На крик Алена сбежались все домочадцы.
Взлохмаченная Глория в своей длинной ночной сорочке выглядела еще более хрупкой, чем в обычное время, а Карл в клетчатой пижаме походил на медвежонка. Джоб спустился на кухню в той же одежде, в которой был весь день, словно даже не ложился спать.
Глория ахнула, когда включила свет. Два сидящих на полу парня, один из которых плакал на плече другого. В метре от них лежал нож. Все было понятно без слов.
— Дело становится очень серьезным… — констатировал Карл и осторожно прошел мимо Стефана и Алена, поднял нож и убрал его в выдвижной ящичек кухонного стола.
Глория начала торопливо искать аптечку.
Алена усадили за стол и вручили ему коробку бумажных носовых платков. Пока он вытирал лицо и громко прочищал нос, Глория накапала ему в стакан успокоительного и потребовала выпить. Ален не выказал и тени недовольства, послушно опрокинул содержимое в себя.
— Ален… — заговорил Джоб, сев рядом с ним, но резко прервался. Стефан догадывался, что тот хотел сказать: как же так? Ты-то и вот такое пытался сделать? Ален, ну это совсем на тебя не похоже.
Стефану было жаль, что мать и отец Джоба стали свидетелями подобной сцены. Сразу вспомнились фотографии, развешенные на стене вдоль лестницы…
— Извините, — прогнусавил Ален. — Извините, что разбудил.
Он говорил так, будто главная проблема именно в этом. Глория прижала руки к груди, сочувственно глядя на Алена. Карл приобнял жену за плечи. Стефан и Джоб сидели за столом по обе руки от Алена.
— Извините и за это все, — имея в виду себя плачущего в три ночи, нож на полу, произнёс он. — Не знаю, что на меня нашло.
— Ты просто устал, — по-отечески объяснил Джоб, словно пытался уверить всех в этом. В последнее время начало строиться как-то слишком много иллюзий и лжи во благо.
Ален кивнул, соглашаясь.
Ругать и отчитывать его никто не собирался — это равносильно вбиванию гвоздей в крышку гроба. Так что они еще немного посидели, кто-то постоял, и Ален выразил желание пойти спать. Джоб спросил, не нужна ли Алену помощь.
— Мне уже лучше, спасибо, — чуть ли не клятвенно говорил он. Его, разумеется, никто держать не стал. Глория начала собирать аптечку. Когда Ален взбирался по лестнице, в кухне погас свет.
— Я пойду с тобой, — сказал Стефан, когда они уже почти оказались на втором этаже.
Ален повернулся к нему, удивленно моргнул.
— Зачем?
Выставив руки в примирительно жесте, которые, ко всему прочему, отделяли Стефана от нехороших мыслей, способных взбрести в голову Алену, он ответил:
— Могу посидеть с тобой, чтобы тебе не было так тоскливо. И всё. Ну, если хочешь, конечно.
Ален не ожидал подобного предложения. Он опустил руку на перила, будто ему нужна была опора — будто ему надоело притворяться, что он может сам держаться на своих двоих и может уснуть один в пустой комнате.
Стефан уже решил, что тот откажется, и поставил ногу на верхнюю ступеньку, желая опередить Алена, но тот пресек эту попытку словами:
— Давай.
Ален открыл дверь своей комнаты, зашёл первым. Стефан последовал за ним и закрыл дверь. Комната была почти такой же, как в доме Джоба, будто списанной с тех спален. Возможно, Джоб и сам списывал убранство собственного дома с родительского. На этот раз в комнате Алена не было ощущения уюта, потому что отсутствовали те вещи, которые наполняли им помещение. Как-никак, Ален здесь только первую ночь.
Ален аккуратно присел на краешек кровати, словно это не Стефан напросился в чужую комнату, а он. Стефан сел на ковер перед кроватью и утонул в пушистом белом ворсе ковра. Он был приятным наощупь, и когда ноги ступали по нему, казалось, что идешь по облаку. Таких ковров, правда, в доме Джоба не было.
— Ну чего ты? Ложись уже. И одеялом накройся сам, я этого делать не буду, — усмехнулся Стефан, сложив ноги по-турецки. Ален не колеблясь лег, натянул на себя одеяло. Он повернулся на бок лицом к Стефану. Они встретились взглядами.
