– Вот именно! – парень не ожидал от неё такой смены тона, тот показался ему колеблющимся на грани истерики. Она подошла к подоконнику, положив на тот ладони, опуская голову. – Я поднимала этот вопрос в Суде, хотела, чтобы его лишили права занимать все алгоритмы, которые несут угрозу здоровью. Но Судьи, вспомнив о том, что у граждан Империи, состоящих на государственной службе, есть исключительное право отказа, предложили ему подписать его. И он подписал. При мне. – Она говорила, недовольная, тоном, похожим на родительский или приказной у руководителя, отчитывающего молодого сотрудника за решение, которое по всей своей очевидности было неверным, но притом сотрудник этот был равнодушен и слеп к предупреждениям. – Даже при противопоказаниях по состоянию здоровья, но при желании выполнять алгоритм, он имел полное право сохранить его. Я ничего не смогла сделать. Империи нужны наблюдатели – и Судьи, и Инспектор, и я – мы пытаемся сохранять вас, выгораживаем, помогаем. Но в тот раз я была против. Мне хватило сил выслушать лекцию от Судей том, что я ненадлежащим образом несу свою службу, сразу же я получила выговор в личное дело, и тогда от стирания меня спасли только положение и авторитет отца. – От её слов Кавински стало не по себе, он не видел такой Валери. Валери, в руках которой, как казалось, была вся власть мира, но не способной что-либо сделать. И он не знал, что даже ей угрожало стирание: «Разве дочь Инспектора можно стереть? Это же так дико... Это невозможно, – парень читал строки документа, посмотрел на подпись Вернона, тяжело дыша. Но она дала ему ещё один документ, закреплявший её обязанность на неразглашение личной и врачебной тайн касательно здоровья старика. – Она не могла рассказать это его семье», – сочувственный взгляд обратился на Прокурора. – Поэтому я – косвенная причина его смерти, и ты не можешь это отрицать, поэтому я не солгала ни Лаванде, ни Оливеру. Я не смогла защитить и спасти Вернона, – она наконец повернулась к Кавински лицом, спокойным, но нахмуренным, забрала из его рук документы, сложила их и убрала обратно в сейф, с тяжестью закрыв.
– Но... После его смерти ваши правоотношения должны были закончиться, разве ты не имеешь права сказать сейчас?..
– Нет, не имею. Это похоже на процесс принятия наследства, наследодатель умирает, но оставляет за собой завещание, которое, если оно составлено по всем правилам, нельзя нарушить. Есть, конечно, исключения, но мы не об этом, суть ты понял. И ты – тоже не имеешь права им что-либо говорить, если, конечно не хочешь, чтобы меня стёрли.
– Не хочу, конечно, что за вздор?! Ты же... А... Эм... – Он долго формулировал мысль в своей голове. – Мы же не можем вечно с тобой бегать друг от друга, верно? – вновь серьёзно спросил парень, резко поменяв тему разговора. Девушка вернулась в своё рабочее кресло.
– С чего ты взял мысль о том, что мы это делаем?
– Ну, знаешь, я, конечно, использую не совсем корректный факт... Нет, даже не так: я скажу то, чему ты найдёшь логическое объяснение, которое сделает невозможным факт его использования... Короче, Оливер, – она вскинула одну бровь, – он много чего наговорил о тебе тогда, но он же просто был в шоковом состоянии, верно? Такую чушь говорил, представляешь? – он грустно усмехнулся.
– Всё, что при тебе вылетело изо рта Оливера – правда, не утруждай себя пересказом его криков, - Прокурор была совершенно спокойна, не ожидая услышать ничего нового. – Если он, конечно, рассказал тебе всё, что обо мне думает и знает. За исключением того, что я не принимаю ничего – ни лекарственных, ни наркотических средств.
– Что?! А это тут ещё причём?! – Кавински побледнел, испугавшись. – Он мне ничего такого не говорил… Откуда ты взяла, что он так о тебе думает?
– Он сказал мне это в лицо, – спокойный ответ. В глубине души она понимала, что не могла винить Оливера за то, какой его защитный механизм сработал при смерти отца, она сама до сих пор не была в порядке, но у неё это проявлялось по-другому – девушка замыкалась в себе. Кавински ещё пребывал в шоке от того, что ей сказал Оливер: «Да, теперь я понимаю, почему у них не дружеские отношения… Ну и дурак Оливер, это же пиздец обидно, когда тебя наркоманом считают. Да и он должен был понимать, что ей тоже тяжело, она потеряла дядю, а он отца. А я наставника».
Вернон встретился Кавински чуть ли не в первый день пребывания парня на алгоритме. Старик относился к новенькому лучше всех – да он в принципе был доброй души человек, ни с кем не конфликтовал, любил свою семью и ещё с порядка десяти детей, которые называли его своим дядей, а друзей у него было много, целая тьма, с каждым из которой он здоровался на улице, если встречал.
Кавински, может, и не видел в Верноне родительскую или наставническую фигуру так уж сильно, но он уважал старшего. Вернон даже не подозревал о том, что Кавински ходит по барам и пабам, много выпивает и имеет в своём кошельке от силы часов пятнадцать. Потому что это тщательно скрывалось от самого Вернона, от Лаванды и Оливера. Парень не хотел показываться в таком свете людям, которые видели в нём только хорошее, всегда с теплом принимали у себя дома и предлагали официально стать частью своей семьи. «Я разочарую их. Они узнают, что я пью, тогда Вернон будет хмуриться. Лаванда будет плакать, а Оливер будет считать меня полным дураком… Нет, я не могу скинуть на них ответственность за меня и моё воспитание и содержание», – хотя у семьи Вернона не было проблем с финансами, Винс не хотел становиться обузой.
