захлестнули сознание, точно цунами.
– Нет, я один. Теперь один. – Он начинал плакать, глаза наполнились солью и водой, но не скатывались по обескровленным щекам.
– Ты уже практически взрослый. Тебя распределяет на алгоритм чуть раньше, будешь жить в большом доме с другими детьми, такими же, как ты.
– А, а квартира? Я хотел бы...
– Нет, – его перебили, – тебе нельзя оставаться одному, поэтому собирай все свои вещи, которые хочешь забрать. Я отвезу тебя туда, где за тобой присмотрят.
Кавински уехал тем январским вечером, никогда больше не возвратившись домой – квартиру его сразу отдали каким-то нуждающимся, которых он стал считать своими личными врагами, потому что они без задней мысли посмели отобрать у Кавински единственную собственность. Квартира могла бы перейти ему по наследству, но решающим стал тот факт, что ему не было и четырнадцати, а оставаться одному и владеть такой собственностью в Империи детям до четырнадцати лет было никак нельзя.
Он был шокирован, находясь в апатично-депрессивном состоянии – психологи в Доме Помощи не смогли расшевелить его, они даже выжали из него ещё больше нервов и сил.
Кавински пытался переосмыслить своё отношение к родителям после их смерти. Конечно, они порой раздражали его, он был обычным подростком, которому надоедали вечные упрёки, запреты на долгое сидение за компьютером и телефоном, крики после прихода домой хотя бы на пару минут свыше дозволенного. С ним мало кто общался, практически никто, на самом деле, потому что всех детей на детских площадках сиюминутно уводили от кудрявого светлого мальчика, родители которого «опасные люди». Он даже обижался на них: «Почему вы не можете сменить свои алгоритмы?! Почему?! Со мной никто не хочет дружить или общаться, потому что они боятся вас!». Он даже не знал толком. Кем работали его родители – где-то в Полиции, но уже этого было достаточно. Как бы отец и мать не объясняли ему, что в Империи невозможно сменить алгоритм, и тем более, что они совершенно не могли уйти с того места, где работали, он не воспринимал их слова всерьёз. Кавински пришлось научиться готовить самому себе еду в малолетстве, а ещё он и прибирал весь дом – таскал за собой пылесос– тот весил в два раза больше, чем он сам, – он мыл полы, управляясь со шваброй, точно с катаной или боевым шестом, пока родители не видели. Родителей частенько могли вызвать на алгоритм посреди ночи, и тогда они даже не замечали, как их со взглядом злой обиды провожал мальчик, скрывавшийся за дверью своей комнаты. Кавински, может, и был одинок, но он не скучал – мальчишеский ум быстро находил занятие для себя и рук. Самыми любимыми его занятиями были книжки и конструктор, и если книжки он мог спокойно брать в библиотеке, в очередной раз радуя своим появлением старичка-библиотекаря, каждый раз говорящего: «Какой ты славный мальчик, ты читаешь так много книг! Умненький!», то конструктор в его руках появлялся весьма необычным образом… Кавински собирал сломанные детальки от игрушек во дворе, а дома, сидя в своей комнате, старательно склеивал их, связывал ниточками или прикручивал друг к другу. У него самого игрушки были, семья не бедствовала, но, как это часто бывает с детьми, для него были куда привлекательнее самодельные и перебитые подобия машинок, самолётов и кораблей. Кавински не знал ни своих бабушек, ни дедушек – лишь изредка слышал, как мать плакала, разговаривая по телефону со своим отцом, который, по всей видимости, страдал алкогольной зависимостью. Мальчик думал, что если он будет послушным и прилежным, то родители обратят на него внимание, станут в кои-то веки замечать собственного ребёнка, но ничего подобного не происходило, а потому со временем, приняв и осознав свою бесполезность для родителей, он перестал «быть хорошим мальчиком» для них, но своего достоинства он не терял и сильно гордился собой…
Единственным хорошим воспоминанием в его памяти был тринадцатый День Рождения и вкус грушевого пирога, который мама специально приготовила в тот день. Он не столь обрадовался подаренным часам, сколько пирогу, удовольствие от которого пытался растянуть на целых три дня.
Полгода парень прожил в Доме, где его раздражало абсолютно всё – вечно кричащие малыши, глупые сверстники, вечно снующие за ним няньки и смотрители. Кавински не привык быть в окружении стольких людей, он не терялся, но ему не нравился шум и дух коллективизма, который ему начали чуть ли не агрессивно прививать. Он не привык получать даже алейшее внимание, потому колючим ежом сторонился всех и каждого. Забитый подросток – не самый ли уязвимый для вредного влияния старших объект?.. Он начал ходить на попойки вместе со взрослыми ребятами, устраиваемые старшими, пробовал курить, долго смотря на небо или дороги из окна общежития – почему-то именно в те моменты чувствовал себя уверенным, взрослым, совсем самостоятельным – удивительно, но его ни разу так и не поймали за этими делами. За короткий срок ему пришёлся по нраву ритм тусовок и вечеринок в забитых битком подпольных клубах. А потом он задолбался прятать сигареты – не никотиновые, а мятные, – банки из-под энергетиков и алкоголя, не выдержал и снял отвратительную квартиру, но зато освободился от опеки, а ещё перестал курить - часов не хватало. Юноша забыл про такое понятие как «комендантский час», ночами пропадал в клубах, где он чувствовал, что был не один – вокруг было так много людей, которые пили, курили, веселились, которые так же, как и он, глушили в этом свою дневную жизнь. У него, кстати, эта дневная жизнь, прелестями была насыщена.