— Ты сегодня весь день носишься со мной, как курица-наседка. Чуть ли не пылинки сдуваешь. Ты никогда так не делал, — очень точно заметил Ален.
«А как иначе?», — внутренне возмутился Стефан. Как иначе, когда не осталось никого, кто мог бы это делать за Стефана, ведь все были выбиты из строя, кроме него. Как иначе, если это Стефан виноват в состоянии, в котором он оказался?
Честно говоря, такой самоотверженности Стефан и сам от себя не ожидал, но чего только не сделает человек на адреналине. Он никогда не становился для кого-то поддержкой и не думал, что сможет. Открылись затаенные потенциалы, черт возьми.
— Пустяки, — отмахнулся Стефан и решил обсудить более важную тему. — Ты лучше скажи… Тебе что в голову взбрендило? Как ты вообще додумался совершить такое?
Ален закутался в одеяло посильнее, словно пытался спрятаться от неудобных вопросов. Он зарылся щекой в подушку, взирая на Стефана лишь одним глазом.
— Я не знаю… Мне плохо стало. Я ворочался и все не мог уснуть. Мысли сжирали, безысходность такая накрыла… Я не хочу, чтобы завтра наступало. Я его боюсь.
«Солнце плачет и не хочет светить
Золотые слезы ярче чернил
Прожигают солнцу щёки и нос,
Не касаясь волос»
Стефан придвинулся ближе к кровати. Он не понимал, что творилось в тот миг в голове Алена. Да и знать, если честно, не хотел — думы эти были чернее черного, к гадалке не ходи. Страшно, что Ален решился взяться за нож. Именно поэтому Стефан предложил себя в качестве ночного компаньона, потому что боялся, что Алену снова станет так же «плохо», и он выберет еще более изощренный способ или доведет начатое до конца. Например, он теперь знал, куда Глория положила аптечку…
— Ты помнишь, что я тебе сказал перед сном?
Ален заелозил головой по подушке и принял положение, в котором оба глаза смотрели на Стефана. Этот жест походил на то, что Ален стал более открыт к разговору.
— Говорил, что надо спать.
Стефан едва подавил желание цокнуть языком и закатить глаза, как он это любил делать. Однако ситуация была неподходящей, вдруг еще заденет хрупкое душевное равновесие Алена?
— Я говорил, что ты не один, и мы вместе что-то придумаем, — напомнил Стефан, как строгий учитель ученику, который ничегошеньки не усвоил из прошедшего урока. — Скажи, ты сейчас один в этой комнате? Кроме тебя никого в этом доме нет? Есть я. Я, конечно, кандидатура во всех отношениях слабая, но теперь умею ловить рыжих мальчиков перед попыткой покинуть бренный мир, — после этих слов Ален тихонечко хихикнул. — Есть Джоб, если я как помощник неубедителен. Он-то мужик опытный. Карл и Глория могут что-то посоветовать. Скажи, разве это плохо?
— Нет… — пробормотал Ален, как нашкодивший ребенок.
Стефан хотел еще сказать, что, когда умер Джеральд, рядом никого не было. Никто Стефану не помогал, никто не ловил за руку перед совершением необдуманных поступков. Некому было остановить, пригрозить пальчиком, вдолбить в голову, что так нельзя. Именно поэтому Стефан натворил столько ошибок. Очнулся сам, по шею в дерьме, почти задохнувшись от него. И выбирался так же сам, только это было намного сложнее.
Стефан осознавал тяжесть чувства вины, свалившегося на плечи Алена. Однако ему было на кого положиться и с кем разделить это бремя.
Он утих, потому что нечего было дополнить. Все казалось неуместным и отбраковывалось как-то, что потенциально могло задеть Алена. Он походил сейчас на водную гладь, которая могла покрыться рябью от малейшего дуновения ветра.
Стефан поменял положение, облокотившись спиной о кровать. Теперь Ален мог видеть его лишь сбоку. Веки ныли, желая опуститься, и Стефан позволил себе послабление, закрыл глаза. Он надеялся, что наступившая тишина означала, что и Ален готов погрузиться в сон. Однако он разорвал её, выдернув Стефана из дремоты:
— Спасибо, что предложил остаться. Я правда благодарен тебе за это. Я все никак не мог уснуть, когда никого не было. В итоге остался наедине со своими мыслями, и… На самом деле я не хочу умирать. Но как я и говорил, я теперь боюсь будущего.
