Сердце пропустило удар от внезапного осознания.
Он прокололся.
Стефан прошел к креслу рядом с диваном и опустился в него. Сдаваться однако он не собирался.
— Ну и?
— Что? — не понял Ален.
— Твои слова — это ничем не подкрепленные пустые доводы. Выдумка. В детском саду, наверное, неплохие истории сочинял?
— А у тебя есть опровержение? И да, в детский сад я никогда не ходил, — парировал Ален. — Но если бы ты считал, что это действительно выдумка, то реагировал совсем по-другому. Засмеялся бы например, послал . А то вон, занервничал сразу.
Стефан поёрзал в кресле, пытаясь расслабиться, насколько позволяла ситуация, и стереть все эмоции с лица, возвращая ему привычное состояние — безразличие.
— И ты серьёзно в это веришь?
— С каждой последующей твоей реакцией — да, все больше и больше. На самом деле я согласен, что это звучит бредово, и в это трудно поверить, но иного объяснения твои словам я не вижу. Ах да, -— прервался Ален, вспомнив о чём-то. Он потёр подбородок, будто сопоставлял еще одну деталь с уже имеющимися фактами, и продолжил: — В первый день в этом доме, когда мы поругались и я сказал, что ты не намного старше меня, ты вспылил. Сказал, что я даже понятия не имею, что и сколько ты пережил.
— Эти слова абстрактны, и их можно к чему угодно приписать.
— Согласен. Вообще я бы никогда не выдвинул подобную теорию, — о том, что какой-то человек может быть бессмертен — если бы не увидел твои раны. А сейчас — их отсутствие. Уже на основе этого я стал складывать паззл в голове.
Стефан положил ладони на предплечья, большими пальцами пройдясь по неровностям шрамов.
Он считал себя неуязвимым и виртуозно скрывающим правду, но на деле всегда был неосторожен. Он постоянно оставлял следы: едва заметные — такие, что простой обыватель даже не обратит внимания. А если и обратит, как, например, Джоб, то никогда не сможет их соединить в целостную картину. Но в каждом действии, взгляде, слове Стефана при тщательном наблюдении можно найти отголосок того, что он прятал.
Стефана все считали странным, чувствуя от него нечто неестественное и неизвестное, но никто не мог это идентифицировать.
Ален стал первым человеком, понявшим суть Стефана. И это пугало.
— Не суй свой нос в чужие дела. Зачем тебе вообще знать что-то обо мне? — сдался Стефан, понимая, что сейчас не может контролировать свои эмоции. Они ему не подвластны. Это он сейчас в их власти.
Стефан ощутимо нервничал — так, что нелепость своего вида осознавал в полной мере. Он чувствовал себя беспомощным, абсолютно голым (неважно, что на нем были шорты и трусы) и уязвимым. Как открытая книга перед Аленом.
Неуютно. Очень и очень неуютно. Хотелось закрыться. Чтобы Ален больше никогда не поднимал эту тему, но Стефан знал: тот обязательно заведет старую волынку рано или поздно.
Поэтому Стефан косил под дурачка и кормил Алена словесным салатом про «Сумерки», нёс несусветную чепуху, чтобы запутать, сбить с толку и чтобы Ален совсем забыл, зачем начал разговор. К сожалению, это не удалось, — Стефан был удивлен тому, как Ален сумел сохранить ясность ума — и в итоге сам попал в свою же ловушку.
Он опасался, что однажды эта тема будет поднята. В дискомфорт и без того вгоняли вопросы и недоверие Джоба, но если с ними ещё удавалось справиться, то вот Ален… Намного более прилипчивый и бесящий.
На мгновение это показалось проблемой, высосанной из пальца. Обычно, когда дело хотя бы немного пахло жареным, Стефан собирал скудные пожитки и исчезал. Навсегда. Его в этом мире ничего не держало: никогда, никто и ничто. Он очень давно уже не был привязан ни к месту, ни ко времени. Ни тем более к людям.
Но сейчас, когда гарью пахло ещё за километр и валил дым гуще, чем от трейлера, Стефан даже не допускал мысль о том, чтобы сбежать.