В Феврале приписали алгоритм «наблюдателя», просто потому что Империи нужны были такие люди, а вот то, что пацанёнку было всего четырнадцать, никого совершенно не смущало. Всему виной были экзамены, баллы по которым были под девяносто в каждом – начитанность дала о себе знать, она и привела его в Корпус Наблюдателей. Ему просто дали в руки пистолет и сказали: «Стреляй, потому что так нужно», а отлынивание от работы, то есть тунеядство, в Империи особого распространения не получало, потому что всё знали, что если ты не работаешь – значит, ты угроза благополучию и процветанию Империи, а от этой позиции дорога была прямая.
Кавински поначалу боялся стрелять, на первые задания просился ходить со старшими – его пожалели в этом плане, дозволили. А потом понял, что просто работает, просто выполняет алгоритм, просто входит в систему, является лишь одной её частью, но жизнь от этого проще не стала, наоборот, тяжесть и чувство беспомощности всё больше сдавливали горло, мешая возможности дышать. Пил он уже не потому, что это казалось ему крутым и прикольными, вкусным, а потому что нужно было хоть как-то разгружать свою голову, которая чугунным котлом была на плечах после кучи дней непрекращающегося стресса, постоянного чувства опасности поблизости, из-за шумов выстрелов.
Он достаточно сильно похудел, потому что плохо ел, испортились волосы и ногти, вечные проблемы с желудком, кожа побледнела, синяки под глазами – те и замазывать было бессмысленно. Он просто стал страшным. Но своей харизмой он брал, потому девчонки липли к нему словно банные листы, которые он с брезгливостью отбрасывал.
«Родители бы тоже не пришли. Они бы не выдержали, они бы отвернулась от меня, противного и грязного, ставшего похожим на деда, которого ма так отчаянно пыталась вылечить от алкоголизма уже лет восемь. А я пить начал всего года полтора назад, но превратился в такое чудовище... У меня была семья. И я потерял её так просто, за один вечер, это меня и сломало», - по щекам Винса лились горячие слёзы, он весь раскраснелся, плача настолько сильно, что кровяное давление по вискам било. Во рту застоялся наипротивнейший вкус рвоты, который хотелось побыстрее смыть, с губ стекали слюна и слёзы. Он опустил голову, держась ещё костлявыми руками за ободок, не падая полностью внутрь, всхлипывал, надрывался, вздрагивал.
Тяжело дыша, встал, ещё раз посмотрел на себя в зеркало – из-за слёз его смазанное отражение лица выглядело ну совсем уж неприглядно. Кулаком утерев слёзы и сопли, он набрал в ладони воды из крана, выпил её, прополоскал рот. Только сейчас вспомнил, что у него ещё оставалась еда, решился нормально, в кои-то веки поесть. Съел каши из пластмассовой чеплашки – это тоже готовила Валери. Помыл посуду, отправился спать, сжимаясь, обнимая самого себя, перебирая пальцами по рёберным костям. «Просто как скот живу, позорище ёбаное. Выгляжу как чертила, да и веду себя аналогично... А пора бы заканчивать. Раз мне так подфартило – часов скинули, да пофиг, что за молчание, квартиру подогнали. Надо начать пить витамины, может, тогда блевать перестану каждую неделю. Вес надо набрать, в зал надо начать ходить, иначе скоро бегать не смогу за преступниками – одышка уже как у деда восьмидесяти лет, который при смерти, пх. И рожу надо свою в порядок привести, косметос хоть какой-то купить, если часов хватит. А, не, проще витамины, они комплексом пойдут, так даже лучше. Часов бы на это всё хватило... В договоре было написано, что первый месяц оплачивается за счёт Империи, а на второй уже часики нужны. У меня пятьдесят, десять я отдам за хату, остаётся сорок. Треть точно на еду уйдёт, но это на недели две, значит, две трети в итоге. На остатки витамины и куплю», – пока он размышлял о своих месячных тратах, заснул. Лицо наконец высохло, но теперь мокрой насквозь была подушка.
Проснувшись по будильнику, расцепив тяжёлые веки, Кавински встал с кровати, сделал себе омлет, который, к слову, не дожарил, поэтому съел ещё не готовый желток, минут пятнадцать потом отскабливал от своей видавшей виды сковороды ошмётки яйца, которое проглядел. Он пошёл в душ – тёплый душ, даже горячий, долго стоял под ним, мыл тело и волосы, побрил лёгкую щетину. Попытался привести себя в порядок – надел более ли менее чистый костюм и, конечно, свою любимую дутую куртку, очки решил пока не надевать, навёл красоту на голове, вспомнив, что, вообще-то, его волосы были кудрявыми от рождения, прыснул на себя одеколоном. «Я же в участок иду, нужно выглядеть как-то презентабельно, а то ещё подумают, что это я кого-то отмудохал, а не меня». Сидя на барной стойке, он ждал, пока зазвонит домофон или телефон. И дождался - какой-то незнакомый звонок от P-270-SSPo, Винс, конечно, ответил:
– Да?.. – неловко спросил парень.