— Никогда не позволяй порыву негативных эмоций взять власть над тобой, — на удивление бодрым голосом заявил Стефан. — Иначе можно потом об этом очень пожалеть.
Стефан боялся представить, что было бы, опоздай он на несколько минут. Лежал бы Ален в луже крови. Может быть, его бы и спасли врачи, а может, получилось бы как с Биллом?.. Это было бы ужасно.
— Я уже пожалел… — Стефану показалось, что Ален съёжился в постели.
Стефан считал, что Ален человек, который зачастую принимает решения с холодной головой. Может, это действительно так, а может, Стефан ошибался на его счет? За три месяца общения он так до конца это и не понял.
— Это был бы побег, а не решение проблемы. Ты бы оставил Мартина и Пахиту без шанса на что-то хорошее. С твоей смертью умерла бы их возможность жить лучше. Ты понимал это, когда брал в руки нож? Многие говорят, что для самоубийства нужна смелость. В какой-то степени да, но, в сущности, самоубийство — это слабость. Потому что человек отказался собирать волю в кулак и бороться с жизненными невзгодами.
Стефану, наверное, просто говорить об этом, потому что у него нет преимущества в виде смертности по сравнению с другими людьми. Он не может себя убить, не может покончить со своими страданиями, поскольку его жизнь на них и направлена. Он вынужден влачить свое безотрадное существование день ото дня. Не мечтал ли он о самоубийстве? Очень часто, а в первые столетия так вообще постоянно. Однако он все равно жил.
Вспомнился Оливер, который устал жить и больше не видел смысла в этом. Это была тоже слабость. Своей слабостью он обрек на горе бабушек, дедушек и родителей. Становится ли умершему человеку легче после суицида? Неизвестно, только вот последствия в реальном мире от этого всегда отрицательные. Те, кто был связан с суицидником, не находили себе места.
Ален слушал настолько внимательно, что забывал дышать. Ответа сразу он не давал, тщательно анализируя сказанное Стефаном. Его краткий монолог поверг в шок и заставил крепко задуматься.
— Я не осознавал последствий… — с сожалением сознался он.
Стефан так и знал.
— Ну вот… Так что, прежде чем совершать что-то такое, подумай, чем это может обернуться, — он все еще был поражен тем, как за какие-то сутки изменилось положение вещей: раньше Стефана уму-разуму учил Ален, теперь Стефан вещал ему с назидательным тоном. Оказывается, и он может поделиться какой-то мудростью, а не только выкидывать колкие или мрачные фразы. — Ладно, все. Давай ты попробуешь уснуть?
— А как же ты?
— Я останусь с тобой до утра. Забей.
— Будешь сторожить меня?
— Что-то типа того. Достаточно на сегодня парить репу. Спи.
Ален второй раз за ночь пожелал Стефану спокойной ночи и предложил лечь рядом. Стефан категорически отказался — он не был намерен тесниться на узкой кровати с Аленом. Ему и тут, на ворсистом ковре, мягко.
Со стороны, наверное, это выглядело так, будто он охраняет Алена, как сторожевая собака. В целом, правда здесь была: Стефан чувствовал себя потасканной псиной.
Он позволил себе примостить голову и руки на краешек кровати. Уселся поудобнее на полу, голову опустил на руки. Стефан уснул после того, как услышал ровное размеренное дыхание спящего Алена.
«Солнце, забудь обо всём
Я отменю все метеосводки
Хочешь, я буду беречь твой сон —
Самый сладкий и самый короткий?»
***
Стефан проснулся с затекшей от неудобного положения шеей. На часах было семь утра — в комнате Алена он проспал около трёх часов. Он осторожно встал на ноги, стараясь не спугнуть сон Алена. Шею невозможно было развернуть из-за боли слева. Он помассировал болевую точку пальцами, морщась, как от кислоты лимона, и окинул взглядом кокон, состоящий из одеяла и Алена. Ален спал лицом к стене, его грудная клетка слегка вздымалась от вдохов. Значит, все хорошо.
Стефан тихонько вышел из комнаты Алена и перебежал в свою. Там он скрылся за дверьми ванной и вытащил из-за унитаза початую бутылку водки, оставленную на сегодняшнее утро. На полке лежала нераскрытая пачка бинтов. Настала пора незыблемого ритуала, приведения себя в порядок.