А вместо этого глупо трясся, как осиновый лист на ветру.
Просто уйти, раствориться в ночи, бросить всех и всё, ничего не сказав. Будто его никогда здесь и не было — он все равно не оставил после себя ничего, кроме пепелища в трейлерном парке. Ну же! Это же несложно. Он начинал заново тысячи и тысячи раз. С новыми лицами. В новом амплуа. Однако сейчас он продолжал смотреть на усыпанное веснушками лицо напротив.
— За тем, что я с тобой живу, и я имею право знать, что за человек ест со мной за одним столом, моется в общем душе и далее по списку, — объяснил Ален с неожиданной твердостью в голосе.
— Надо же, как заговорил. Больно ты осмелел на чужих харчах? — гаркнул Стефан, злясь от того, как напирал Ален. А ведь ещё недавно этот сопляк и пискнуть в ответ ничего не смог, когда Стефан схватил его за подбородок. — Вали, если тебя не устраивает мое соседство.
— Валить будешь только ты. Не тебе первому босс предложил этот дом.
Стефан заскрежетал зубами и уже приготовил слюну для того, чтобы харкнуть в лицо перед ним. До костей пробирала злость на правоту Алена.
— Если ты думаешь, что я тебе что-то скажу, то даже не надейся. Я не обязан отчитываться. Тем более перед тобой.
Стефан посчитал, что этими словами он поставил точку. По крайней мере, для себя. Это побег. Типичная и самая безопасная для него модель поведения. Он избежал разговора, раскрытия себя. Он никогда не расскажет о себе.
«Все запутано, и в этом весь я»[1]: Стефана тяготило непонимание окружающих, но, когда появился тот, кто поверил в его историю, закрылся в нежелании делиться.
Потому что это пугало.
— И долго ли ты еще сможешь бегать, Стефан? Долго будешь увиливать, когда люди будут задавать тебе вопросы?
Стефан поднялся с кресла, идя к лестнице. Он не был намерен вести пустые беседы.
— Столько, сколько понадобится. У меня в запасе еще очень много времени. Намного больше, чем у всех в этом мире.
Этим он провел черту. И подтвердил достоверность слов Алена.
Зачем?
Стефан успел взобраться только на несколько ступенек, потому как его нагнал Ален.
— И все же объясни мне, откуда у тебя эти раны. Поподробнее, пожалуйста. А то я знаю, как ты отвечаешь. Что значит «Ненависть кое-кого из прошлого»?
Стефан вздохнул. Он не испытывал сейчас ни страха, ни дискомфорта — только усталость от диалога. К нему вернулось понимание того, что из него не вытянут слова, если он не захочет. И он вполне может оставить человека с неотвеченными вопросами, и ничего ему за это будет. Что-что, а непонимание других его точно не волновало. Все под контролем.
Но так хотелось поскорее закрыть эту тему.
— Проклятие Аннабель.
— Ты сейчас серьёзно?
Брови Стефана удивленно приподнялись. Снова ему что-то не так…
— Тебе хули опять не нравится? — не сдержался он.
Теперь настала очередь Алена обреченно вздохнуть. Он выглядел, как мать, которой сын безбожно лгал о том, что не курит, а она лично видела его за гаражами.
— То, что ты продолжаешь вешать мне лапшу на уши, как с «Сумерками».
Стефан непонимающе уставился на Алена, а тот выжидающе смотрел на него. Переглядки длились несколько минут: никто из них не понимал собеседника. Что он хочет, что пытается донести?
И только когда Ален, явно разочарованный в Стефане, собрался опередить его, так как из него невозможно было ничего вытянуть, Стефана осенило и прорвало тихим хохотом.
— Пиздец, — заключил Стефан, упершись рукой в перила, иначе бы точно покатился по лестнице от смеха. — Это фильм такой что ли? Я даже не знал.
Заинтересованный Ален развернулся.
— Да, - медленно произнес он под непрекращающийся смех Стефана. — Фильм ужасов.
— Ну, спасибо, что не комедия. – Стефан вытер выступившие в уголках глаз слёзы. — А то звучало бы как издевательство.