– Спускайся, I-500-SWt, пора в участок, – он узнал голос – это был тот мужчина, который вчера оставался за документами.
– Да, сейчас, – и звонок сбросили.
В машине стояла поначалу жутко некомфортная тишина, офицер полиции не был разговорчив, но был достаточно любезен в отношении Винса.
– Ты как-то зеленоват для наблюдателя, – холодно сказал он.
– Когда мне давали алгоритм, то не спрашивали моего мнения. Нужен был наблюдатель – я стал наблюдателем, – чётко ответил парень.
– Похвально, уважаю. Грязная работа. – Грозная ухмылка не особо передала его эмоцию, но Кавински не хотел об этом долго думать. Ещё минуты три молчания, новая реплика. – Ты какой-то особенный или что?
– Не понял вопрос, – Винс не понимал, на него бочку катили или просто спрашивали.
– Столько внимания к твоей персоне за последние дни, – офицер делал вид, что крайне недоволен, казалось даже, будто он и вовсе ревновал.
– Просто на мою голову свалились некоторые неприятности, с которыми я сам не справился бы, – сдерживая себя от колкостей, сказал Винс, напоминая себе о вежливости в общении с людьми.
– И ты решил попросить помощи не у друзей или коллег, а у самой госпожи Прокурора? – мужчина усмехнулся, сделав такое лицо, будто подловил Кавински на чём-то постыдном и одновременно интересном – парню такая реакция на него не понравилась.
– У меня нет друзей, – сухой ответ.
– И только поэтому?
– Прокурор же для того и есть, чтобы помогать государственным служащим, а я наблюдатель, вот пусть и помогает. Куда надо было, я за помощью обратился, и не к какому-то левому человеку, а по адресу, – прямо-таки пояснил юноша, на самом деле обрадовав полицейского своим ответом.
– Это ты верно сказал, – он удовлетворённо улыбнулся. – То есть ты понимаешь, почему Прокурор с тобой так возится?
– Как ещё «так»?.. – уточнил парень, краснея, испытывая лёгкий жар.
– Ха-ха-ха! – басистый смех, от которого стало чуть спокойнее. – Как засмущался, ты посмотри! Да не парься, в этом нет ничего особенного, зелёнка! - он явно развязался. «Зелёнка?..» – с лицом лица подметил Винс. – Просто, наверное, она лучше понимает, что наблюдатели тоже люди.
– Так она разве не всем помогает?
– Всем помогать доброты не хватит, – «Да я понял уже, она так же говорила». – Нет, только государственным служащим. Это её область.
– А есть ещё какие-то? То есть, я имею ввиду, другим людям кто помогать должен?
– Я тебе объясню, – полицейский вздохнул. – Прокуратура стоит наравне с другими органами – Судом, Полицией и Секретариатом, фактически приравнена к высшим органам власти Империи, юридически подотчётна Инспектору Империи, все прокуроры – его подчинённые. Прокуроры осуществляют надзор за определённой категорией граждан: кто-то – за соцработниками, кто-то за комиссарами, за аграрниками, за документниками, за научниками и так далее. Кстати, есть четыре Прокурора, которые чисто фактически выше остальных, у них самые большие сектора надзора, это Прокуроры по надзору за экономической политикой, за социальной политикой, за технической сферой, ну и, по моему мнению, самый главный Прокурор – та, о ком мы ведём речь, у госпожи надзор за силовыми структурами, за полицией, за наблюдателями, за следователями и судами. Она знает всех этих работников Альт-Сити по номерам и по именам, кроме того, у неё хорошее отношение со всеми, – он сделал короткую паузу, – ну, с некоторыми это односторонне... Так что, зелёнка, тебе неизмеримо повезло, не говоря уже про её отца, – фраза про Инспектора была произнесена тише. «Е-бать», – единственное, на что был способен мозг Винса после всего, что произнёс офицер. – Кстати, я – Кайл, – он протянул руку, когда остановил машину, Винс протянул в ответ.
– Приятно познакомиться, Кавински.
– Можно вопрос? – уже не смущаясь, спросил наблюдатель, когда они шли по тротуару до здания Полиции.
– Какой? – ответный от Кайла.
– Почему именно ты меня забрал?
– А ты бы хотел, чтобы за тобой приехал сам Инспектор Войд? – улыбаясь, спросил мужчина.
– Э-э, ну уж нет, просто я думал, я предполагал, что за мной заедет, ну, она... – почему-то не хотелось уточнять, что речь шла о Прокуроре, будто одно лишь произнесённые её имя или должности считалось основанием для того, чтобы тебя привлекли к уголовной ответственности по статье за государственную измену.
– Каждый мечтает, чтобы за ним заехала она, малыш.
– Так, я не понял, Кайл, ты прикалываешься или на полном серьёзе, – его мнение о Валери ломалось и перекраивалось от слов офицера на протяжение всего их диалога.
– Прикалываются только наркоманы, а я шучу, иначе жизнь будет слишком серой и скучной, - переход на серьёзный тон в конце предложения. Кайл открыл перед Кавински двери, завёл его за собой, потом провёл по своему пропуску. – Она занята, поэтому попросила меня, не думай, что этому есть какое-то ещё объяснение.