Уже через двадцать минут Стефан сидел на кухне, только вот не знал, что делать дальше. Точнее, как, потому что в этом доме все чужое и непонятное. Рыться в вещах Карла и Глории совсем не хотелось, но и сидеть в комнате — тоже. Как и идти к Алену, честно говоря… Хотелось только есть.
Перебивая мысли о завтраке, нечто пушистое потерлось о ногу Стефана. Тот удивился, не ожидав ощущения мягкости, нагнулся и испытал дежавю.
— О, привет, — усмехнулся Стефан, увидев у своих ног Бонифация. Кот умными глазами посмотрел на Стефана и зевнул, обнажая острые зубки и ребристое небо.
Стефан поднял его и посадил себе на колени. Бонифаций нисколько не возражал и покорно улегся, перед этим, правда, потоптавшись на коленях Стефана, чтобы принять удобную позу. Когда таковая была найдена, Бонифаций положил голову на руку Стефана и замурлыкал.
Стефан уже вес был в шерсти, что хорошо показывали его темно-синие джинсы, но сейчас это казалось мелочью. В груди разлилось странное тепло от факта, что Бонифаций доверительно лежал головой на его руке и довольно урчал. Стефан еще раз провел рукой по блестящей пушистой шубке. Гладить кошек, оказывается, так приятно.
Он почесал Бонифацию за ушком, и тот от удовольствия вытянул шею, подставляясь под ласку, и зажмурил глаза. Зрелище было до жути трогательным и умилительным.
От Бонифация бедра довольно быстро нагрелись. Он был похож на пушистую грелку. Вот к кому Алену нужно было идти за поддержкой. Коты — это очень круто.
Стефан вспомнил, что это кот Оливера. Ему было определенно больше трех лет, а вот конкретной цифры Стефан не знал. Джоб лишь упомянул, что Оливер подобрал его котенком на улице. Вырос этот котенок в очень солидного кота.
Может, принести Бонифация в комнату Алена, чтоб тот почухал кота после пробуждения? А что, неплохое начало утра. Может, это немного приободрит Алена.
Стефан осторожно опустил голову на кота и почувствовал щекой шелковистость шерсти. Это даже круче ворсистого ковра.
Дом начал понемногу оживать ближе к девяти утра. Из спальни вышли Глория и Карл. Глория, в отличие от ночной встречи, уже были причесана, одета с иголочки, даже сделала легкий макияж — ну а что, перед гостями надо же покрасоваться. Джоб выглядел не так безупречно, как его родители. У него уже отросла щетина, которой, пожалуй, дня два-три. Стефану она бросилась в глаза только сейчас.
Стефан не стал дожидаться появления Алена и понес к нему Бонифация. Он пересекся с Карлом в коридоре.
— Доброе утро, Стефан! Ты все так же укрепляешь дружбу с Бонифацием? — он хохотнул и погладил кота по спине, а потом шутливо и легонько хлопнул его пару раз по заду.
— Э-эм, да… Бонифаций классный, — кивнул Стефан и опустил взгляд на мордочку Бонифация, который изучал своими большими зелеными глазами Стефана. — Доброе утро.
Стефан снова забыл о правилах приличия, которые в этом доме наверняка очень чтились. К счастью, Карл спустил ему эту оплошность с рук. Да и Карл не казался столь яростным блюстителем этикета, в отличие от собственной жены.
Стефан быстро преодолел все ступени и уже очутился у комнаты Алена, но столкнулся с ним в дверях. Ален не очень вовремя решил выйти. Неужели не мог поваляться в постели лишние пару минут?
— Привет, — поздоровался он. — Ого, у родителей Джоба есть кот?
— Привет. Да. Это тебе. Телогрейка и душегрейка в одном коте. Посмотри, какой он прикольный!
Стефан протянул кота Алену, буквально заставив взять его. Ален со смешком поблагодарил и принял, но Бонифаций почему-то начал вырываться, желая выпрыгнуть из объятий неизвестного человека. Пришлось возвращать Бонифация обратно на станцию, то бишь Стефану. На его руках он чувствовал себя очень спокойно.
— Эй, что с тобой не то? Почему ты не хочешь быть с ним? — нахмурившись, устроил коту допрос с пристрастием Стефан. Тот лукаво сверкнул глазками и в итоге спрыгнул даже со Стефана, убежав восвояси.