Ален ожидал продолжения, но оно не последовало. Стефан тем временем уже поднялся по лестнице и пошёл к двери своей комнаты.
— Проклятие, получается… Аннабель — это та девушка, имя которой ты кричал во сне. И она много значила для тебя? Но почему она тебя прокляла?
Стефан осторожно дёрнул ручку двери, чтобы сильно не шуметь и не будить Джоба.
— Не сдохнешь и не заразишься. Спи спокойно, — бросил напоследок Стефан и, войдя в комнату, закрыл за собой и оставил Алена наедине с ворохом вопросов.
Теперь есть человек, который знает, что Стефан бессмертен, а творящееся с его руками – последствие проклятия.
От этого к горлу подступал ком, а в груди закручивался узел тревоги.
О нём знают теперь больше, чем он хотел бы. Но он сам этому поспособствовал.
***
Стефан разомкнул веки в привычные для себя 6 утра и поднялся почти сразу, надеясь позавтракать в тишине и одиночестве.
Однако даже эти планы полетели крахом, потому что в туалете был включен свет, а дверь — заперта. На кухонном столе лежала какая-то тетрадь. Тоненькая, самая дешевая из всех, что можно найти. В неё была вложена ручка, видимо, на страницах, где остановился владелец. Интересно, что там написано?
Поначалу Стефан подумал, что это тетрадь Джоба. Ален обычно в такую рань не вставал, а о режиме сна старика Стефану не было известно. Вдруг эта тетрадь хранит в себе учет зарплат всех сотрудников? Интересно было сравнить.
Именно поэтому он легким движением руки открыл тетрадь на странице, куда была вложена ручка, но никаких цифр там не было, кроме сегодняшней даты. Лишь предложения, написанные убористым почерком с таким нажимом, что аж хрустели листы и на обратной стороне оставались следы от нажатия.
Тетрадь эта принадлежала явно не Джобу.
«Всю ночь проворочался и так не смог заснуть. Никак не получалось выбросить из головы разговор с Мартином и Пахитой. Мысли постоянно вертелись вокруг них. Тяжело думать о том, как они там без меня…»
Не успел Стефан подумать о том, кто такие Мартин и Пахита, как из туалета донесся звук смыва. Стефан резко закинул отвернутые листы обратно на тетрадь и метнулся к холодильнику. Когда Ален вернулся, тот уже возился у плиты, сооружая себе завтрак.
— Доброе утро, — тихо отозвался Ален с зевком.
— Ага. Утра, — пробормотал Стефан, открывая микроволновку, чтобы поставить в неё порцию ужина, приготовленного Джобом вчера.
Он покосился на Алена. Тот открыл тетрадь на месте, где остановился, взял ручку, словно хотел продолжить писать, но в какой-то момент передумал. Может, он ощутил взгляд Стефана и потому стушевался, но уже в следующую секунду поднялся и положил тетрадь на подоконник. Видимо, чтобы не мозолила глаза.
А потом налил в воду чайник и поставил его закипать.
Ален и правда выглядел не выспавшимся. Помятый и сонный, без энтузиазма, с которым обычно приветствует всех до единого на работе. Но сегодня у него, кажется, выходной, так что сильно бы ему это не помешало — мог спать в любой час этого дня.
Когда микроволновая печь пропищала, оповестив, что еда подогрета, мысли Стефана как раз обратились к неким Мартину и Пахите. Интересно, кто это? Друзья Алена, которых он покинул, вроде сбежав из дома? Или его выгнали? Но отчего ж тогда Алену настолько трудно думать о том, как они без него обойдутся? Так сильно дорожит друзьями? Для него это, пожалуй, характерно.
Жаль, что Стефан не успел прочитать больше. Ему хоть и все равно на людей, но довольно занятно наблюдать за их душевными метаниями. Интересно узнавать, что у них на душе — просто ради любопытства, а не сбора компромата. Стефан любил наблюдать за скандалами, копаниями в чужом грязном белье, любил, когда выносят сор из избы и перемывают друг другу косточки — короче говоря, Стефана можно было назвать обычным сплетником, если бы ему было с кем сплетничать. А так он обычный мимокрокодил, требующий хлеба и зрелищ.