Вернон сам предлагал Кавински ходить на совместные миссии. В первый совместный поход юноша даже не догадывался о том, как спокойно такой позитивный и похожий на воплощение добра человек может убивать. А Вернон ещё как мог. Конечно. Он не пользовался изощрениями, просто стрелял. Винс спросил у него самый интересующий его вопрос: «А Вам не совестно?», на что получил ответ: «Нет. Я понимаю, что этот гражданин опасен, а я хочу обезопасить Империю. Я боюсь за своих жену, сына, за свою племянницу, за всех детей и взрослых, которые могут стать жертвами дел и мыслей опасного человека. Я не воспринимаю уже эту личность как человека, он для меня и всех – угроза». Кавински не видел в тех, за кем он следил. Явной угрозы, которой бы боялся, но он стал действовать по такому же мотиву – так было куда проще объяснить, почему ты можешь со спокойной душой стирать кому-то память или отнимать чью-то жизнь. Ему в этом помог старший наблюдатель – стало действительно легче. А сейчас, когда он погиб, было тяжело.
– Нет, послушай!.. – горячо сказал Винс, желая переубедить. – Он говорил, что тебе было плевать на смерть Вернона. Он говорил, что у тебя нет души, нет эмпатии. Он говорил, что у тебя не было, нет и никогда не будет друзей. Он говорил, что я – никто для тебя. Скажи, разве хоть что-то из этого является правдой?! – Кавински вскипел, у него было ощущение, что он разговаривал со стенкой, потому что непоколебимое лицо напротив равнодушно слушало. «Мне нужно это сказать. Сейчас», – сердце у неё заныло, заскрипело.
– Правда, – она ответила ему прямо в глаза, железным тоном. На несколько секунд Винс опешил, встал на ноги, склоняясь над ней, не веря своим ушам.
– Что, мать твою, из этого правда?! Скажи мне?! Ты мне объяснишь хоть что-то или нет?.. – он понимал, что был не в том положении, чтобы кричать.
– Я уже дала тебе ответ, ты его не расслышал? – холодный тон.
– Ты, блять, издеваешься надо мной?! Ничего из этого – не правда! Я отказываюсь верить в это, – он злостно смотрел на Прокурора. Девушка спокойно встала, одну руку убирая за спину, другой сняла с его батареи куртку, протягивая ему. Немного не понимая, парень взял.
– Мне бесконечно жаль, что Вернон умер, в этом ты прав, – с пассивной агрессией начала Валери, глядя прямо на Кавински. – А остальное - чистая правда. Мне не знакомо понятие дружбы, не знакомо понятие эмпатии, и за душой у меня ничего нет, – резала она. – У меня есть единственные люди, дорогие мне, и ты знаешь, кто это. Если ты не заметил, что у меня нет друзей, то из тебя так себе наблюдатель. У меня есть коллеги и подчинённые, всё. И ты, наблюдатель – моя работа, ничего больше. И на сегодня, Кавински, моя работа окончена, так что попрошу уйти. – Она требовательно смотрела. Винс ударил по столу рукой. Девушка не шелохнулась.
– Ну уж нет, я никуда не уйду!.. – громко прикрикнул он в ответ, пытаясь задержать свой взгляд на её лице.
– Проблемы со слухом? Или некуда выплеснуть свой детский инфантилизм? – вкрадчиво произнесла она. – Пошёл вон из моего кабинета, – приказной тон.
– Ты?! – он хотел было начать возмущаться ещё громче и ещё больше.
– Не «тыкай» мне, я по-прежнему Прокурор, лицо, которое равно по своему положению Инспектору, прямым подчинённым которого ты являешься. Никакого права у тебя нет обращаться ко мне, как к своей подружке. – Наблюдатель чуть ли не задохнулся от возмущения, раздувая ноздри.
– Одно моё слово – и Вас сотрут, – жёстко ответил Кавински. Он нашёл прекрасный ответ на её ядовитые слова, пытаясь манипулировать, заставляя прислушаться к себе. – Не боитесь, Прокурор?!
– Не боюсь, Кавински. Тебе же лучше будет, разве нет? Пусть меня сотрут или убьют, мне будет всё равно. Тогда, возможно, и тебе станет легче, разве не так? – она чувствовала, что играть на равных с ней, а тем более на её чувствах он не мог. Внутри всё и рушилось, и возводилось, точно массивные скалистые и ледяные горы с жерлами вулканов внутри.
Кавински поверить не мог, что это говорил тот же человек, который сам утешал его, проводил с ним время, смеялся, который танцевал с ним и готов был приехать и помочь по одному его зову. Он не мог этого понять, думал, что она сошла с ума. Но у него не было нервов на то, чтобы терпеть это всё, чтобы обдумывать свои слова – кровь ударила в голову.
– Я повторю свои слова: выйди из моего кабинета.
Развернувшись, Кавински покинул комнату, хлопнув дверью. Валери смотрела ему вслед пустыми глазами, она до боли закусила губу, до крови поцарапала свою же руку. Глубоко вдохнув, опустилась на стул, положила пальцы на переносицу, потирая её. Она опять начала глубоко дышать, казалось, что воздуха из открытого окна уже не хватало, Прокурор продвинула кресло к окну, легла на подоконник, прижимаясь виском к охладевшей каменной поверхности.