Несмотря на личную неудачу, поведение кота очень позабавила Алена. Очень странно, что Бонифацию Ален не понравился.
— Лови момент, как говорится. Точнее, настроение кота. Сначала ты мил и любим, а потом вообще не сдался.
Стефан тяжело вздохнул.
— Кошмар какой-то…
Ален проследил глазами за тем, как удирал от них Бонифаций вниз по лестнице.
— Знаешь, меня твои слова натолкнули на множество размышлений. И я понял, что вчера облажался. Ты был прав. Я не хочу, чтобы они жили, как я. Так что я тоже должен жить для этого.
Стефан был рад слышать это от Алена. Он был рад, что говорил не в пустоту и его слова возымели эффект. Может быть, теперь Ален будет прокручивать их в голове, и они помогут ему избежать дальнейших ошибок на тернистом пути, в который они завернули.
— Хорошо, что ты все понял.
Они вместе зашли на кухню и поздоровались с семьей Гордонов. Глория колдовала над завтраком, Карл варил кофе. Джоб с кем-то разговаривал по телефону, решая рабочие дела.
— Да. Да, выйдите сегодня с Максом на смену. Я понимаю, что переработка, да. Да. Послушай, я же тебе объяснил ситуацию, я сам от неё не в восторге. Угу.
Джоб словно вторил вчерашним наблюдениям об отсутствии напоминания о работе. Слова старика не вселяли радости, ведь по сути из-за вчерашнего происшествия ощутимо пострадал рабочий процесс кафе. Один кассир умер, одна официантка в больнице, еще один кассир морально придавлен, а Стефан… ну, Стефан просто Стефан.
Он постарался не нагружать голову еще и этими проблемами, так что поинтересовался у Глории, что она приготовила на завтрак. То была овсяная каша с фруктами.
Каша была довольно сносной. Стефан всеядный и разве что гвозди проглотит с трудом, но было в этой овсянке нечто такое, что делало её особенной. Какое-то ощущение дома, будто через этот завтрак ощущалось, что она приготовлена заботливой бабушкой…
Кофе Карл варил отменный. Крепкий, насыщенный, сразу придающий ощущение бодрости — то, чего Стефану не хватало. За такие завтраки он бы, пожалуй, согласился остаться здесь на подольше. Интересно, а что будет на обед?
Утро началось, словно не было мрака вчерашнего дня, но его напоминание Глория обнаружила в холодильнике.
— Ой, а это что за красивый тортик?
Стефан поёжился при воспоминаниях о том, как они с Джобом обнаружили этот торт в гостевом домике. Тут же пропал аппетит и желание допивать кофе. Ален прочистил горло, прежде чем ответить:
— Это… С дня рождения, — ему было будто неловко говорить о предназначении торта. — Можете его есть, если хотите. Его никто не резал, как видите.
— А вы не будете его пробовать? Такой ведь красивый! — удивилась Глория, словно причина, почему он остался не тронутым даже сейчас, было неочевидна. Она достала коробку с тортом, откинула крышку и с восхищением оглядела шоколадное произведение искусства.
— Нет! — хором воскликнули Ален и Стефан. Они переглянулись, друг другу говоря взглядом о том, что порой общаться с Глорией безнадежно. По итогу продолжил Стефан — Ален просто не осмелился и продолжал молчать, и Стефан взял инициативу на себя: — У нас нет аппетита есть этот торт в связи…
Глория ахнула и прикрыла рот ладонью, точно её только что озарило.
— Простите, пожалуйста!
Стефан и Ален синхронно вздохнули.
Глория убрала торт, так и не коснувшись его лезвием ножа. Однако она спросила, может ли она потом попробовать его, и Ален сказал, что она может делать с ним, что захочет, хоть съесть единолично или на пару с Карлом.
— Нет, извините, дружочки, но мне сладкое нельзя. Диабет, — развел руками Карл.
— Ну, а одной мне это сделать не получится… Могу ли я тогда унести его на чаепитие к своей подруге?
— Вы можете делать с ним, что захотите. Теперь он ваш, — улыбнулся Ален.
Вот и пригодился тортик, не пришлось выбрасывать.
Ален завел разговор о необходимости снова посетить больницу. Джоб сказал, что отвезет его, и, допив кофе, пошел готовить машину. Стефан уже был как само разумеющееся приложение к сей поездке.