Стефан поставил тарелку на стол и сел напротив Алена, скучающе макающего чайный пакетик в кипяток кружки. Он подпер щеку свободной рукой и то опускал, то поднимал пакетик, казалось, на автомате, но оживился, когда сел Стефан.
Он смотрел так, словно вот-вот задал бы вопрос, но Стефан проигнорировал этот взгляд и с намеренно громким чавканьем начал есть. Но Ален даже не соизволил одёрнуть его и все так же наготове сидел.
Спустя половину порции и выпитую чашку чая Алена тот все-таки озвучил то, о чем думал эти томящие его минуты:
— Сколько тебе на самом деле лет?
Брови Стефана удивленно поднялись. Он отправил в рот вилку, на которую подцепил кусочек мяса, и хмыкнул.
Ален вертел на пальцах язычок чайного пакетика, все еще подпирая одной рукой щеку – наверное, на ней потом останется красный след. Ждал. Наивно надеялся, что ему ответят? То была разовая акция, да и то потому что Стефан не смог бы уже отделаться.
— Двадцать один, — по привычке отчеканил Стефан, и его рот непроизвольно растянулся в ехидной улыбке.
Ален недовольно зыркнул на него.
— Стефан.
— Мы с тобой что, закадычные друзья, чтобы я тебе рассказывал о себе? Ты и так знаешь слишком много. Больше, чем кто-либо ранее обо мне. Так что тешь этой привилегией свое эго, пока я не съебался отсюда, - ткнув вилкой в Алена, проворчал Стефана, надеясь, что тот уяснил с первого раза. Ален же встал, чтобы подлить кипятка в кружку. Снова помакал уже использованный пакетик чая и так и не добавил сахар. А потом достал хлеб и джем.
Он методично намазывал джем на кусок хлеба, и уже показалось, что разговор окончен, а безмолвие было знаком, что все понято и принято, но внезапно Ален спросил:
— Ты часто сбегаешь?
— Постоянно. Я, можно сказать, кочевник. Это мой образ жизни. И, если быть точным, я не сбегаю. А просто ухожу.
Ален поднял глаза с хлеба на Стефана, а затем вновь сосредоточил внимание на ноже, скользящем по куску.
— Уходишь от людей, которые пытаются узнать тебя получше?
Стефан сделал глубокий изумленный вздох и только через время заметил, как сильно вцепился пальцами одной руки в столешницу.
Стефан испугался.
Этот пацан видел его насквозь.
Сердце пустилось вскачь то ли от страха, то ли волнения, то ли от… предвкушения. Страшно, потому что Ален понимал логику Стефана. Предвкушение – из-за этого же.
«Я реакция, ты – рефлекс»[2].
На Стефана нахлынули чувства сегодняшней ночи. Все повторялось и утром. Он никогда до этого не встречал людей, которые хоть сколько-нибудь пытались разобраться в Стефане. Насколько далеко Ален мог зайти в собственных домыслах и догадках?
Может, он не мог уснуть из-за мыслей о Стефане, а не о тех двоих, а?
Во-первых, если Ален решит разболтать что-то, то ему никто и ни за что не поверит, даже если поверил он. Во-вторых, Стефана все еще ничего здесь не держит, кроме разве что личного комфорта, но и им нетрудно пожертвовать, чтобы отвязаться от назойливых мух в лице некоторых людей.
Стефана обуревала смесь контрастных эмоций, которую очень сложно было распутать и осознать.
— Пятьсот шесть. Исполнилось в начале январе, - огорошил Алена Стефан и торжествующе оскалился, созерцая чужое замешательство. Ален не нашел слов и шокировано уставился на него. Стефан решил не упускать момент потери бдительности и рывком поднялся, склонившись над Аленом, как ночью. Он взирал на него сверху вниз, упершись одой рукой в спинку стула Алена, а второй – в столешницу.
— А кто такие Мартин и Пахита, м?
***
Настала очередь Алена сдавленно вбирать ртом воздух от неожиданности. Он бессмысленно дернулся под Стефаном и нащупал рукой вилку, оставленную на белой скатерти. Ален сомневался, что она понадобится, потому что он все еще мог закричать, и на его крик бы примчались на помощь. Но сомнений в полезности вилки больше придавала внутренняя убежденность, что Стефан ему не навредит.