«Всё, теперь остался лишь один человек, который мог бы переживать по поводу моей смерти... Сложно будет заставить отца ненавидеть меня, при этом продолжать деятельность Прокурора – сложнее, чем с остальными. И нужно следить за Кавински, чтобы иметь контроль над ситуацией. Я не могу подослать к нему Кайла, он сразу поймёт, в чём дело. Нужен кто-то совершенно другой, надёжный, не болтливый, но способный... И мне нужен не один такой человек, а несколько. Точно. Что там по собственному подразделению?». Она написала ещё одно заявление, распечатала его, аккуратно положила в файл, чтобы не испачкать кровью с пальцев.
Сразу же пошла в кабинет отца, чтобы получить его подпись. Аккуратно постучавшись в дверь, получила разрешение, вошла. Уверенно подойдя к столу, продвинула к рукам Войда бумагу. Он сначала посмотрел на дочь, потом на документ, прочитал его, молча подписался, поставил печать и передал ей в руки.
– Значит, всё серьёзно? – в его голосе даже можно было услышать удовлетворённость.
– Произошло достаточно событий. Я не могу закрывать на это глаза, – голос, полный решимости. – Я не могу позволить себе оставить Империю такой же, какой она является сейчас. Я отправлю тебе проект, который готовлю уже несколько месяцев, прочти его. Если всё устроит, я отправлю Главному Секретарю.
– А судьям? – Войд задумался.
– Они не одобрят, ни один, я это предвещаю.
– Меня уже пугает то, что ты там написала, – недобрым голосом сказал мужчина.
– Как я сказала, без твоего разрешения я ничего не сделаю.
– Инициатива наказуема, Прокурор, ты же это знаешь? – он редко обращался к дочери таким образом, но сейчас это обусловлено.
– Всё, что не разрешено, запрещено, я знаю. Закон, характерный для бюрократии. Этот закон не работает на практике, и у меня есть все основания для того, чтобы развернуть его силу на сто восемьдесят градусов.
– Ты хочешь разрешить людям делать все, что вздумается?
– Разрешить – не дать абсолютную свободу. – Он был явно не доволен, сомневаясь в разумности слов, произнесённых дочерью, но сдерживался, обдумывая мысль.
– Отправишь мне, обязательно, я просмотрю.
– Конечно. – Она развернулась, идя к двери, – Я домой.
– Хорошо, поезжай, я за тобой.
«В самом деле, что она за чушь несла?! Разве я должен был поверить? Она же делает со мной то же самое, что с Лавандой и Оливером – отталкивает от себя. Зачем?.. Как я в моменте этого не понял?.. Мог ли её заставить Войд? А ему это для чего, неужели настолько ревность в голову ударила? Ну уж нет, я так просто от неё не отвяжусь, одна же останется, дурочка». Кавински ехал к себе. Дворники на переднем стекле двигались из одной стороны в другую, смахивая брызги, летящие с дороги. Он ехал относительно спокойно до того момента, как на перекрёстке его не накрыло волной грязи, вылетевшей из-под колёс чьего-то автомобиля.
– Ах ты сука! – он даже выругался вслух, понимая, что ему придётся ехать по городу, «как чмошнику», а ещё придётся заезжать на мойку. – Гандон, мне же всё окно и зеркало перекрыло!
Он нервно достал из бардачка салфетку, а потом понял, что не сможет посредине дороги остановиться, чтобы протереть – пришлось заехать в какой-то двор, чтобы не мешать движению машин. Юноша вышел, начал аккуратно стирать грязные разводы. Он перед этим огляделся, первый раз наблюдая это место Альт-Сити – какая-то непривычно пустая и тихая улица, особенно для района, недалёкого от центра города. Двери подъезда открылись, из них выбежала трёхцветная кошка, агрессивно мяргнув перед этим, белыми лапами убегая по самой сырой земле, которая была засажена несколькими видами цветов. Из страшненького на вид подъезда вышла девчонка с двумя по-детски неуклюжими чёрными пучками на голове, и она до сих пор была в одежде с серым цветом, алгоритма у неё ещё не было. Та убрала руки в карманы, вальяжно спустилась со ступеней, посмотрела в сторону убежавшей кошки, и прокричала:
– Беги давай нахер! Задолбала обои царапать! - Кавински про себя лишь отметил, что голос у неё был максимально противный, дерзкий, звонкий, режущий по ушам. Он оглянулся, нахмурившись, посмотрев с осуждением – и она тоже посмотрела на него, жуя жвачку. Пошла навстречу, шлёпая кроссовками по лужам. – Крутая тачка, – сказала она, чавкая. «Ну началось...» – он закатил глаза. – Ты даже не скажешь ничего?! – пискнула незнакомка, вызывая ещё большее отвращение к своей личности.
– Я старше, обращаться ко мне нужно на «Вы», – потирая стекло, сказал он, со скрежетавшими зубами понимая. Что перенял это выражение от Валери. – а ещё ты незаслуженно накричала на кошку.
– Она животное, какая разница?
– Она живая, тоже умеет злиться и обижаться.
– Ты зануда, – она всё больше растягивала жевательную резинку.
– А ты вредная, – буркнул себе под нос. – И я же просил...
– Так ты не старый, – усмехнулась девчонка.
– Дело не в старости, а в уважении к старшим, – вздохнул Кавински.
– Я тебя первый раз вижу, с чего мне тебя уважать?
