Она смотрела на Кавински, весёлого, улыбающегося. Его золотые кудри летали в воздухе, парень то и дело поправлял оранжевые очки или придерживал ремень брюк. Взгляд сложно было оторвать – он был красив во всей своей юношеской жгучей натуре. Девушке даже начало казаться, что она начала повторять некоторые его движения, даже не заостряя своего внимания, интуитивно. Пару минут – и в центре танцпола уже не он, а малышка Цесса – малышка Валери. Всё внимание – её, всё пространство – её. Кавински это заметил лишь тогда, когда его спина соприкоснулась с её спиной, а это значило, что на этой сцене он был не один. Немного отойдя, предоставив себе возможность наблюдать: «Ну. Это же мой алгоритм, наблюдать, почему бы и не посмотреть, как развлекается дочка Инспектора, – Винс засмотрелся – пряди её летали в воздухе, а хорошая фигура, подчёркнутая одеждой, создавала образ манящий, но недоступный. Среди прочих танцующих вокруг него девчонок только ей было искренне плевать на то, как бы привлечь внимание кого-то из парней. Валери танцевала для себя, отошедшая от Питта, который сам лишь любовался рядом с новой звёздочкой. – Ну даёшь, Прокурор», – улыбаясь, про себя подумал парень, возвращаясь на своё законное место, которое делить он ни с кем не хотел. Рядом периодически мелькали другие из их небольшой компании, но для Винса все остальные, кроме него самого – блёклость, пустышки и простаки, если он не видел в них харизмы. А он этого не видел. Ему в целом было плевать на их личности, главное, что он может платить за напитки и еду меньше, а ещё может проходить в это заведение беспрепятственно, не достигши возраста, с которого в Империи разрешалось употреблять алкоголь, который активно распивался.
Жаль было только то, что этот клуб не был ночным – конечно, в Империи бы такого не допустили, всем гражданам нужно спать ночью, а не пытаться влить в себя лишний цитрусовый коктейль, после которого они пару=тройку часов без остановки смогут отжигать на танцполе, а потом ещё и заведут «судьбоносное знакомство», результатом которого в лучшем случае будет ещё один источник рабочей силы. Государство не любило клубы и веселящие заведения ещё и потому, что в них чаще всего и обсуждались те идеи, которые никак не могли подходить под те, которыми должен был обладать порядочный гражданин. Но клубы были ещё самым «лёгким», намного тяжелее дела обстояли с пабами, потому что в них ходили те, у кого жизнь была настолько дерьмовой, что не хватало денег ни на какой приличный алкоголь, потому чаще там разливали самогонку, а кто-то – как Винс – приносил своё и пил, не выпуская из рук, размахивая бутылкой в танце, стараясь не попасть ей кому-то по голове и сохранить в своей собственности. Ни одного приличного паба Винс, кстати, за всё время, которое ходил по ним, так и не посетил. Вообще, он был той ещё крысой – прекрасно зная о том, что они были нелегальными, он сдавал хозяев Полиции. умалчивая о том, что сам ночи две назад и лежал там в чьей-то блевотине на полу, случайно на ней и поскользнувшийся. Он был одним сплошным противоречием – работал на Империю, а сам мог нарушать её правила прямо под носом, оставаясь безнаказанным. Прекрасно при том он и понимал, что ликвидирует те места, которые лично ему приносили пользу, он же в них и расслаблялся с другими, такими же, как и он, но в голове вечно маячила мысль: «Если бы этого паба не было, я бы не шёл в него бухать. Если ы я не шёл в него бухать, я был бы приличным человеком, которому не нужно тратить часы на бухло. Если бы я не тратил часы на бухло, я бы покупал себе нормальную одежду, ел нормальную еду и снял бы себе нормальную комнату – хрен с ней, с квартирой. Если бы у меня всё это было, я бы и жил по-другому». Но когда он вновь приходил, заёбанный алгоритмом, который уже в кишонках у него сидел, в очередное место, в которое дай Свет заходил хоть один полицейский за всё время существования, он чувствовал себя свободным, где за ним никто не следил и не заставлял писать отчёты и бесконечно просматривать записи с камер или имплантов, тогда он сразу выпивал что-то «вкусное», где он мог хоть вечно кружить под светом ламп, скрытый в толпе, которая плевать хотела на его алгоритм, и где он мог просто почувствовать себя кем-то, кроме наблюдателя. И, вроде, он должен был защищать такие места, чтобы чувствовать себя свободным от оков, но что-то разумное и рациональное в голове ещё давало намёк на то, что всё его поведение – набор ошибок и сплошная череда неправильностей.
В одно время хотелось наплевать на все правила, а в другое мозг вспоминал, что при принятии решений нужно руководствоваться головой. Если бы он пустил всё на самотёк, отрывался бы как в последний, мог вообще сдать какое-нибудь нищенское подобие паба, в котором сам бы и находился во время его штурма отрядом полиции, его бы тогда взяли самого, стёрли или ликвидировали на месте, но желание жить было сильнее, чем таким тупым образом помереть, так и не сделав за своё несчастное существование столько всего, не испробовав вкус штуки, которую обычно и называли «жизнью». А чего он хотел вообще от этой жизни? Да Свет его знает! Вариант повеситься на верёвке где-нибудь на съёмной квартире его не устраивал, застрелиться из служебного пистолета – вот что включал в себя самый быстрый, лёгкий и относительно безболезненный вариант самоубийства, но у Винса рука не поднималась. Он не понимал не только то, зачем он жил, но и то, зачем ему было умирать. А если незачем умирать, то и не нужно, так ведь?.. Да, кто-то бы определённо сказал, что у него был выбор – покончить с собой или продолжить жить дерьмовую жизнь, но Кавински выбором бы это не назвал. Оба варианта были загадкой, скрывали за собой что-то новое и подавали надежду на интересное, однако первый вариант ему автоматически не нравился, а это значило, что выбор он сделал.