Не Алену стоит быть уверенным в подобном. Не с его прошлым и не с таким странным человеком, как Стефан, но почему-то от него все еще не ощущалась истинной угрозы.
Тем более, что такая выходка была уже знакома. Стефан растягивал слоги с нотками помешательства, но это блеф. Может, способ запугать или оттолкнуть.
Стоило отойти от резкого движения со стороны Стефана, как пришло на смену изумлению возмущение. Ален нахмурился и скривил губы:
—Ты что, читал мою тетрадь?!
— А чего ты её оставляешь где попало? — со смешком ответили ему. Стефан даже не пытался оправдаться. Бесстыдство и его прямолинейность порой обескураживали.
Внутри закипал праведный гнев за то, что Стефан покусился на чужую собственность и… чужую жизнь. Чужие драгоценности. В груди все сжалось, будто что-то очень чувствительное и болящее с размаху ударили. То, чего касаться не должны были в принципе.
— А какое право ты имеешь трогать то, что тебе не принадлежит?! — парировал Ален, но его тут же заткнули:
— Ну, захотел и потрогал, что ты запричитал? Ты думаешь, что в этом мире всегда все справедливо? И что вопросы здесь задавать будешь только ты?
Ален хотел оттолкнуть, словесно дать сдачи, но… не мог. Он будто бы одеревенел — ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни пошевелиться, ни тем более сказать. Язык не ворочался.
Ален ненавидел себя за это.
В начале у него было много сил и достоинства отвечать обидчикам. В начале — это лет в пять-шесть. Но уже тогда начали подавлять волю Алена, пресекать попытки защитить себя: какое ты имеешь право так говорить со взрослыми; да кто ты такой, чтобы так отвечать; кишка тонка еще, чтобы с нами тягаться. И обижали еще больше. Лишь через время пришло осознание, что если стерпеть боль — неважно какую — и промолчать, проглотить её, то все закончится быстрее, чем если бессмысленно бороться.
Это уже вошло в привычку — деревенеть и молчать. Замирать, превращаясь в серый булыжник. И даже если хочется шевельнуться, вскрикнуть, то уже не получается.
И потом и в собственных, и в чужих глазах становишься безвольной тряпкой и слюнтяем.
Когда стихла первая буря ярости, на её место пришёл пожар тоски.
Для Алена тема брата и сестры было чем-то очень сокровенным. Тем, о чем не хотелось говорить и делиться. Совсем не хотелось поднимать эту тему. Тяжело.
Так вот почему, наверное, Стефан злился, когда Ален спросил о его девушке Аннабель. Ему тоже было трудно вспоминать?
И сейчас Стефан будто бы возвращал Алену, взывая в нем такой же ноющее чувство.
«Не отвечайте зеркалу на вопросы,
Воспринимайте безумие не всерьёз»[3]
— Мои сводные брат и сестра, — выдавил Ален, который уже не чувствовал досады из-за своей слабости. Его захватили черные бездонные, до того кажущиеся безжизненными, как пустота, глаза, которые блеснули. Ален даже замер.
— Сводные? — переспросил Стефан уже в обычной для себя манере — никакого ехидства и безумия в голосе. Только ровная интонация.
— Они мне не родные по крови. Мы приемные дети, живущие в одной приемной семье.
— И как же это тебя, бедняжку, которого пригрели добросердечные приемные родители, вдруг выгнали из дома? — покачал головой Стефан, от чего в горле встал ком, который просто невозможно было сглотнуть.
Ну точно как взглянуть в зеркало.
Стефан тыкал пальцем в небо, задевая за живое. Точно так же, как это делал Ален, посчитав, что проклятие — болезнь. Вот почему Стефана охватила злость. Вот почему было горько сейчас Алену, и хотелось тут же рассыпаться в объяснениях, что Стефан не прав и все совсем не так. Разница в том, что Стефан не собирался ему разжевывать свою жизнь.