– Это вежливостью называется.
– Так уважение или вежливость, определись уже?! – она опёрлась локтем на его машину.
– А ну отойди! – прикрикнул он с другой стороны, обегая машину, подходя к девчонке со спины, своей рукой убирая её локоть. – Вмятину ещё оставишь мне, – ворчал он, беспокойно осматривая место.
– Да ничего с твоей машиной не будет, не кипятись! – оправдывая себя, воскликнула она.
– Слушай, иди погуляй в другом месте, – пассивно-агрессивно сказал наблюдатель.
– Нет, я здесь хочу, и я тут живу вообще-то, а твою машину первый раз вижу – ты и гуляй подальше, – она дерзила, мило улыбаясь, и то, и другое невыносимо бесило.
– Сейчас уеду, – выпалил юноша, садясь на водительское, желая побыстрее закрыть дверь и нажать на газ. Девчонка крепко взялась за дверцу, не давая её закрыть, с любопытством рассматривая внутренний вид машины.
– Я с тобой хочу «погулять», – сказала она, игриво смотря на Кавински, который, если бы мог, тотчас послал бы её куда подальше, но он был выше этого.
– Девочка, я не знаю, что там у тебя в голове, прекрати кривляться и дай мне спокойно уехать.
– Не дам, – и она хихикнула, руками удерживая дверь, переставлять пальцы, словно мешая парню смахнуть их. – Я уважаю людей, которые делают так, как я хочу, а я хочу, чтобы ты покатал меня!
– Да мало ли, что ты хочешь... – злобно и тихо сказал он.
– Ну, ты же хотел, чтобы я тебя уважала. Так что? – Поняв, что просто так ему не отделаться, Винс придумал способ, который помог бы избавиться от девчонки.
– Ладно, садись, – тяжело вздохнув, сказал он.
– Правда?! – воскликнула она радостно.
– Правда, – он указал большим пальцем на переднее сидение.
– Класс!.. – сверкая пятками, она побежала, а когда обошла машину, Винс резко сдал назад, проскрипели шины, он хотел поехать на основную дорогу, но мелкая встала прямо на дороге, размахивая руками и что-то крича ему на всю улицу. «Да ты тупая что ли?!» – и он агрессивно нажал на сигналку – та заорала на весь микрорайон. Девочка, закрыв уши, отошла в сторону, крича ещё что-то вслед его уезжающей машине.
«Блять, да ну нахуй, никогда больше не заеду в этот район, – он поморщился, сжимая руль. – Вот почему есть такие, как Валери, а есть... Вот это. Упаси Свет, лучше вообще детей не заводить, это охраняет общество от появления вот таких кадров. И мне плевать вообще, что там у неё за проблемы в семье или с головой, родители должны были башкой думать или, ну, родственники... Та фиг с ней, не моё дело. Хотя, наведу-ка я справки на эту беспризорницу, пусть с ней соцы дальше разбираются... А с Валери мне что делать? Раздражать её как-то мне не очень хочется, иначе я встречусь с Верноном намного быстрее, чем планировал. Вряд ли она хотя бы видеть меня захочет, но... Она же за мной наблюдает, верно? Если мне будет плохо – у неё не останется вариантов, кроме как приехать, чтобы вытащить меня из очередного клуба в состоянии наигранного алкогольного опьянения. Гениально же! Пару раз можно даже нарушить комендантский час во время её патрулей, по шее я получу, но выиграю время, чтобы поговорить». Почему-то в голове Кавински всё выглядело достаточно просто и легко, но он тогда просто не знал, что возникнут некоторые проблемы. Во-первых, он ни малейшего понятия не имел о том, когда Валери должна была обходить улицы. Во-вторых, он не знал, какая именно область города закрепляется за Прокурором. В-третьих, как раз самое сложное состояло в том, чтобы разговорить Валери, особенно после того, что между ними произошло.
Кавински несколько дней подряд гулял по ночному Альт-Сити, убегая от полицейских, скрывая лицо за капюшоном. Понимая, что на открытых местностях проверять не будут, заходил в трущобы и районы с высотками, тёмные закоулки и заброшенные переходы – ему просто становилось интересно рассматривать поросшие мхом и грибами каменные строения, там парень находил древние ящики с просроченной продукцией. Бродить среди панельных домиков казалось ему слегка романтичным, а особенно под музыку, которую он ставил в это время на своём плеере. Он фотографировал виды, которые казались ему привлекательными в своей мрачности и разрушенности. Он даже иногда ловил беспризорных детей и вёл их тайком к хорошим детским домам – а в детских домах он начал разбираться, особенно после того, как побывал в одном из них. Потерявшихся детей просто возвращал родителям, получая взамен много благодарности. Бездомные и пьющие компании он старался обходить стороной, но докладывал о них полицейским через сообщения, чтобы те разгоняли эти маргинальные компании или вызывали в помощь сотрудников социальных служб.
В один вечер парень и вовсе гулял на старой набережной, где совсем не было работающих фонарей, смотрел на всплески моря под луной. Запах морской соли ему не то, чтобы нравился, но раньше ему не доводилось в одиночку гулять по пляжу, это был просто интересный и новый опыт. Безлюдные места под покровом ночи выглядели даже привлекательнее. нежели днём, наполненные людскими массами. Одной ночью он даже снял с ног кроссовки и зашёл в едва тёплую воду – вспомнил пару раз из жизни, когда мелким убегал из дома далеко-далеко к речкам или озёрам. Но больше всего ему на пляже нравилось просто сидеть на скамейке с закрытыми глазами и слушать музыку, которая в одно время держала его в реальности. в другое же отдаляла от неё на несколько миль.