Череда песен закончилась, плейлист захватили медлячки для влюблённых, которые Кавински не очень-то и ценил, потому благородно отступал, кроме того, невероятно быстро вокруг него появлялись девушки, строившие глазки и красующиеся, оттого и не вызывавшие абсолютно никакого интереса.
Поднявшись со слегка ноющей ногой на второй этаж, парень отпил из своего бокала, на минуту присел, а потом понял, что за стол, кроме него, никто так и не вернулся. «Не понял, а она где?..» – вылетев из-за стола, он чуть не вывалился за перила, уперевшись в них руками, глядя, как Питт умело кружит девочку на танцполе, но он видел не только это – в её движениях была горячность. Но не страсть. А ненависть, палящая и сильная, граничащая с холодностью и жестокостью, с которой она пытала, когда никто не видел. Никто, кроме него, не заметил бы этого, потому что не знал, как именно она наносит удары, как может бить. Иногда даже Кавински ловил иллюзию на то, что у Валери в руке был пистолет, которым она бы рада поскорее воспользоваться. Проморгавшись, он уже стоял, нервно подложив под щёку кулак, хмурясь. Он даже фыркнул себе под нос, когда Питт в очередной раз коснулся её талии – но тот сделал это аккуратно, понимая, что за домогательство и совращение несовершеннолетних он сидеть был бы не рад. Удивительное приличие мужчины во всех действиях по отношению к Валери Кавински насторожило. «Я больше, чем на пятьдесят процентов уверена, что он – тот, кто мне нужен».
Рассредоточив внимание от своей персоны, девушка ушла с танцпола, умело впихнув вместо себя в руки Питта Мишель, норовящую сбежать из рук какого-то пухлого богача. Оказавшись рядом с Кавински, она позволила себе не переделывать голос под образ. Валери боком встала к нему, одной рукой облокотившись о перила.
– Отлично танцуешь, Кавински, – его имя было произнесено намного тише, чтобы слышал только он.
– Ах, Прокурор, – такой же приглушённый тон, - вы тоже очень хороши. Для первого раза, – нахальная улыбка, направленная ей в лицо, столкнулась с точно такой же, но по-девичьи загадочной, как и взгляд красных глаз. Красных на красные. – Ты же сюда не просто так пришла, верно?
– Какой догадливый. Может, подтвердишь моё предположение?
– Какое?
– Он торгует наркотиками?
– Верно, – сдавая Питта с потрохами, напоминая себе о пятидесяти часах, ответил Винс.
– В особо крупных размерах?
– Да ты посмотри, какое заведение себе отгрохал, я сомневаюсь, что это держится на щепотке соли!.. – усмехнулся наблюдатель.
– Мне нужны доказательства, я их найду, вопрос времени, – её тон с весёлого сменился на серьёзный, угрожающий, стальной, каким часто говорил Инспектор. «Эта тварь сдохнет так же, как и остальные, своими руками задушу». В её словах Винс ни на долю не смел усомниться, потому заранее сочувствовал Питту. Хотя, зачем бы его жалеть?.. Человек сознательно шёл на то, чтобы получать часы подобным способом, и он совершено об этом не жалел. Винс даже не знал, на что Питт тратил свои часы, которых у него, очевидно, было много. Особого отвращения наблюдатель к нему почему-то не чувствовал. До тех пор, как Валери не сказала ему об одной вещи. – По его вине погиб ребёнок. – Показалось, что она давила на жалость. Но нет, она говорила простой факт, сухо и без капли печали. Уже одного этого достаточно, чтобы ликвидировать.
– Ты сказала, что тебе нужны доказательства, значит, рано ещё обвинять его в чём-то. Может, это вовсе не он. А кто-то другой. Илы доказательства у тебя всё же есть? – «Так я тебе всё и рассказала, ты можешь быть с ним заодно, так рисковать я не намерена. Если я отвечу тебе, что видела его – ты сдашь меня, если скажу, что нет доказательств – всего лишь покажусь в твоих глазах самоуверенной и заносчивой девчонкой. Ничего из этого меня не устраивает, второй вариант менее болезненный, однако…».
– Даже при том, что они у меня есть, ты в этом деле не участвуешь, верно? Никто же не должен знать, что твои пятьдесят часов кое-кто перевёл тебе за молчание? – Валери так позабавило исказившееся лицо Винса, что она с самой самодовольной улыбкой похлопала его по плечу, потом чуть ли не по-дружески. Холодный пот и чуть ли не первородный страх точно ведро ледяной воды опрокинулись на него так резко, что сохранять спокойный вид было просто невозможно. «Всё, это конец. Она сдаст меня, а потом сама же и убьёт. И не надо мне больше думать о том, что я должен есть завтра и сколько у меня осталось часов. Она просто сама же и убьёт меня. – Побледневший Винс остолбенел вдобавок ко всему, что испытывал в момент. Валери, вздохнув, убрала ладонь с его плеча, равнодушно начав смотреть за Питтом. Винс резко перевёл на неё взгляд. А потом так же резко отвёл. Он и не знал, что ему говорить – оправдываться было совершенно бесполезно, это бы не спасло его… Спасла его она. – Не переживай, я уже выиграла для тебя оправдательный приговор.