Он отстранился от Алена ровно в тот миг, когда дернулась ручка комнаты посередине, и в проходе появился босс.
— Опа, ребятки, вы уже не спите? Даже поели? Чего вы так рано встали?
— Не спится, — прочистив горло, ответил Ален, чтобы привести себя в чувство.
— А я так всегда просыпаюсь, — холодно отозвался Стефан и скрылся за дверьми ванной.
Джоб захозяйничал на кухне, сыпля шутками и рассказывая о том, как проснувшись написал жене сообщение с извинениями, и она почти сразу ответила, что принимает их. Ещё он посоветовался с Аленом, какой букет выбрать, показал фото с розовидными пионами, красными розами, хризантемами. Если честно, Ален в цветах не разбирался, но розовидные пионы выглядели красиво.
— Согласен с тобой, Ален, — кивнул Джоб, убирая телефон в карман. — Женушка моя любит пышность и роскошь. Она у меня дама солидная, цену себе знает.
Он засмеялся, и Ален не смог удержаться от улыбки.
Стесняющие до этого грудь чувства испарились — им не было места рядом с весельчаком боссом. С ним просто невозможно грустить: хоть иногда он и шутил невпопад, но порой шутки были такими искрометными, что сдержать смех не представлялось возможным. Он облегчал душу лишь своим присутствием, вселял уверенность в завтрашнем дне… Он был как непоколебимая опора. И рядом с ним будто почва под ногами твердела.
Стефан вернулся с мокрыми волосами, ставшими от воды сосульками, с которых капала вода.
— Старик, едем вместе? — спросил он явно с намеком на дорогу до работы.
— Спрашиваешь, Стефан! — подмигнул Джоб и похлопал Стефана по плечу. — Больше вас я стеснять не буду, сегодня домой поеду.
— Лаура смилостивилась над тобой? — усмехнулся Стефан, и Ален посмаковал на губах это имя. Лаура. Красиво. Наверно, и жена Джоба тоже красивая.
— Ага, — покачав головой, ответил Джоб и, поскольку ванная освободилась, побрел в неё, чтобы умыться. Для себя он уже приготовил завтрак, оставив его на столе. Он уже было хотел накормить Алена, но тот отказался. Этим утром аппетита особо не было — с трудом удалось втолкнуть в себя хлеб с джемом.
Стефан же начал мыть посуду за собой.
Атмосфера стала не то чтобы напряженной, но более сдержанной и… Холодной что ли. Это остро ощущалось после ухода Джоба.
От Стефана исходил холод. Кожа бледная, а волосы и глаза для неё чересчур темные. На секунду в голове промелькнула мысль, что от Стефана несет холодом могильного кафеля, но Ален тут же отмел это умозаключение как нечто нелепое.
Стефан живой. Он теплый – тепло его тела и дыхания Ален чувствовал рядом с собой. Но… Так странно осознавать, что Стефан жил уже несколько веков. Пятьсот шесть лет. Это значит, что он родился в… 1516 году? В Средневековье? Когда жизнь кардинально отличалась от нынешней, будто это другое измерение? И сколько же Стефан видел?
— И каково это жить пятьсот лет? — произнес мысль вслух Ален и почти пожалел об этом. Он приложил руку ко рту, чтобы из него больше ничего не вышло. Ален посчитал, что Стефан взбесится от этого вопроса, однако тот ответил:
— Долго и бессмысленно. — Вот так коротко и просто. И абстрактно, что в духе Стефана, словно он сказал это, лишь бы что-то сказать. — А родители приёмные тебя совсем не любили?
Ален поднял взгляд на Стефана, вытирающего полотенцем тарелку, из которой ел. Черные глаза не блестели и снова казались безжизненными.
— Мягко сказано.
— Вот и «бессмысленно» — это «мягко сказано», — Стефан снова по собственной хотелке приоткрыл завесу тайны, показав, что за теми тремя словами скрывалось намного больше смысла.
Ален удивился этой песчинке откровенности. Портрет Стефана собирался не то что по кирпичикам, а по крупинкам. Но ведь это лучше, чем ничего? Ален хотя бы что-то уже знал.
Он открыл рот и набрал воздух для нового вопроса, но Стефан вдруг посуровел.