Посещал разные парки, о которых раньше не слышал. В Альт-Сити было не очень много зелёных островков, в основном все находились за городом. Парков было больше всего в районах с частными домами, потому что люди старались обустраивать придомовые участки при помощи кустов, грядок, клумб, деревьев. А сот сами домики были... Одинаковыми, потому что градостроительство было исключительно в ведении центральной исполнительной власти – самоуправство, касаемое выбора цвета кирпича твоего дома запрещалось, это элементарно зависело от типа района. от его стиля. Смотреть на одинаковые дома ему наскучило, Кавински всего раза два появился в частном районе, отдав предпочтение индустриальной эстетике.
Пару раз он падал на камень или бетон, когда убегал от правоохранительных органов, раздирая себе колени в кровь, костыляя потом до ближайшей улицы, куда бы приехало такси. Потом бегал по всем аптекам своего родного района, искал перекись или зелёнку, чтобы раны не загноились – и Чёрт его знал, почему в аптеках не было таких обычных препаратов. «Цель пообщаться с Валери отходит на второй план, сейчас мне нужно залечить колени, чтобы не получить от неё пизды». Она никогда его не била, на самом деле, пару раз лишь в шутку ударила по шее, один раз потрепала по волосам, но сильная рука девушки была не самым страшным, что могло произойти, хуже всего были осуждающий взгляд и формальный тон.
Когда он вспоминал их последний разговор, ему сразу становилось холодно и неуютно. Всё время, которое Кавински проводил в скитаниях по городу, наблюдатель мечтательно представлял себе то, как бы он мог встретить ненароком Валери. Правда, совершенно не представлял, как он мог разговорить её, извиняться особо не хотелось – он даже не понимал, надо ли. Он представлял её суровое лицо, хмурые глаза, боялся увидеть под ними яркие синяки из-за усталости. В каждом шорохе искал, в каждой проезжающей машине хотел увидеть её. «Прошлое расставание на полтора месяца ощущалось куда легче в сравнение с полутора неделями, которые сейчас... Может, я тогда просто всегда понимал, что могу ей написать, что она со мной? А сейчас как-то не очень ощущается. Будет некрасиво, если всё закончится так».
Полторы недели растянулись в две, две в три, три в целый месяц.
Винс продолжал учиться в Академии, давно уже сдал все экзамены за первый курс, а совсем недавно, в конце Июня, ещё и за второй, идя впереди планеты всей. Он бы рад был, если бы экзамен по предмету «Имперский надзор и контроль» принимала Валери, но был жутко разочарован, кога застал какого-то старичка с лысиной за столом принимающего преподавателя. Кто бы сомневался, что именно эту дисциплину он сдаст на «отлично»?.. Парень хотел было позвонить Валери, чтобы похвастаться этим, но чувствовал, что не готов с ней общаться, поэтому уехал к Оливеру и Лаванде затем, чтобы отметить окончание своего второго этапа обучения.
Поселение, в котором они жили, было не самым богатым, если судить по внешнему виду, даже плоховатым, но именно маленький дом, находившийся на окраине, сразу же приглянувшийся вдове наблюдателя и его сыну, выглядел ухоженно, красиво. Кавински даже помогал его красить, подкручивал краны, вместе с Оливером менял шифер на крыше, как-то раз чуть не скатившись по нему спиной, ругаясь потом так, что в ответ громко прокричал петух с соседнего участка. В общем, развлекался наблюдатель, как мог, лишь бы поскорее прийти в норму и не видеть всего того дерьма, которое было в его жизни до того, как он решил покончить с ней прошлой.
Прокурор совершенно другим образом проводила время. Мало того, что она потеряла дядю, она потеряла наблюдателя, место которого становилось свободным, а кандидатов на него не было. «Ну, меня хотя бы не обвинили в том, что я сама и погубила его. Вот только от этого не легче…».
Девушка по вечерам и патрульным ночам разъезжала на мотоцикле, одетая в чистую чёрную форму. Ей нравилось нестись по трассе вокруг Альт-Сити. Забавным был тот факт, что Кавински искал её в городе, в котором Валери даже не было. Калеб и Войд привыкли к тому, что, спрашивая у друг друга: «А где Валери?», они получали один и тот же ответ: «За городом». Музыка в наушниках играла достаточно громко, чтобы не слышать собственных мыслей, подавлять которые становилось особенно трудно в моменты одиночества, полюбленного за столько лет и любимого до сих пор. Она не верила, что её человеческой натуре нужно высказаться кому-то, обсудить. Держа всё внутри, но не изъедая саму себя, она смирилась с тем, что так будет всегда. «Всегда есть риск потерять человека. Ты никак не можешь сделать общество на сто процентов безопасным, это невозможно, и пока живёшь, должен просто стремиться к этому, чтобы дорогие тебе люди прожили как можно более комфортную и безопасную жизнь, и для этого нередко приходится жертвовать как собой, так и остальными – такова уж участь некоторых людей, которые оказываются не в состоянии защитить родных. Мне нужно сохранять власть, чтобы сохранять возможность защиты и её силу от моих слов и действий, иначе никак. Пусть только попробует кто-то отобрать у меня мою власть, я уничтожу сама… Когда тебе выдают алгоритм, ты заключаешь с Империей договор, по которому ты даёшь ему себя в качестве трудового ресурса, но взамен получаешь особые права и полномочия. Я готова дать этому государству всю себя, если оно пообещает предоставить взамен власть, которая мне нужна. Сторона нарушает договор – и ему конец в тот же момент. Всё императивно. Свободы нет. Ты либо соглашаешься, либо погибаешь из-за системы. Чтобы получить хоть какую-то свободу, у тебя должны быть права на неё, а они достаются только тем, у кого есть власть – этому меня научила действительность. Да пусть будет так, как установил мир, и я буду соблюдать сей общественный договор».