– Понял, – «Как она может быть занята, если сегодня воскресенье? У неё один выходной что ли?».
– Пришёл I-500-SWt, снимайте побои, заполняйте бумаги, заявление ему писать не нужно, я подожду в прихожей, – сказал Кайл проходящему эксперту, который шёл прямиком в кабинет.
Ничего необычного не произошло – Кавински ответил на пару вопросов, потом у него тщательно рассмотрели лицо вдоль и поперёк, что-то черкнули в пустых строчках размашистым почерком, но понятным, а потом выпустили.
Когда он вышел из кабинета, то как-то разочаровался.
– И это всё, ради чего я приехал, серьёзно?.. – он засунул руки в карманы куртки.
– Ну, если хочешь, я могу показать тебе ещё кое-что.
– Кое-что?.. – Винс мог представить себе различные варианты того, что ему мог показать Кайл, и он допускал увидеть то, что увидел.
Наблюдатель и офицер стояли перед стеклом, за которым была пыточная - свет оттуда еле падал на их лица. Единственная длинная лампа-полоса на потолке светила бело-голубым противным светом. Было холодно, пахло спиртом, железом и медикаментами.
– Говори, – Валери держала человека за шею, при этом он был привязан к стулу.
– Я не буду, не буду, ничего не знаю!.. – истерично выдавал тот.
– Я знаю, что ты лжёшь, и ты это тоже знаешь, – говорила она, смотря прямо в красные от наркотиков глаза. – Может, ты станешь разговорчивее, если тебе вырывать по ногтю? Или мы обойдёмся сломанными пальцами, как ты думаешь? – В ответ мужчина простонал, часто выдыхая.
Кавински через толстое стекло видел, как у Валери блестели глаза, когда она с корнем выдирала ногти задержанного плоскогубцами - его это пугало. «Я разве не знал, с кем столкнулся? Нет, знал, как раз-таки знал, но не учитывать этот момент... Просто надо принять тот факт, что её растил Войд и она – воплощение жестокости». Он хмурился, осуждал, скрестив руки на груди. Краем глаза посмотрел на Кайла, стоявшего неподалёку, убравшего руки за спину, задравшего подбородок, хищно улыбавшегося одним кончиком губ.
Она схватила его за воротник.
– Говори, у тебя нет другого выбора.
– А у кого из нас есть выбор? У кого? Мы живём в Империи! Это сраное деспотичное государство, в котором ни у кого нет выбора!
– Выбор есть всегда. Но у каждого выбора есть последствия, – ударив его молотком по щеке, выбив зуб, она указала точно в сторону Кавински, отчего тот передёрнулся. Раздробившиеся зубы как орешки вылетали изо рта с кровью и слюнями.
– Что он сделал?.. – шёпотом спросил Винс, двинувшись головой к Кайлу.
– Он организатор банды «Swty Kids», ну «Сладкие детки», что-то такое. Маньячина редкостная, – с презрением пояснил офицер, щурясь, смотря на пытуемого.
– Не слышал о такой, звучит мерзко, – Винс сразу же поморщился, что-то ему явно подсказывало, что подробностей лучше не знать, но он всё же спросил. – Что за банда?
– Материалы дела дать могу, да и рассказать кратко тоже... Хочешь?
– Ты же не отстанешь, валяй, – Винс продолжал наблюдать, как мучали человека за стеклом – ему били лицо ногами.
– Что ж... Банда впервые показала себя лет пять назад, они разъезжали в вагончиках со сладостями, на которые маленькие дети очень падки. И купить сладость можно было только зайдя внутрь. Внутри фургона им зажимали нос сильнодействующим снотворным-наркотиком, мы зовём его фб'шкой, дрянь невыносимая. Заснувших детей прятали под стол, чтобы скрыть от чужих глаз. В конце дня вагончик уезжал за город. Детей либо быстро продавали на органы, либо продавали в сексуальное рабство каким-то извращенцам. Никто из ста пятидесяти шести жертв не выжил. – Во время рассказа наблюдатель смотрел дело, а особенно фотографии, на которых были изображены детские искалеченные тела, кадры с записей актов физического или сексуального насилия над детьми, договоры о продаже органов. У Кавински пересохло во рту, он поднял голову и стал смотрел в одну точку – на преступника. «Ты сдохнешь, ты сдохнешь самой мучительной, блять, смертью, ты, ебаное животное. А перед этим тебя выпотрошат как скотину. Сука. Сука. Сука. Сука. Как же тебя блять земля носит, уебищный выродок. Чтоб тебе мозги размозжило и все твои внутренности», – тысяча и одно слово свалились в его голову мгновенно, он сжал зубы. Не сдвинувшись с места, он во все глаза продолжал смотреть. Гуща крови на полу воспринималась как нечто ничтожное в сравнение с тем, что сделал человек. – Его пытают далеко не для доказательств, это уже наказание. Но и его мало будет. – С ярко выраженной леденящей ненавистью произнёс Кайл, поправляя фуражку.
– Согласен, – тяжело вздохнув, поддержал Винс.