— Хватит. Ты особенный что ли, чтобы я отвечал на все твои вопросы?
С ним все еще сложно.
***
Может, Стефан и позволил правде раскрыться, может, ему и было любопытна реакция Алена на его историю, но наглеть он не позволит. Стефан хоть и любит слушать чужие истории и сплетни, но в собственной копаться, как заблагорассудится, не позволит.
Однако было занятно, что приемные родители относились негативно к Алену. К такому хорошенькому пай-мальчику, как он? И что ж в нем им не приглянулось? Стефану казалось, что он из тех детей, которые не доставляют проблем и выполняют все, что им поручат. Интересно, а что стало тогда с родными родителями Алена?
— Удивительно, что тебя не любили, — ставя тарелку в шкаф, рассуждал Стефан.
— Что? — растерялся Ален, не поняв реплику.
Стефан развел руками.
— Ты же весь такой замечательный. Со всеми здороваешься, всем улыбаешься. Очень приветливый и доброжелательный. Сияешь и светишь другим. Про таких говорят — солнце. Как же это солнце не любили родители?
Отклик Алена был непредсказуемым. Он поджал губы, стараясь тем самым сдержать их дрожь. Потупил взгляд, пряча глаза, которые застелила пелена слез. Ален выбросил чайный пакетик и сполоснул кружку. И продолжал молчать.
Да, Стефан говорил с ноткой иронии, но не желая обидеть. Если бы и хотел, то говорил грубее.
Он не знал, что эти слова всколыхнуло в Алене многолетнюю тоску и непонимание: «Действительно, а почему же меня никогда не любили? Что я в этой жизни сделал плохого и чем такое заслужил? Неужели только тем, что родился?»
Ален взял с подоконника тетрадь, судорожно полистал её, видимо, только для того, чтобы успокоиться. Придя в себя, он уже твердым голосом спросил:
— Если я солнце, то кто ты?
Стефан во время всплеска эмоций Алена протирал кухонный стол, очищая его от сора и крошек, и только поэтому еще не ушел. Он даже не сразу понял, что Ален был на грани слез, и тем более не с первого раза понял, чем они были вызваны (и неизвестно, верно ли догадался).
Неужели эти о предках стоят того, чтобы из-за них плакать? Его так сильно тревожит тема родителей?
Вау, даже у красна солнышка бывают проблемы.
— Луна, - без раздумий ответил Стефан. — Холодная, опасная, с безжизненным светом, - Ален удивился тому, как совпали его внутренние ощущения с этими словами, ведь он ощущал исходящий от Стефана холод. — На луну воют свирепые волки, при полной луне оборотни превращаются в зверей, а русалки заманивают своим пением людей, чтобы утянуть их на дно. Мое проклятие просыпается в полнолуние, — Стефан положил тряпку на место, оглядел кухню, не удостоив взором Алена, а после паузы подытожил: — И вместе солнцу и луне не светить[4].
***
Итак, Стефан и Джоб уехали на работу, оставив Алена одного дома.
Смена проходила спокойно. Не было Алена – не было и искрящейся атмосферы праздника. И работники, и посетители были спокойны. Да, Джоб неустанно шутил и хлопал всех по плечам, рукам, спине, подбадривал и спрашивал, как у кого дела, но это другое. Настолько привычное, что почти незаметное.
Стефан решил оглядеться и заметил кое-что интересное: Эмбер шушукалась с Биллом в любую свободную минуту и после каждого отнесенного клиенту заказа отсалютовала ему ладонью. Можно было подумать, что Билл этого не замечает, – настолько у него было безучастное лицо – однако об обратном говорил скупой кивок в ответ. Эмбер, видимо, и этого было достаточно с лихвой, потому что она уходила из зала с улыбкой, предназначенной все тому же несчастному Биллу, который собирался с силами перед каждым идущим к кассе человеком.
Как вообще Эмбер общалась с этим полуживчиком? Что она в нем нашла? Минимальная отдача, а у неё уже улыбка до ушей? Девочка, не в того ты влюбилась!