Она появлялась дома позднее, чем обычно. Тогда, когда все спали. И сама ложилась спать, отдохнувшая, выпустившая и отпустившая все свои чувства.
– Ви-и-и-инс! – Софи налетела с объятиями на наблюдателя. – С Днём рождения! – она всё крепче сжимала в своих руках тело юноши, который боялся от этого стать ещё тоньше, чем был.
– Сколько там тебе годов стукнуло? – улыбаясь, спросил Энтони.
– Семнадцать, – ответил юноша, высунув голову из-за плеча девушки, чтобы ответить Энтони.
– Соф, отпусти его, он уже синий, а ещё не пил, - заметила Нава.
– Вот именно! – воскликнул Кавински.
– Так, – с серьёзным лицом произнёс Энтони, слегка хлопнув по столу распахнутым меню, – сегодня мы сидим до победного, все поняли? У Винса днюшка, а это значит, что платит он, и я собираюсь перепробовать половину из всего, что вообще есть в ассортименте!
– Пожалей мой кошелёк... – хныкнул именинник, понимая, сколько сможет выпить один только мужчина.
– Ты мой не пожалел в феврале, я три месяца за вас платил, дай старику оторваться, – буркнул он, высунув язык, в предвкушении читая бегающими глазками названия напитков.
– Свет, он опять за своё!.. – закатила глаза Нава. – Ты не старый! Хотя ворчливости тебе не занимать, это точно...
– У меня колени и спина болят, скоро вместо алкоголя буду пить таблетки... – причитал он.
– Ты просто рухлядь, – усмехнулся Кавински, громко рассмеявшись.
– Это наезд! – наигранная злость. – И это повод для баттла!
– Уймись! Мне иногда кажется, что первым твоим словом было не «мама», а «баттл»! – Софи шикнула на друга.
– Я никуда не пойду, пока не выпью пару шотов... – Нава легла на стол головой, наблюдая за Винсом, выбирающим выпивку.
– Ты ж опять опозоришься, – вновь усмехнулся наблюдатель, лукаво смотря на Энтони.
– Не-а. Со мной, будут девчонки, – лыбясь, ответил брюнет. – А с тобой – нет.
– Кстати, а что по?.. – Софи хотела спросить, но подошёл официант, и её голос прозвучал крайне тихо, уловил его только Кавински, но постарался не придавать тому значения, хотя он понимал, о чём, а если точнее, о ком хотела спросить Софи.
Вечер был полон веселья, танцев, алкоголя, громкого смеха, шуток, поздравлений. Местного Императора поздравил практически ли не каждый, посетители клуба даже собрались все вместе перед сценой, где стояли Кавински и Энтони, последний говорил очень занимательную речь, поздравляя наблюдателя.
Кавински и Энтони пили на спор, за каждого болела определённая половина клуба. Ещё с середины наблюдателю стало плохо, но он, не понимая уже, что происходило, продолжал вливать в себя напитки, которые только горячили и, по всей очевидности, делали только хуже. Мозгу казалось, что сам процесс их употребления доставлял счастье, вырабатывался эндорфин и дофамин. Но в какой-то момент пришли осознание и чувство того, что ему невыносимо плохо: жара, духота, потливость, шум в ушах, повышенное слюноотделение, звон в голове, неприязнь к любым источникам звука, раздражимость, тремор рук, тяжесть рук и головы. Малиновый и розовый цвета смазывались, плыли, он не различал лиц людей – они все казались тёмными, чёрными силуэтами. Он вдохнул – горячий воздух ударил в нос, якобы обжигая слизистую. Кавински не мог сосредоточить ни взгляда, ни мыслей, да и голову повернуть было трудно. Повернувши одними зрачками в сторону, парень понял, что он сидел, а это уже было неплохо. Рядом вроде был Энтони. Всё закончилось, Винс больше не поднимал к губам бокал, потому что пить был не способен. Он проиграл, но тогда для него это особого значения не имело вообще.
– По-бе-да! По-бе-да! – кричали с разных сторон люди. которые казались ему невероятно тошными в настоящей обстановке дел. Их лица искажались, словно были живыми карикатурами, юношу от одного взгляда передёргивало. В какой-то момент у него до боли скрутило живот.
Продвинувшись к Энтони, Кавински ему на ухо одними губами сказал:
– Я отойду...
– Хорошо, – на удивление чётко, вполне бодро ответили ему.
С ватными ногами и будто с ватой вместо головы, Винс поднялся, чувствуя невероятную слабость. Неведомо как, парень смог выйти на улицу, но через чёрный ход, появившись где-то в подворотне. Он пошёл к ведру, в которое скидывался мусор. Под единственным фонарём добрёл до ящика, из которого отвратительно пахло, вцепился в его борт руками, вдыхая просто отвратительный запах, который пробирал до самого мозга... Винс начал блевать, много, одной цветной водой, которая пузырилась и пенилась прямо в килограммах мусора. Было тихо, а потому только систематичные звуки исторжения из своего желудка всего его наполняющего, не особо приятные, могли заинтересовать делавших обход полицейских.