– Что?.. – едва ли слышно уточнил юноша, от страха дёрнувшись.
– Оправдательный приговор. Исключающее вину обстоятельство – голодная нужда. Не зря же я тогда зашла к тебе, не зря со своего же импланта мне пришлось искать записи, чтобы доказать твою несостоятельность? – Он не знал совершенно, что теперь ему говорить на эти очередные её слова, удивившие ещё больше, чем первые. – Заседание проводилось заочно, поэтому ты даже не в курсе о нём, всё закончилось на предварительном слушании. Всего один аргумент, Кавински, понимаешь? – «Каждый получает по заслугам, и этого ты не заслужил». – Это и есть мой алгоритм – я присматриваю за всеми государственными служащими Империи, словно они мои дети. Я могу их ругать, я могу даже дать приказ их ликвидировать и сделать это собственными руками, но я могу и похвалить, могу помочь и спасти, если человек того заслуживает.
Они стояли отстранённо от всех. Запах алкоголя вокруг душил Кавински, точнее, он так думал, что причина в запахе, но для парня это было самым большим заблуждением. Душил его совсем не воздух, а из ниоткуда взявшийся стыд перед девчонкой, которая вроде бы и помогала ему, но делала это в своей манере, то ломая кости, то запугивая до смерти. Она заметила, что Винс крайне тихо дышит, вероятно, боясь это делать. Стало смешно до самой боли, щекотавшей её самодовольство. Валери знала, что он боялся её прямо сейчас. Думая практически в одном и том же направлении с ним, чувствуя, что загнала его в угол, она без намёка на манипуляцию или садизм сказала:
– Можешь ничего не говорить, если не можешь или не хочешь.
– Я понял. Это было ошибкой. – Слова «спасибо» он произнести так и не смог, да и не хотел, потому что в груди засело чётко ощутимое чувство того, что теперь он перед ней в долгу. «Да я лучше на алгоритме пахать буду, чтобы свою благодарность ей выразить, слова ничего не значат, если они не подтверждаются словами… Вот же втянуло».
– Это главное. Чем меньше мне работы, тем лучше для Империи и наоборот, – она выдохнула, безразлично окинув взглядом танцпол. – Что ж, из моего дела тебя всё равно не вычеркнуть, свидетелем пойдёшь. Из вашего с ним разговора мы узнали недостаточно. Точнее, не то, что нужно. Как он разносит наркотики – это понятно, все так делают и думают, что они не попадутся, но я до сих пор не знаю ещё кое-чего…
– Я правда не в курсе, что он там ещё проворачивает, не вникал. – С сухостью произнёс парень. – Да и не хочу, меня потом наизнанку на допросе вывернут. Я могу отказаться от привлечения к делу?.. – он намеренно дал заднюю.
– Конечно.
– Тогда я не буду в этом участвовать. И даже не проси, я…
– А я и не просила, – уверенный ответ, после которого она сразу ушла за стол.
Валери наблюдала за Кавински, который всё продолжал стоять, опираясь на перила, смотря вниз. «Не хочешь садиться, потому что тут я? Хах, а как же больная и сильно ноющая прямо сейчас нога, наблюдатель?» – сама для себя усмехнувшись, девушка отвела от него взгляд.
Уходить отчего-то не хотелось, хотя и продолжать присутствовать было с рациональной стороны бессмысленно. Взяв себя в руки, девушка отправила Оливеру сообщение: «От: R-900-SSSWt. Кому: R-800-SSD». "2". Время отправки: 22:31». Не попрощавшись с наблюдателем, который своё внимание переключил на Долли, кошкой подкравшуюся к нему, она лишь в знак прощания подняла ладонь Питту, окликнувшему её.
Двери клуба распахнулись, она наконец впустила в лёгкие чистый воздух, который так был нужен ей. Встав перед охраной, повернувшись к ним лицом, она спросила:
– Для того, чтобы покинуть это место, надеюсь, коды не нужны? – с угрозой и вежливостью.
– Нет. Но в следующий раз не отделаешься, малявка, – буркнул один, поправляя напульсник.
– В следующий раз я приеду со своей охраной, – в её словах была правда, а в планах – до конца месяца завязать Питту руки так, чтобы он больше ни к одной живой душе их протянуть был не в состоянии.
Спустя три минуты на парковке показался вишнёвый автомобиль, дверь которого автоматически открылась, предоставляя возможность зайти внутрь. Девушка села, пристегнулась, наконец откидываясь на спинку.
– Ну что, натанцевались, госпожа Наблюдатель? – спросил Оливер, пока пассажирка пристёгивала ремень.
– Я планирую взять это место за три недели, –печатая что-то в телефоне, за который она сразу же схватилась, сказала она.
– Мне кажется, ты своим видом всех там взяла, а насчёт популярности...
– Ты меня явно не понял. – Прокурор всё так же внимательно и старательно что-то печатала, не смотря на юношу. – Я нашла то, что искала.