– Ты отродье, которому были нужны часы, не так ли?! – она кричала, схватив мужчину за волосы, задирая ему голову, с силой тянула её вниз, растягивая шею и кожу на ней. – Ты убил их, убил их всех, убил каждого ребёнка, невинного ребёнка. Их было сто пятьдесят шесть. Наверное, ты запомнил это число, потому что именно это количество пыток было проведено над тобой. – Вкрадчивый голос, опасный. – Ты понял?! – Крик, который слышен был даже за стеклом. «Как хорошо, что мы на минус третьем этаже», – мысль Винса, по телу которого шли мурашки при звуках ударов по телу. «Давно хотела попробовать разрезать кожу ржавыми ножницами живому человеку», – её мысли привели бы здорового человека в ужас. Преступник ревел, рычал от боли, надрывая голос. Она разодрала рукава его рубашки, обнажая вены в точках.
– Ты в любой момент можешь уйти, Кавински, – сказал Кайл, как заворожённый не отрывая глаз от сцены пыток.
– Нет, я должен увидеть, как он сдохнет, – отрезал наблюдатель.
– Нет! Нет! Не делай этого! Не делай! Ты тогда от меня ничем отличаться не будешь, ты же будешь такой же мразью! – Надрывной крик безбожно резал по ушам.
– Да замолчи ты, на меня такие приёмы не действуют. – Она отошла к столу с приборами, взяла в руки ножницы, со стороны подошла к руке. Сильно вдавила одно остриё в плечо, проткнула – этого было достаточно, чтобы нечеловеческий крик разразился по комнате. Винс на секунду зажмурился, смотреть на это было противно. Пошла вниз, тупым остриём разрезая кожу, бледную, в некоторых местах багровую, жёлтую, синюю, красную – от пыток. Разрез открывал прямой вид на вены, на мышцы – настолько глубоко резала. Она резала его вены, артерии – кровь фонтанами била из руки, пачкала стекло, пол, одежду – благо, на Прокуроре был чёрный костюм. – Я и вторую руку разрежу, сволочь. – сказала она ему на ухо. Изо рта у мужика пошла пена, глаза закатились, тело охватила судорога - он выгибался в спине, но его крепко держали железные прутья.
Валери отложила ножницы на стол, взяла лёгкий топор, подкинув тот в руке. Встав перед ним, замахнулась, ударила по ногам ниже колен - разрубы начали сочиться кровью. Ударила по одному плечу, по двум ключицам. Замахнувшись горизонтально, всадила топор в шею – он в ней застрял, срубив только половину пришлось сделать ещё один замах. Ещё раз, и ещё – башка отлетела в стекло, тупой звук удара отрезвил Кавински. Её чуть занесло в сторону, она удержала топор, грудь тяжело вздымалась, ноздри широко раздувались, со вспотевшего лба спадали капельки пота. Винс пустым взглядом посмотрел, как голова резко соскользнула со стекла, размазывая по тому кровь, и как кусок мяса падал на пол – а ведь всего с полминуты назад это был физиологический человек. А душой это существо человеком никогда не было, возможно, лишь в детстве. А потом изменилось, извратилось, своими руками создав из себя подобие беса.
Валери открыла дверь, которая со скрипом и скрежетом захлопнулась после того, как её с силой толкнули назад. Она мягко нажала на кнопку, что была возле двери – прозвенел звоночек. Девушка прошла мимо них, явно направляясь в раздевалку.
– Захватывающее зрелище, – прокомментировал офицер. – Жестокость Прокурора восхищает, а ведь ей всего четырнадцать. – Винс как-то отстранённо посмотрел на собеседника, хмурясь. – Пойдём, тут должны прибраться... Эй, Кавински, всё в порядке, ты как-то позеленел?.. – вовремя, однако, мужчина сказал эти слова, потому что в следующий момент наблюдателя вырвало. Кайл немедленно придержал его одной рукой, чтобы тот не упал лицом в свою же рвоту. Винс откашливал и отхаркивал мерзкие остатки переваренной еды изо рта. – Полегчало? – донеслось со стороны.
– Да, – глухо ответил парень.
– Ну-ка нюхни на всякий случай, – и снова запах нашатырки. «Да ёп твою мать, опять эта хреновина...» – он уже нанюхался её за последние дни столько, что желания больше не было.
– Что у вас за профдеформация – в любом непонятном случае пихать в нос нашатырный спирт?! – ворчал юноша, чуть шатаясь, поднимаясь по лестнице.
– О, так ты уже испробовал? – улыбаясь, поинтересовался Кайл, ведя наблюдателя до лестницы, придерживая за спину.
– Ага, вштыривает так, что с того света вернуться можно.
– Хах, ну, зато эффективно!..
– Не отрицаю...
После участка Кавински пошёл до квартиры пешком, по пути зашёл в магазин, купил себе немного продуктов. Он узнал, что получит компенсацию от того мужика, но это будет после суда, а суд назначен был через две недели – как ему сказали, суд определили максимально быстро, жаловаться не стал, отправился восвояси. Он позволил себе купить хороших продуктов, среди которых были свежие фрукты и овощи, полуфабрикаты, даже колбаса, было печенье, молоко – а это же самые обычные продукты были, но для него, жравшего – да, именно не евшего, а жравшего последние полтора года своей жизни одни лишь блюда быстрого приготовления, продукты эти были чем-то вне грёз и мечтаний, да и для его пищеварительной системы тоже.