Да, Стефану казалось, что Эмбер влюблена в Билла. Причем безответно. А если и взаимно, то это проигрышный вариант. Стефану на её месте сил бы не хватило тягать эти отношения за двоих.
(Ложные в очередной раз умозаключения Стефана разобьются вдребезги этим же вечером)
Далее он заметил, что уборщица Лана — хрупкая шатенка — тоже часто стояла у барной стойки перед здоровяком Майклом, который что-то воодушевленно рассказывал ей, протирая стаканы, и они оба смеялись над особенно забавными моментами. Стефану казалось, что Майкл мог пришибить Лану одной рукой, и от нее бы мокрого места не осталось. Они выглядели так контрастно друг с другом: он двухметровый качок, а она маленькая, худенькая. Но они милые.
На перерыве Стефан не ушел в магазин, потому что испортилась погода: внезапно начался дождь. Мелкий и неприятный, и выходить из теплого помещения пропало желание. После перерыва посетители заходили редко, а если и приходили, то Лане постоянно приходилось подтирать за ними мокрые следы.
Во время обеда Стефан заметил, что мигранты не просто так вместе сидели и болтали на своем, а смотрели какие-то видео. Проходя мимо золотой троицы, Стефан заметил, что это были либо какие-то передачи, связанные с природой нездешних краев, либо новости. Наверное, они скучали по родине.
А повара из другой смены играли в… Слова. Если Якоб, Боб и Питер рубились в картишки, то вот они… в слова. И в города…
Если оглядываться вокруг, можно столько всего нового заметить.
Стефан хоть и был наблюдателем, в то же время он не особо обращал внимание на других. И не зрил в корень.
Стефан всегда упускал много деталей. В отличие от Алена, который смог его раскусить.
***
Вечером накрапывающий дождь превратился в водяную завесу, смывшую с улиц всех прохожих. Прекрасный бонус после рабочего дня, особенно когда от остановки до места назначения идти метров четыреста.
Стефан зашел в дом, ощущая себя мокрой дворовой псиной. Хотелось стряхнуть с себя всю влагу, как раз-таки подобно собаке.
Сняв мокрую куртку и хлюпающие ботинки, Стефан поплелся в ванную, но на полпути к ней заметил, что дверь была закрыта. Ален! В самый неподходящий момент решил побултыхаться, хотя Стефану сейчас было куда важнее. Мокрые джинсы неприятно липли к ногам, а волосы, как и утром, снова свисали сосульками. Какой смысл было тогда мыть голову утром? И дернул же черт отстегнуть капюшон от куртки, потому что он слишком громоздкий. Уж лучше с этим полумешком на голове, чем вообще без него…
К счастью, замок ванной щелкнул, что означало её скорое освобождение. Стефан вздохнул с облегчением, будучи уже на низком старте, чтобы залететь как можно быстрее, но вся прыть вмиг испарилась при виде того, кто вышел из ванной.
Точнее, той.
Перед Стефаном с мокрыми волосами и в одной футболке на голое тело стояла Эмбер. Она изумленно хлопала глазами, глядя на промокшую псину Стефана. Тот же едва преодолел силу притяжения челюсти к полу.
Что она здесь делает? В доме, где живет Ален и Стефан? В футболке Алена…
Какая же она красивая.
Стефан никогда не рассматривал эту девушку вблизи, и уж тем более как девушку. Но эта тонкая красивая шея, выпирающие острые ключицы, виднеющиеся из-под широкого ворота футболки, стройные ноги и… Несомненно выразительные глаза. Именно глаза. Стефан немного потерялся.
— Невежливо так нагло разглядывать девушку, Стефан, - укоризненно произнес вдруг выросший за спиной Ален.
Стефан подпрыгнул на месте от неожиданности и метнул глазами искры в его сторону.
Серьезно? Ему ли отчитывать его!
— А вежливо ли приглашать не только в твой дом без ведома соседей своих девушек? – чтобы поддеть, съязвил Стефан.
— Каких девушек? – не понял Ален.
Да уж, не Билл, так Ален… Тоже не лучший выбор. Вкус Эмбер явно страдал.
— Ты идиот? — вмешалась Эмбер, огорошив вопросом ещё больше.