– Так быстро? Не боишься ошибиться?
– Олли, – ласковое обращение к нему сквозило излишней любезностью, – скажи мне, пожалуйста, я бы стала так говорить, если бы не была уверена в этом?
– Все могут ошибаться. Это нормально. – Пожав плечами, легко ответил он.
– Я не имею права на ошибку, ты это прекрасно знаешь, с меня тогда Прокурор три кожи сдерёт, – для пущей правдоподобности девушка тяжело вздохнула.
– Ой, да чего вы все её так боитесь? – ей даже стало интересно, что Оливер может разболтать о её личности. – Нет, конечно, я не сомневаюсь, что она сможет не только три кожи содрать, а все десять, но это только для особо опасных преступников, а обычных служащих – нет, такого я никогда не представлю.
– Ну, может быть, ты и прав… – с лёгкой улыбкой, выглядевшей печально и обречённо, на самом деле слегка смеясь с ситуации, сказала Прокурор.
Водитель привёз её к полицейскому участку, там Валери смыла с себя всю косметику, расплела волосы, закрепив в более удобный пучок на затылке, переоделась, взяв с собой одежду. «Напоследок она зашла к норке, которую забрали с квартиры, где она её и оставила. Казалось, что животное за короткий срок привязалось к ней.
Ехала домой она уже на другой машине – её подбросил один из коллег отца, которому было по пути.
Придя домой, девушка, переодевшись, отправилась на кухню, на которую скоропостижно пришёл отец.
– Что узнала? – видимо. Ему так не терпелось узнать хоть что-нибудь по делу.
– Есть подозреваемый, есть обоснования и интересные моменты, нет доказательств. В процессе. Завтра утром напишу отчёт. – Не хотелось раскрывать все карты сразу. Для Валери поиск преступника был больше головоломкой, чем задачей, чем являлся он для Войда.
– Хорошо, я прочитаю. Спокойной ночи, – и ушёл. «Спокойной ночи», – подумала она про себя.
Голова коснулась подушки уже в полночь. И в этой же самой голове всплывали те сцены, где златовласый мальчик танцует под музыку, где он искренне улыбается, где их лопатки смыкаются вместе… Она поймала себя на мысли, что это был необычный опыт для неё самой – девочки-подростка, которая за всю свою жизнь никогда не танцевала, никогда не ходила на вечеринки и тусовки. Возможность ходить на корпоративы была не самой привлекательной – она понимала, что ей не место среди остальных снобов., которые в большинстве своём были мужчинами за сорок, среди которых ей было неимоверно скучно. Не ходил на коллективные и неофициальные события и отец, а в этой части дочь была его копией.
Валери составляла ту меньшую часть государственного аппарата, которая состояла из девушек и женщин – в обществе преобладало мнение, что им в политике не место, поэтому «молодым и красивым» если и давали алгоритм, то максимально бюрократический, дабы их можно было легко заменить при беременности и после неё, потому что перебирать бумажки мог кто угодно, шедший работать в органы.
Возраст её смущал ещё большее количество людей, нежели пол, потому что четырнадцатилетнего ребёнка со стажем работы в шесть лет представить себе было максимально трудно. Конечно, эта работа была бюрократической, более ответственной ей бы не дали, но это не умаляло то, что Валери была действительно умным ребёнком, достаточно любознательным, талантливым и старательным, она толком не ходила в школу, потому что занималась по индивидуальной программе, не желая отрываться от книжек и законов даже летом, пока остальные дети бегали на площадке под окном – это было ей неинтересно. Именно поэтому, лишённая большей части промывки мозгов от Империи, она думала совсем иначе, не смотря на алгоритм просто как на задачу, к которой нужно было найти одно, единственно верное решение. Как говорил отец: «Она любит думать и размышлять», что вполне подошло бы для работы в Следственном Управлении Империи. Но дело было в том, что контролировать и организовывать у Валери получалось если не лучше, то так же хорошо, как размышлять. Организация, систематизирование, выявление и исправление ошибок – всё было по её части. Над ней в открытую не смеялись. Но она знала, что её начали уважать относительно недавно, хотя, по большому счёту, мнения ей никакого не было до того, как они относятся к ней лично, потому что она была госпожой Прокурором и оправдывала свою должность.
В какой-то момент Прокуратуру стали называть «Оком государевым» – неизвестно, кто это название придумал. Но оно было крайне точным в описании деятельности Валери. Она видела то. Что остальные видеть не могли увидеть, она узнавала то, что другие не могли узнать, и она делала то, что другие не могли делать. Зная практически каждого государственного служащего в лицо. Зная их детей и родственников, она следила практически за каждым из них.
А у Кавински таковых близких не было, он выпадал из её поля зрения. И это не нравилось. Жутко не нравилось. И особенно сейчас, когда она узнала его немножечко поближе, увидела, на какие пакости он может быть способен, Валери убедилась в том, что ей исключительно необходимо знать и о его жизни. Видеть её.