Давно наблюдатель не ходил пешком, вот так, просто. Он рассматривал дома, машины, людей, подмечая в них что-то крайне интересное, занятное. И плевать было, что полчаса назад он с любопытством наблюдал за пытками в отделе полиции. Сейчас он дышал абсолютно свободно и спокойно, смотрел на голубое небо с плывущими облаками, неспешно шёл, закинув сумку-пакет на одно плечо. Невольно улыбался, когда видел выступления поэтов и певцов, уличных бардов, распевающих прекрасные песни. Видел и художников, которые продавали свои картины прямо под открытым небом. Он долго шёл до своего района и дома, занёс продукты в квартиру, разложил их по полкам, вновь вырвался на улицу, чтобы не чувствовать себя скованным в четырёх стенах. Кавински, непривычно для себя, сел на детскую качель во дворе, покачиваясь из одной в другую сторону, слушая музыку в наушниках, оторванный от реального мира настолько сильно, что не замечал того, что вокруг бегали беснуще-орущие дети, что они качались рядом, хотели его прогнать с качелей, как мамочки советовали обходить его стороной. Абсолютно расслабившись, Винс хотел было откинуться назад, до него не сразу дошло, что у качели не было спинки, потому он вот-вот бы рухнул в пустоту – иначе говоря, головой в песок, если бы резко и крепко не сжал прутья качели. Качель сильно накренилась в одну сторону, наблюдатель даже не знал, что бы сделать, чтобы аккуратно сойти с неё – вывернувшись, парень встал на ноги, отряхнул брюки и пошёл куда дальше, изучая при этом местность – первый раз ходил вокруг дома, ещё не зная, где рядом магазин или больница, что в последнее время представляли для него большую актуальность, нежели клубы и бары – но до тех он тоже хотел добраться... Каким же разочарованием было их отсутствие - район был наиприличнейшим. Поэтому Винс пошёл на поиски хоть какой-то забегаловки. Днём, конечно, было труднее её найти, потому что всё веселье начиналось вечером или ночью, но ждать он не хотел.
Яркая вывеска «Club of the Emperor» привлекла внимание не только внешним видом – ярко-розовым неоновым светом, но и названием сама по себе. Кавински не думал, что цензура не добралась до этого места, а потому сделал вывод о том, что владелец платит большие деньги за заманушную табличку, клуб должен был быть престижным. «О-кей, где выпить, я нашёл, но часов всё равно нет, хоть зайду, оценю ассортимент». Он охватил ручку, дёрнул на себя тяжёлую дверь, зашёл внутрь, первым делом осматриваясь.
Фиолетовые, красные и розовые неоновые и кислотные цвета, мебель из тёмного дерева. У стен и на балконах второго этажа были столы, отделённые от других стенами и шторами с бахромой. Посредине зала растянулись две узкие стойки, напоминающие барные, на них были шесты, собственно, за ними была сцена, тоже не лишённая декораций и приблуд, подсвеченная светодиодной лентой снизу и сверху. Справа и слева от неё стояли мини-бары, ютившиеся под лестницами, ведущими со второго этажа. Винс вертел головой во все стороны, восхищаясь местом.
– О-о-о, кого занесло! – радостно пропел голос сверху. Задрав голову, Винс увидел Питта, приветственно улыбающегося. Молодой человек опирался на перила балкона. – Это же ты, парень?
– Да, я, – тут же Кавински опять вспомнил и про пятьдесят рабочих часов, которые ему перевели, откровенно говоря, просто так. «Что-то мне не нравится, что я так часто его вижу». – А ты какими судьбами?
– Я? Пха-ха, это же мой клуб! – этой фразе наблюдатель совсем не удивился, он уже знал про все эти случайные случайности, что происходили в жизни.
– Выглядит просто шикарно! – крикнул он снизу.
– Спасибо! Давай, поднимайся, поедим да выпьем! - позвал его Питт, махнув рукой в свою сторону. Долго не раздумывая, Кавински поднялся по блестящей лаком лестнице, прошёлся по половине балкона, добравшись, наконец, до стола, за которым расслаблялся его знакомый. Справа и слева от него сидели девушки в коктейльных платьях - дискомфорта это особо не вызывало, Винс иногда и сам таким увлекался, кокетник из него в алкогольном опьянении был тот ещё. – Долли, принеси гостю меню, – он обратился к девушке слева от него.
– Хорошо, – высоким голосом отозвалась она. Ей пришлось протискиваться между Питтом и своей напарницей-подружкой. И когда она проходила мимо Питта, то светила ему прямо в лицо своей латексной задницей. Он взял её за бёдра, «чтобы она не упала», нарочно. Долли улыбнулась, выходя из-за стола, цокая высокими каблучками.
– А это Мишель, – он ещё раз улыбнулся, представляя вторую девушку. Между прочим, обе были настоящими красавицами. – И они работают только на меня, так что не заглядывайся! – отшутился он, звонко засмеявшись. Мишель глупо улыбнулась, поглаживая наймодателя по плечу, прижимаясь к нему грудью, глядя на Кавински, который вообще никакого интереса к особам не проявил.