– Эй, глянь на него! – крикнул один из них, вышедший из-за угла, тыча пальцем прямо в Винса. - Вот же, его рвёт и рвёт! – и он загоготал.
– Чмошник какой-то, – грузно ответил напарник. На поводке у него была собака, высунувшая язык, с которого слюни стекали прямо на асфальт. – Чё там по алгоритму?
– Так на нём нет одежды алгоритма, я откуда знаю?
– Так набухался, что голышом на улицу вышел? Ха-ха!.. – сиплый смех был мерзким.
– Не, он одет.
– Наблюдатель, значит, раз так, – без интереса ответили ему
– Или нарушает.
– Да не, простую одежду раздобыть практически невозможно, – махнул рукой его напарник.
– Но возможно же? – Винс понял, что его взяли за шиворот, подняв голову из ведра. – Эй! – прямо перед ухом щёлкнули пальцами, резкий звук ударил по барабанным перепонкам, отчего он зажмурил глаза. – Слышишь меня? – в ответ Винс простонал, предчувствия новый рвотный позыв.
– Поня-я-я-тно... Что ж, времени у нас много, подождём до полуночи.
А в полночь был комендантский час. У юноши не было сил на то, чтобы уйти, он просто сидел у стенки, пытаясь восстановить дыхание. Стало холодно. Сколько времени он провёл на улице, Винс не знал, он даже немного задремал, очнувшись от лая собаки, которую на поводке преспокойно держал полицейский. Псина клацнула зубами, проявляя агрессию в сторону дёрнувшегося наблюдателя – он закрывал лицо руками, поджимая под себя ноги: «Нет!.. Нет, толь-ко не собака!.. Она же сожрёт меня!..». Стало невыносимо страшно – перспектива быть покусанным не радовала никак, накаляла обстановку, в которой Кавински итак ен совсем понимал, что происходило и что было вокруг. Другой полицейский, который ранее ржал над парнем, вновь развеселился, ходил из одной стороны в другую.
– Так-с, гражданин. А чего мы в непотребном виде после комендантского часа на улице делаем? Да ещё и в такой обстановке? М? – он, казалось, готов был лопнуть от удовольствия. «Так вы же меня... И оставили...» – на эту мысль Винс ещё додумался. – Придётся в участочек ехать... Эй, ты только собачку покрепче держи, – шутливо обратился он к товарищу, рожа которого расплылась, как и улыбка, – а не то укусит.
– Да держу я, держу, – он баловаться поводком, практически смахивая тот со своей руки, еле как держа собаку. Она громко лаяла. – Ой... – верёвка выпала из рук, пёс понёсся прямо на того, на кого его и натравливали до этого.
Кавински зажмурился. Но не получил ожидаемого удара когтей и укуса клыков. Глухой звук, а потом выстрел, разразивший небо.
– Какого Чёрта тут происходит?! – страшный голос, громкий, женский, стальной. Кавински знал его. Он знал, знал, что она придёт в самый нужный момент. Знал, что его Прокурор его не оставит. И он был бесконечно рад, хотя ему было невыносимо плохо, в частности, жарко. Он даже улыбнулся, понимая, что сейчас, сейчас произойдёт момент, когда они смогут поговорить, она отвезёт его домой, останется с ним, и он сможет сказать всё. Всё, что тогда не смог сказать. Валери встала над собакой, потерявшей сознание из-за транквилизатора, схватила её за ошейник и подняла выше своей головы. И эта бедная собака беспомощно висела, выставив язык наружу. Полицейские просто встали, похоронив себя три тысячи раз. – Вам кто дал право отпускать служебную собаку без намордника? – они молчали. – Что вы языки проглотили?! – прикрикнула она, пребывая в ярости. Винс уже ничего не боялся. – Я ещё раз спрашиваю: кто дал право отпускать служебную собаку без намордника?! А знаете, почему вы не можете ответить?! Потому что нет у вас такого права, это запрещено. Самоуправством они начали заниматься, слабоумные. И стоят же ещё, даже не пытаются помочь гражданскому, смотрят, улыбаются и смеются. - Она посмотрела на сжавшегося человека, а когда осознала, что им был Кавински, её взгляд стал ещё жёстче и холоднее. Она резко развернулась, опустила собаку, медленно так, не отрывая взгляда от мужчин перед собой. Подошла к ним, одного, что был старше по званию, притянула к своему лицу за воротник. – Ты видишь, какой у него алгоритм? – спросила манящим и опасным голосом.
– Госпожа П-прокурор, на н-н-нём нет одежды а-алгоритма, он ж-же наблюдатель, – последнее слово он проглотил.
– Госпожа Прокурор, – отчеканил стоявший рядом, не опуская высоко задранной головы, – он был в непотребном виде после комендантского часа.