Хотя, это было не единственной причиной…
Кавински через пару дней вышел на алгоритм – лафа, то есть «больничный», закончилась. Кроме того, из-за того, что он часто болел, больничные дни считались уже за отпуск, а это значило, что тот ему в этом году поубавят... Для многих жителей Империи алгоритм наблюдателей по большей части оставался загадкой, таинственной и пугающей, потому что о подобном не распространялись. Корпус Наблюдателей был одним из немногочисленных государственных органов, в которых был кадровый состав, а не массовый, кто попало попасть в него не мог. Наравне с Прокуратурой Корпус Наблюдателей исполнял надзор, но не за соблюдением законов или действиями должностных лиц, а за гражданами, их поступками, поведением и иногда даже мыслями, которые можно было отследить по импланту – но было это достаточно трудно, перегружало сеть и систему, использовалось крайне редко. Корпус контролировал тех, кто своим существованием, действиями и даже мыслями подвергал Империю опасности. Ликвидация личности – убийство человека или стирание памяти, вот их основная работа. Не каждый сможет взять на себя ответственность за такое неблагодарное дело, а Винс смог. По правде говоря, ему вообще плевать было тогда, какой ему алгоритм припишут, мысли были спутаны. Кавински помнил, как Инспектор Войд сам назвал его алгоритм: «Кавински, Империи нужны наблюдатели. К тому же, смерть ты уже видел и держался при этом хорошо. Будешь под моим контролем, не потеряешься». Войд тогда соврал, потому что Кавински потерялся, точнее, себя потерял.
Парень перезаряжал пистолет, вставлял в него свинцовые пули. «Я уже пару месяцев за тобой смотрю, мужик, и ты мне пипец как не нравишься». Он направил огнестрел на тело, руки которого были прицеплены кандалами к стене. Это был уже сам процесс ликвидации, все приказы отданы и подписаны, а кем – неважно. Он не сомневался, когда убивал, потому что всегда был уверен в исключительной виновности, если дело доходило до убийств. Слово «ликвидация» он использовал достаточно редко, потому что считал его искажением и типичной профессиональной деформацией, да и выражение: «Империя ликвидирует неблагонадёжных граждан и заботится о вас!» звучало в сознании людей куда гуманнее, нежели: «Империя убивает неблагонадёжных граждан и заботится о вас!». Кроме того, очень долго он думал над тем, чтобы понять разницу между убийством и стиранием, потому что и тот, и другой вариант в его голове выглядели дерьмово. Либо ты умираешь, либо всё забываешь – он сначала не понял, а потом понял, что стирание является более мягким наказанием, потому что сохраняет главное – жизнь, а недавние воспоминания ничего и не значат, подумаешь, забыл пару дней, недель, месяцев или даже лет жизни?.. Главное, что ты жив и ещё можешь быть. Винс редко кого сам стирал, а вот ликвидировать приходилось довольно часто…
– Стой, мальчишка! Остановись! Зачем тебе меня убивать, а?! - крики, которые Винс слышал уже тысячу раз, никакие фразы его уже не трогали. Он знал, что он делал, и был уверен в этом.
Направил дуло, прицелился в дёргающееся в агонии тело, спустил курок, и вот – дело сделано, в Империи стало на одного меньше преступника, который мог насиловать, убивать, планировать устроить теракт, мог нарушать целостность и работу экономической системы, мог распространять в массы недопустимую для гражданских информацию – вариантов было много. Совершенно спокойно парень доставал телефон, проверяя, исчез ли в базе номер импланта убитого им только что человека. Надпись: «Мёртв» напротив статуса убеждала в том, что алгоритм выполнен.
Особенно много приходилось расстреливать после митингов, шествий, демонстраций, протестов и прочих массовых мероприятий. Официально они в Империи были разрешены, но когда простой пикет в поддержку экологии переходил в разбой зоомагазинов по причине того. что они являются по своей сути губительными для животных, когда продавцу прилетало по голове ни за что, который мог искренне любить животных, но вынужден был содержать их в клетках ради порядка, тогда возникали вопросы… «Это же совершенно глупо. верно?» – спрашивал у коллег. А ему отвечали: «А что ты именно считаешь глупым? То, что мы убиваем людей, которые в порыве гнева могут намеренно принести вред невиновному человеку, который, в отличие от них, выполнял алгоритм, что?» - вроде бы это что-то оправдывало, но сомнения в голове оставались, и он долго не мог заснуть, так и не понимая, почему именно такая мера наказания в Империи использовалась направо и налево? И никто же не мог ответить на вопрос: «А если мы ошибёмся, а человек погиб, то мы кто?». Ему отвечали самым наимерзейшим образом: «Мы просто ошиблись и очень сожалеем». В такие моменты Винс в очередной раз убеждался, что его коллегами были люди, в голове у которых была если не жвачка, то пустота. «Почему они не понимают, что они – не задача, где четыре всегда равно дважды два или два плюс два? Ещё может быть минус четыре плюс восемь или ноль плюс четыре? А если так подумать, то икс в квадрате с любого исходного числа равен… А, нет, не равен он всегда положительному – если нечётное число умножить на себя нечётное количество раз, то число будет отрицательным. Если уж мы выполняем «алгоритм», который есть и частичка механизма, то разве не бывает так, что частичка ломается не сама по себе, а, допустим, из-за другой частички, но ошибку мы замечаем сразу только в той, которая сломалась и не работает, а уже потом разглядываем. Что другая ей мешает. Хах, да я гений! Это можно объяснить на таких элементарных вещах!» – и он мог целый день потом ходить довольный тем, что придумал простую истину. Правда, делиться ей он с достойным слушателем никогда не мог, потому что даже говорить с ним на темы оспаривания политики Империи боялись, и это безумно раздражало. Может, именно поэтому у юного наблюдателя не было друзей не только среди сверстников, но и даже среди тех, кто был на несколько десятков старше него? Они боялись, а он нет. Потому Кавински удивился тогда, когда Валери сказала, что жизнь во многом несправедлива, что система может ошибаться. Ну от кого угодно ожидал, но не от дочки Инспектора Войда, которую считал до мозга костей проимперской…
Алгоритм требовал исполнительности, которой у Винса было не занимать, а потому ему иногда даже перепадали часики за «лишнюю голову». Иногда его накрывало, в моменты преисполненности юношеским максимализмом наблюдатель подолгу сидел где угодно, уставившись в одну точку, а его руки дрожали или чесались, будто требовали больше никогда не брать в них оружие убийства или, наоборот, норовили взяться за какое угодно дело, чтобы снять это невыносимое и необъяснимое напряжение, чтобы их хозяин уже сказал себе: «Дело закрыто». Чтобы восполнить в своей жизни хоть какие-то эмоции, он иногда пускал не одну пулю, а несколько, пропуская через своё тело цепочку отдач от стрельбы, которая встряхивала и разогревала ладони и голову.