– Да он же малыш, Питт, ему бы девочку помоложе... – В голове наблюдателя вспомнились слова Кайла о детях, проданных как секс-товар. Отвращение переполнило желудок, потому он постарался отвлечь себя.
– Нет, я воздержусь. Кроме того, девушкам же сложнее потом избавиться от последствий, – подметил он.
– Фью, малыш, не думай об этом, нудишь, – недовольно простонала Мишель, чем вызвала ещё одну дозу отвращения. «Ну да, ты просто ещё не обрюхатилась. Кроме того, потом, когда ты станешь неинтересной или некрасивой, потеряешь молодость, то останешься ни с чем. Обычная проститутка».
– Э, нет, Мишель, он дело говорит, между прочим, – серьёзно произнёс Питт, взяв со стола бокал с ромом, отпив с него. – Всё должно быть осознанно. Собственно... – он выдержал паузу, – не об этом. Парень, как тебя сюда занесло?
– Я из участка, гулять вышел, побили на днях, – для убедительности он указал на распухший нос и синяки. – Искал какой-нибудь приличный клуб или бар, первый раз в этой части города.
– Осторожней с полицией, дружок, ты же помнишь про свои часики? – угрожающе сказал мужчина.
– Помню. И я же говорю – побои снимали. Мне смысла-то нет тебя куда-то сдавать, меня самого проверять начнут, попадусь и я под горячую руку, – всеми силами пытаясь не выдавать тревожности, говорил Кавински.
– Поверю-поверю... – Долли принесла меню, осталась стоять, прогибаясь в пояснице, выпячивая свои пятую точку и грудь, обрамлённую декольте. Винс пока просматривал меню. Заметив его голодный взгляд, хозяин заведения произнёс, – Знаешь, что? В честь нашего знакомства, я угощу тебя, выбирай всё, что пожелаешь, можешь даже забрать еду с собой.
– А мне потом пакетики за это разносить не придётся? – уточнил Винс, смеясь.
– Чайные разве что, – отметила Мишель. «Никакого юмора. Тупая как пробка».
– Не-не, раньше шестнадцати я никого не подпускаю к этому, – перебил Питт. – Сколько тебе, к слову?
– Пятнадцать.
– А, ну... В общем, если надо будет, с работой помогу, – заговорщически прошептали.
– Я хочу сделать заказ, – Винс обратился к Долли, которая посмотрела на него, как на дерьмо. – Стейк из говядины медиум
прожарки, пицца «Диабло» среднего диаметра, безалкогольный имбирный эль.
– Принято, – звонко и достаточно приветливо, в отличие от своего выражения лица, сказала Долли, опять упрыгивая на своих каблуках в сторону кухни. «Запомнила?».
– Ты как-то поскромничал, мой дорогой друг, но сегодня всё будет так, как ты захочешь.
– Ты же меня разбалуешь, Питт! – заливисто засмеялся Кавински.
– Привыкай к хорошей жизни, малыш! – он опёрся локтями на край стола, лицом приближаясь к центру. «Почему я то малыш, то зелёнка, то малой? Ну, с ним-то понятно, я не раскрывал своё имя. Сдаётся мне, конечно, что он всё равно узнает его, это лишь вопрос времени. Или уже знает. За большие часы – любой каприз».
Долли принесла заказ на деревянном подносе, любезно пододвинув тот Винсу. Он уже не помнил, когда ел действительно хорошее мясо, котлеты или замороженные мясные продукты... Кроме недавнего супа, конечно. На какие-то значимые события вроде праздников он покупал себе сосиски, но и те были ничем в сравнение с тем, что он ел сейчас... От удовольствия и счастья у парня начали слезиться глаза, он ел кусочек за кусочком, политые соусом. С набитым ртом он поднял лицо на Питта, сказав:
– Питт, это осень фкусно! – девушки засмеялись, сам мужчина по-доброму улыбнулся, подпирая свое лицо кулаком.
– Он же похож на бельчонка, скажи? – радостно спросила Долли.
– Да-да, посмотри, как щёки набил, бурундучок! – поддержала Мишель. «Ещё два прозвища в копилку... Спасибо, что не крысой назвали», – думал парень.
Увлёкшись беседами, компания просидела в клубе до самого вечера, тогда и стало интересно... Сливки Имперского общества, если их можно было так назвать, собрались в «Club of the Emperor». Двери заведения были открыты не для всех, и как же Кавински по-божески чувствовал себя, когда Питт пригласил его остаться, чтобы провести вечер в клубе.