– Я разрешала говорить?.. – молчание. – Я спрашиваю: я разрешала говорить?! – он поджал губы, готовый расплакаться, весь трясся, как осиновый лист. – Рот свой закрой, больше из него всё равно ничего хорошего не вылетит. А вот смеялся ты звонко, когда избивал его, пиная по рёбрам и животу. – «Она всё знает! Она всё знала с самого начала! Она не появилась тут просто так!.. Эта девчонка, она, она – Дьявол! Нет, нет же... Адская Гончая, собака... Как она узнала, что мы избили его?..» – в полном шоке думал старший, полицейский. «Идиоты, видимо, о существовании камер слежения на ошейниках служебных животных не в курсе. Кроме того, они не знают, что я мухлюю», – подумала Валери. «Меня... Били? Почему я ничего не чувствую? Я не помню этого, и я не просыпался от боли?.. Что я выпил?» – Винс сам удивился тому, что девушка узнала о произошедшем с ним, чего сам он не знал. – Оба завтра пойдёте на трибунал, Судьи должны знать наших героев в лицо, – она улыбнулась, отпустив шиворот, похлопав одного старшего по плечу. Развернувшись, направляясь к Кавински, сказала, – Передайте собаку Кайлу, он уже ждёт вас. – Полицейские переглянулись, прерывистыми шагами подходя к собаке, вдвоём беря её за лапы. – Уважительно к животному относитесь, что вы её тащите, как на распятие, – добавила, провожая взглядом. Сгорая со стыда, мужчины пошли к обходу клуба, где их под белы рученьки взяли, железные браслеты надели и пустили в машину на заднее сиденье.
Девушка опустилась на одно колено перед Винсом, который закрывал свою голову руками, уткнувшись носом в колени. Она взяла одну его руку, закинув на своё плечо, пересела ближе, боком, второй рукой взяла под колени, а потом встала. Понимая, что его лихорадило, и тот вряд ли что-то понимал, никаких вопросов задавать не стала. Кавински лёг волосами на её плечо, приоткрыв глаза, дыша по большей части ртом. Согнутая его рука дёргалась, словно пытаясь за что-то ухватиться. Валери смогла своей рукой дотянуться до его ладони – той он сразу же схватился, сырой, понимая, что это отвратительно, но ему нужно было... Он в целом понимал, что от него ужасно пахло, и ему было стыдно, но, беспомощный, он не мог с этим ничего сделать в тот момент. Валери аккуратно уложила наблюдателя на переднее сидение машины, сама пристегнув его тело ремнём, боясь отойти хоть на минуту, оставить без присмотра на те три секунды, что она шла до водительского.
Она доехала до его дома быстро, там попросила, чтобы о её присутствии никого не уведомляли, и ушла наверх. В полубессознательном состоянии юноша достал ключ от квартиры, даже приложил его к двери.
Валери зашла в душную квартиру, от воздуха в которой ей самой чуть не стало плохо. Девушка занесла его в ванную, включила воду, настроила её на более ли менее холодную и положила под струю полотенце. Она сняла с Кавински куртку, сразу повесив её на крючок, потом аккуратно сняла из-за ушей душки треснувших очков.
– Подними руки, – спокойно сказала. Он смог это сделать, хотя и трясся. Она сняла с него футболку, внимательно осматривая его живот и ребра – на них были следы побоев, синие, жёлтые, зелёные, багровые и фиолетовые. «Вот же досталось. Сам идиот, пить меньше сколько раз говорила». – Возьми меня за плечи, – это было для того, чтобы он не упал. Валери посадила его на ранее поставленную табуретку. Придерживая его за шею, стоя вне душевой кабины, подняла промокшее полотенце и начала протирать им его спину, плечи, руки, чтобы смыть запах пота и охладить тело.
– Скажи... – промямлил Винс, отчего-то не смея говорить дальше.
– Что? – недовольно уточнила девушка.
– Хоть что-нибудь... – Она глубоко вдохнула.
– Меня удивляет твоя способность попадать в неприятности, наблюдатель, – сухой, строгий голос.
– Значит я удивительный?.. – Он даже в такой ситуации умудрился шутить.
– Да, мёдом намазанный и Богинями поцелованный, – зло усмехнувшись, Валери легко потрепала его за ухо.
– Ай!.. Чё ты кусаешься?
– Что?.. – не поняла девушка.
– Чё кусаешься, говорю?! – парень обернулся на неё, рукой наглаживая побаливающее ухо.
– Я не кусала тебя, – нахмурившись, Валери в очередной раз убедилась, что алкоголь превращал людей в крайне любопытных созданий. – Неужели до тебя не может дойти, что тебе нельзя смешивать весь алкоголь, который ты видишь? – её вопрос задан был сердитым, поучительным тоном.
– Я просто отмечал… – стыд еле прослеживался в его голосе.
– Хорошо отметил? – винила она. Вот уже после этого вопроса стало стыдно. Винс даже не знал, как на енго ответить, потому просто сжался ещё сильнее. – Отвечай за свои слова и действия, – требовала.
– В процессе было хорошо, сейчас хуёво.
– Оно стоило того?
– Не знаю.
– Подумай хорошенько на досуге.
– Ты злая, – вдруг ему стало смешно. – Прямо как собака.
– Дай угадаю – ты не любишь и боишься собак?
– Не. Я люблю собак, но иногда боюсь, когда они злые. – Винс намыленной мочалкой уже мыл свою верхнюю часть тела, ноя, касаясь синяков. Девушка смывала пену душевым шлангом.
– Если я отойду на десять минут, ты не потеряешь сознание?
– Не-а, – он мотнул головой.
– Тогда мойся, целиком, иначе я залью тебя порошком, чтобы от тебя не несло крысами, помойкой и рвотой, – и она вышла из ванной, закрыв дверь в неё. Кавински посмеялся с её слов, прикидывая, поместился бы он в своей стиральной машинке.
«А, оказывается, злые собаки не так уж и больно кусаются».