Он перестал колебаться совсем недавно, потому что его вдохновили слова Валери: «Если намерен стрелять – стреляй, думать ты должен ещё до того, как берёшь в руки оружие». Подумал он давным-давно, согласился стать наблюдателем.
Две недели посещения ставшим для него любимого заведения, кажется, облегчили ему жизнь настолько, что мысли о недавних пренеприятных ситуациях вообще не вспоминались.
Поднятый со дна, на которое он опустился, Винс потихоньку начал приводить себя в порядок, как себе того и обещал. Правда, делал он это весьма специфичным образом.
Купил себе витамины, одни пил по будильнику, вторые ходил прокапывать в ближайший медицинский пункт – ставить их себе внутривенно он бы не смог, а принимать любезно и даже чересчур навязчиво предложенную помощь от Питта, которому поставить шприц, как он сказал, было легче, чем аккуратно расписаться в документах, Винс не горел желанием, покупать иглы было дорого, а использовать, опять же, предложенные наркоманом, хоть и запечатанные… Нет, он не настолько доверял этой шпале, которая торчала не первый год и даже не стеснялась этого. В компании над ним все стали прикалываться, потому что обколотые вены были там практически у всех, кроме Долли.
– А ты не принимаешь? То есть вообще? – с лёгким уважением к ней спросил Кавински.
– Не-а, – легко и небрежно, скинувши с плеча каштановые кудри, ответила она. Питта рядом не было, с ним ушла Мишель, крутившаяся с боссом постоянно.
– Что ты тогда в этой компании забыла?
– Мне просто нравится тут находиться, – говорила девушка искренне, неподдельно улыбаясь. – Иногда на алгоритме так пилят, а расслабиться по-другому не получается, поэтому я тут – танцую и веселюсь со всеми.
– Вся из себя весёлая, а по ночам в подушку плачешь? – наблюдатель усмехнулся.
– С чего ты взял? Нет. Если мне что-то не нравится, я просто прихожу сюда и танцую. Сам-то ты не плачешь?
– С чего ты взяла? – резко ответил вопросом на вопрос, фыркнули даже нахмурился.
– Потому что твой алгоритм… – он не дал ей договорить, не любил эту тему.
– Так тебе реально помогают просто… Танцы?
– Помогает. Алкоголь, как ты заметил, я пью редко, но с танцпола практически не ухожу. К слову, пойдём, потанцуем, м-м? – кокетливо улыбнувшись, она указала головой в сторону первого этажа, вниз.
– Я танцую только один, хе-хе, но вместе спуститься не против!.. – лёгкий заливистый смех.
– Ну тогда пойдём, малыш! – она повела его за руку по лестнице, цокая каблуками.
– Я не малы-ы-ы!.. – спешно спустившись по лестнице, он был выпущен ею с разворота прямо в толпу. в которую чуть не упал.
Сама она, навеселе, вышла, принимаясь волнообразными движениями двигать плечами, кошачьей походкой направляясь к Кавински. Со стороны это выглядело так, словно тётя играется с мальчиком, поэтому лёгких смешков и сплетен было не избежать, однако Винс не пытался пойти этому напротив – его слова бы ещё больше раззадорили публику, потому он, отдаляясь от неё, – и не только – вписывался в общие движения, но сразу же выделялся. То ли своей харизмой, просачивающейся даже через движения, то ли за короткое время похорошевшей внешностью…
Он смог сходить в парикмахерскую, где ему срезали сухие и поломавшиеся длинные пряди. Купил хорошую бритву, чтобы не оставлять надоедающей колючей щетины. Каждые утро и вечер мыл лицо парой-тройкой средств, на которые хватило часов. Стал уделять хот какое-то внимание потрескавшимся губам и шершавым рукам, то и другое старательно смазывал то помадой, то кремом – и то, и другое, пришлось взять на перекупе, не первой свежести – просроченные на пару годов средства всё равно свою функцию выполняли, так что претензий к ним не было.
Единственное, ему не удалось обновить себе одежду, но он стал относиться к ней бережнее, чем раньше – иногда замечал за собой, что аккуратно складывал её, даже с некой любовью поправляя смявшиеся уголки. Сам с себя смеялся. Всё вовремя менял, по дому ходил иногда только в белье, потому что безбожно потел и не хотел лишний раз отдавать часы за стирку, которая в его жилом комплексе была общая – в подвале здания располагалось несколько стиральных и сушильных машинок.