Прожекторы смотрели на танцпол, где яркими огнями плясали по телам и нарядам, ароматы дорогих парфюмов смешивались с запахами кальяна, сигарет, алкоголя и коктейлей – в результате сладкий, дурманящий запах распространялся в помещении. Уличного света в клубе вообще не было, лишь искусственный. Громкая музыка, что-то из попсы, фонка, рока и даже хип-хопа, глушила уши. Кавински быстро влился в компанию, как нитроглицерин в кровь. Он совсем не баловал себя напитками и платным кальяном, но вот когда танцевал... В чувстве танца ему равных найти было трудно, он мог подобрать движения под любую музыку, при этом сохраняя свой несколько бунтарский и харизматичный стиль. За счёт телосложения Винс выглядел эстетично - он был мелким, хрупким и пластичным, компенсируя размеры объёмной курткой. Он не боялся никаких движений, танцевал и на барных стойках, и вместе с девушками подле шестов, и спрыгивал с них на танцпол, оставаясь в его центре, двигал бёдрами, руками, ногами, откидывал шею, поправлял очки и волосы, мог легко подхватить кого-то в танце, касаясь оголённых плеч, поясниц или спины. Для Винса в этом не было ничего необычного и интимного, он же просто танцевал. Развлекаясь под диско-шаром, юноша совершенно забывал о том, что происходило днём, забывал о том, что стрелял, делал наводки, стирал людей - на его руках не было этой крови, грязи, а душу не тяготили выбор и ответственность за него, он был свободен от этих оков. Он ни в коем случае не считал себя порочным и распутным, потому что он не был пошлым. Флирт и кокетство, хотя и были частью его образа, часто подразумевались именно как манера общения, которая у наблюдателя была обусловлена всего лишь одним – попыткой найти родственную душу, которая будет так же открыта, которая заговорит с ним, потому что он такой, какой есть. Или же он хотел разбавить, улучшить, развеселить обстановку в компании, потому часто смеялся, шутил, пускал колкости, но не ради того, чтобы угодить окружающим людям, а просто потому что ему это нравилось...
Тогда вместе с ним танцевала Долли, с которой, кажется, он нашёл общий язык. Она иногда придерживала его, потому что парень до сих пор чувствовал иногда боли в ноге. Девушка была лет двадцати пяти, фигуристая, с шикарными каштановыми кудрями и забавными дульками на голове, внешность у неё была латинская, жгучая. И она тоже танцевала открыто, не стесняясь никого и ничего, дерзко отталкивая от себя назойливых мужчин.
Питт, томный, оставался на балконе, опираясь на перила. К нему подкралась Мишель, аккуратно тронувшая босса за плечо.
– Питт, там пришли... – прошептала она на ухо.
– Уже иду.
Исчезнув в толпе, хозяин клуба удалился в свой кабинет, там открыл сейф, спрятанный в нише над люстрой, достал оттуда несколько пакетов с конфетами, которые обманчиво называли содержимое леденцами с фруктовым соком. На улице он передал пакет девочке лет десяти, которая довольно положила его в багаж своего велосипеда
– Малышка, только ты не ешь эти конфеты, они только для твоих папы и мамы, поняла? – произнёс Питт, погладив девчонку по голове.
– Я знаю, мне сказали, что мне их нельзя. Эх, но иногда так хочется попробовать! – по-детски наивно она вздохнула, обижаясь, надувная губки.
– Может, когда вырастешь, то тоже будешь угощать себя этими конфетками, - поднявшись с колен, он выпрямился, заправив руки в карманы. – Ладно, езжай домой, а то скоро стемнеет.
– До свидания, дядя! – попрощалась она, крутя педалики, чтобы как можно быстрее уехать от клуба.
Девочка надеялась, что успеет попробовать хотя бы одну конфету на площадке, съест её, а потом вернётся домой и скажет родителям, что на обратном пути устала, потому долго возвращалась. Детские пальчики раскрыли пачку с конфетами, но не аккуратно, порвали её – девочка сначала очень раз волновалась, а потом додумалась пересыпать конфеты в простой пакет. «Ничего же не будет, если я просто попробую? Это всего лишь одна конфета, их в пакете ещё о-о-очень много... Да, я попробую, всего разочек». Взяв одну, на фантике которой была нарисована клубника, она развернула леденец и положила себе в рот, положив красочный фант с карман. Сначала вкус и правда напоминал клубнику, а потом... Стало невыносимо плохо. Она упала на землю, широко раскрыв глаза, зрачки расширились, ребёнок забился в судорогах, изо рта пошла пена, глаза слезились. Стук сердца ещё несколько секунд барабаном отбивался, а потом прекратился.
Кавински вернулся домой поздно, слегка пьяный. Он додумался взять с собой остатки еды из клуба, на своей кухне он пробовал тарталеток с маслом, красной икрой и укропом, пританцовывая, дошёл до холодильника, убрал на его полки содержимое пакета. Сходил в холодный душ, а потом разлёгся на кровати, потягиваясь всем телом. Зевнув, с улыбкой обнял подушку, укрываясь пледом. «Чёрт, у меня же завтра последний выходной, а потом опять на работу. А на работе мне дадут пизды за то, что я просидел на больничном, успел обзавестись знакомством с Прокурором, офицером полиции и... Наркобароном? Хорошо, что додумался не пить ту мешанину, которую предлагал бармен из алкогольного ассортимента. У Питта бизнес серьёзный. И я надеюсь, что еда была не отправлена и в неё ничего, кроме соусов и специй не добавляли шеф-повара на кухне, иначе меня ждёт не очень красочный исход. Либо я двину кони, либо меня убьёт Прокурор. И второй вариант мне кажется более устрашающим, потому что на месте того мерзкого мужика я бы оказаться не хотел – легче самому себе башку прострелить, чем ждать, когда её тебе снесут топором».