Старые привычки не позволяли ему находиться в душе дольше трёх минут – боялся, что счётчик покажет крайне неприятные цифры за воду, потом как понял, что платит копейки, так радовался, словно дитё малое, которого посадили в тазик и разрешили сидеть в нём хоть весь день!..
Самые обычные продукты, которые раньше были для него роскошью, по типу сосисок или плавленого сыра, тонко нарезанного квадратными листами, он хранил долго, запрещая себе много есть. Пришлось грамотнее составить бюджет, чтобы при приёме пищи по три раза в день суметь дожить до следующей выплаты рабочих часов. Иногда, всё же, приходилось по утрам совать два пальца в рот от уже ставшего обычным неприятного обращения в области груди и выблёвывать из себя то воду, то желчь, но, к счастью, это произошло всего три раза, а потом он начал пить таблетки для кишечника… Обычно не принято говорить о проблемах с желудком и пищеварительной системой, но именно в моменты, когда он сидел со слезами на глазах, которые произвольно выступали при рвоте, над туалетом, то понимал, насколько же их недооценивают. Вкусовое разнообразие, ранее заканчивавшееся на пяти блюдах, пришлось расширить, потому что от одного вида яичницы в туалет тянуло не меньше, чем от засевшей внутри желчи. Какие-то казавшиеся нелепыми рецептики он искал в социальных сетях, потом кое-как делал, а потом сидел и жевал недожаренное или недоваренное. Но достаточно сытное – он ещё и заметил, что набрал целых полтора килограмма!
Спортом заниматься было тяжело. Хилый и слабый, он не мог отжаться больше десяти раз, не мог бегать дольше трёх минут – задыхался и чуть ли не падал на землю или беговую дорожку в бесплатном спортзале. Куда приноровился ходить. Мышцы всего тела безбожно болели, так. Что на каждый следующий день он как старик мучался от болей в них. Он понимал, что работа наблюдателем может быть не только сидячей – приходилось иногда гоняться по Альт-Сити пешком за каким-то человеком, не бегать, но успевать идти так точно. Да и очень уж ему хотелось выглядеть по-человечески, чтобы для самого себя и выглядеть здоровым и привлекательным. Цели быть красивым для других у него не было.
Только для себя. Всё для себя любимого.
Резкие изменения в его сознания произошли как раз в тот момент, когда он первый раз остался на новой квартире. Он бродил по ней, мечтая, куда поставит телевизор, насколько он будет большим, какую купит посуду, микроволновку, кофеварку и ещё парочку приблуд для кухни. Он думал о том, какие вещи будут висеть в его шкафу, даже выбирал их в онлайн-магазине, откладывая в корзину. По привычке думал брать самое дешёвое, а потом одумывался, вспоминая о том, что качественная и дорогая вещь лучше, нежели дешёвая и, очевидно, не качественная… Отвлёкшись от мечтаний, он понимал, что его двадцати часов не хватит практически ни на что из того, что он хотел. Двадцать рабочих часов – как же он ненавидел эту сумму, потому что только десять нужно было отдавать за аренду его прошлой квартиры, ещё четыре за коммунальные услуги, оставшиеся шесть делились на еду, которая занимала обычно около четырёх, а остальные… Ну, вот их и можно было потратить на себя, целых два часа, просто замечательно. Часть из них всё равно уходила на транспорт, услуги связи или чего ещё. Мелкие и постоянные траты, которые съедали бюджет, каждый раз вгоняли его в раздражение, но отказаться от них он не мог.
Возвращаться в приют для детей, чтобы не тратить часов на аренду жилья и питание он не хотел. В Империи они работали по-особенному: после выхода из приюта ты должен был отплатить ему теми часами, которые организация тратила на твоё содержание. И хоть сама эта организация была паршивой, платить приходилось дорого и долго – так ему говорили старшие, которые выпускались. Многие просто уезжали на заработки в Омен-Сити или сельские поселения. Никакой из вариантов Кавински не нравился, не хотел юноша ни в какую быть по гроб жизни обязанным Империи за то, что, по его мнению. Должно было даваться бесплатно. «Вот вышел бы я из этого многострадального детского дома в восемнадцать лет, и что? Мне там не нравилось, условия были паршивыми на редкость, нет у меня никакого желания помогать им. Да, жаль мне таких же ребят, как я. Но у меня самого проблем хватает, не хотел бы, да и не хочу я ни с кем делиться часами. Вот сели бы условия в нём были хорошие, был бы совершенно другой разговор, потому что, это очевидно. Когда тебе добро просто так делают, тебе чаще всего, хоть и немного. Но хочется сделать в ответ, а если это «добро» в добровольно-принудительном порядке требуется, то какое же оно тогда лицемерное! Да пошли они все к Чёрту тогда!».
Приют вообще был для него красной тряпкой. «Ноги моей там больше не будет», – сказал он себе, как только его выписали из списков опекаемых. Нужно было общаться ради приличия с глупыми детьми, нужно было слушать крики малышей и, в противовес им, крики воспитателей, которые бегали за неугомонными и шелудивыми отрядами детей. И эти дети Кавински принимать не то чтобы не хотели, он сам их сторонился. К ним нелюбви или ненависти он ни в коем случае не испытывал, но и с распростёртыми объятиями принимать не собирался. Он не делился едой. Книгами или карандашами, которые у него остались после того, как самое главное – родительскую квартиру – у него нагло забрали. Зато со старшими он, ой как, любил общаться…
То, что ему помощи не у кого было попросить, это было неправдой. Он мог, но не хотел – гордый слишком был, даже тогда, когда валялся на полу в своей квартире, не в силах подняться от болей в животе, сжимаясь на кафельном полу. Друзей, да, не было, но он не намеревался даже звонить в скорую помощь или идти в больницу или коллегам, кое-кто из которых вообще предлагал усыновить Кавински в собственную семью, но тот отказывался. Винсу было стыдно перед стариком, хоть он и совсем не бедствовал, жил с женой и сыном припеваючи. Доброй души был человек, и пользоваться его добродушием парень не хотел, опять чувствовал себя обязанным.
Да, странным он был. От других ничего брать не хотел, сам ничего отдавать не собирался, но знал, что Империя ему должна, всё бесплатное и государственное охотно брал. До того, чтобы просить подачки на улице, он ещё не дошёл своим достоинством. Которое многие бы назвали ничем, если выбор стоит между ним и смертью.
Таким образом, свое «спасение», которое он не боялся так называть, он воспринимал как должное от Империи, а то, что это сделала какая-то Валери ему было совершенно безразлично.
Пятьдесят грамотно распределённых часов, месяц бесплатного проживания в очень даже хорошей квартире и сильное желание стать человеком и вывернули его наизнанку. Мотив был материальный, но тем он и был хорош – потерять хоть один рабочий час или спустить его на какую-то фигню было подобно фатальной ошибке. Даже на работу и в клуб он ходил теперь только пешком, потому что. во-первых: это было бесплатно, во-вторых: так он занимался спортом. если так можно было назвать бег чуть ли не по воздуху, чтобы не проследить комендантский час или не опоздать на алгоритм в Полицию.
Дни стали если не хорошими, то после них хотя бы не было желания повеситься, выстрелить себе в голову или просто умереть во сне по нелепой и несчастливой случайности. Всего две недели он так прожил, а уже вцепился зубами так, словно такой его жизнь была с самого рождения.
В рабочие дни он просыпался, делал зарядку, приводил себя в порядок – тело, лицо, волосы, личная гигиена. Шёл завтракать – выпивал обычно кружку чая с достаточно пресным печеньем или сушками. Потом бежал на алгоритм, слушая музыку через наушники, у которых при малейшем отходе провода от разъема телефона искажался звук. Там сидел за компьютером, молча завидуя тем, кто работал с личных ноутбуков – даже подключить к сети этой адский механизм было чем-то сверх, если ты не знал, как именно это делается, но за полтора года Кавински приноровился и справлялся вполне успешно. Выполнение алгоритма в течение четырёх часов. Обед в общей столовой – кофе пить он себе запретил, да и после того, как его вырвало после последнего его принятия, как-то не хотелось. А потом снова алгоритм, но уже с увеличением рабочего времени до пяти-шести часов. Он понимал, что карьерный рост даст одни плюсы – часы, которые точно окупились бы, и высокий уровень доверия, а выполнять практически ли не на автомате алгоритм было не так уж сложно и не так раздражающе, а при малейшем сомнении в полезности этого занятия, когда всё бесило неимоверно сильно и хотелось сломать монитор и, по меньшей мере, запустить процессор, который Винс не смог даже поднять, Инспектор Войду в лицо, мечты и цели о материальных благах перевешивали, и он продолжал… Чуть ли не счастливый, сбегая с алгоритма, он торопился в клуб, в котором, как он знал, Питт уже ждал его со всей компанией, и в котором можно было действительно вкусно поесть хотя бы раз за день, а во второй взять остатки и доесть их ближе к ночи, чтобы не чувствовать голод после танцев наутро. Там он задерживался, не замечая течения времени, в отличие от алгоритма, танцевал до упаду, наконец чувству, что жизнь его медленно, но верно становится лучше. После «Club of The Empeor», как и говорилось, бежал на квартиру, там в душ и спать. Спать в тёплой и сухой постели, обнимая подушку и подминая под себя одеяло, сонным взглядом рассматривая цвет света от уходящего за горизонт Солнца, внутренне восхищаясь романтикой и тем, что всё наконец-то налаживалось…
«Да, налаживается, а потом будут выходные, и я смогу проспать хоть двенадцать часов, потом встану, треньку сделаю, поем, сяду за книжку… Блин, давно же я их не читал, на самом деле. А потом можно вообще всё, что угодно делать до самого понедельника, если срочняк на в Полицию не вызовут. И надо обязательно помыть квартиру, пыль вытереть, полы пропылесосить и помыть – не буду же я превращать её в убогую, как прошлую, фу. Так-с, потом можно в библиотеку уйти, так компьютеры и ноутбуки есть, а что-то из этого определённо мне нужно… Хах, а две недели назад я даже не мог задуматься о том, чтобы купить себе кофту!.. Да-а-а-а… Ем хорошо, работаю – ну, нормально, часы есть, даже спортом занимаюсь и на досуг времени хватает, вот шикарно… Потихоньку-помаленьку и я стану жить, как хочу, и буду делать то, что мне нравится. Хах, счастливый буду, короче!..».