Уже через полчаса Карл и Глория стояли перед машиной, прощались с гостями и желали удачи.
Стефан чувствовал, что она им понадобится.
***
— Как не пустили?! — возмутился Стефан, встретив в холле больницы Алена, который вернулся намного раньше, чем его ждали.
Ален сокрушенно развел руками и опустился на диван. На его лице застыло скорбное выражение, а повысившееся утром настроение развеялось, как дым. Ранее горящие глаза, которые удалось заставить тлеть надеждой на что-то хорошее, потухли.
— Вот так, — смиренно произнес Ален, как будто знал, что так все и произойдет. — Я сказал, что я брат, и меня попросили предоставить документы, подтверждающие родство. А что я покажу? По сути, я им никто. Так и не пустили.
— Что-то тут не то, — заключил Джоб. — Они не могли просто так запретить.
Голова Алена поникла, а плечи опустились, словно под тяжестью груза обреченности.
— Все ведь и так очевидно, — тускло вымолвил Ален. — Есть кому постараться.
Стефан почувствовал, кажется, на материальном уровне холод отчаяния, которое снова лозой опутывало Алена. Стефан хотел сгрести их в кулак и вырвать, чтобы они больше не душили Алена. Он хотел сделать все, чтобы Ален снова не провалился во вчерашнюю пучину.
— Ален, не падай духом, слышишь? — Стефан потряс Алена за плечо, пытаясь привести в чувство. — Ты попадешь и к Мартину, и к Пахите, понял? Обязательно.
— Я обещал Мартину прийти… — будто не слыша никого, пробормотал Ален.
— Вот видишь! И ты сдержишь обещание! — подхватил Джоб. — Знаешь-ка что, Ален? Нам надо посоветоваться с родителями моими. Может быть, они помогут тебе увидеться с братом и сестрой.
Ален перевел усталый взгляд на Джоба. Его глаза говорили: «Ну давай, что еще ты предложишь?» Алена явно не убедили слова Джоба, и он не поверил, что Карл и Глория могут что-то изменить.
— Как они помогут?
Джоб почесал затылок. Ален его подловил: Джоб не успел придумать аргумент.
— Как-нибудь. Ален, не раскисай раньше времени!
Ален вдохнул, словно ему опротивел не только мир, который то и дело вставлял палки в колеса еле волочащейся тележки его жизни, но люди, которые говорили не опускать руки, будто с палками в колесах ехать удобно.
— Нам нужно навестить Эмбер, — напомнил Стефан. — Она ведь тебе не писала после твоего визита, старик?
— Нет. Я послал ей несколько сообщений, спросил, как дела, но она не ответила. Нужно обязательно к ней поехать.
— Поехали, — вставая, безразлично произнес Ален, словно благодаря этой поездке он хотел отдалиться от собственных переживаний.
***
Мир потерял краски. В душе Эмбер разверзлась бездна.
Она смотрела на свою поврежденную правую руку и жалела о том, что уцелела.
В который раз она подходила к раковине, чтобы ополоснуть водой пылающее лицо. Но чувства снова вспыхивали, плясали жгучим пламенем в горле и глазах, вырываясь рыданиями, стоило лишь подумать о чем-то, связанном с Биллом.
А мысли сейчас были заняты только им одним.
Они встретились восемнадцать лет назад, когда были еще трехлетними карапузами. Билл со своей семьей тогда только переехали на улицу, где жила семья Эмбер. Познакомились они в детском саду. Эмбер не помнила досконально этот момент, но со слов мамы воспитательнице пришлось их разнимать, потому как они подрались за зеленый карандаш во время рисования.
На почве этой забавной ситуации сдружились мамы Эмбер и Билла. Однажды мама Билла позвала маму Эмбер и её саму в гости. Во время визита Билл подарил Эмбер зеленый карандаш, ведь это он стал зачинщиком драки.
Так они и подружились.
Из восемнадцати лет дружбы шестнадцать они провели бок о бок. В одной группе в детском саду, в одном классе в школе, на одной улице. Они были важной частью жизней друг друга, уже кажущейся стабильной, незыблемой и постоянной.
Те два с лишним года после школы заставили обоих посмотреть на дружбу под другим углом. Эмбер и Билл научились относиться более трепетно к этим отношениям. Тогда Эмбер поняла, что у каждого из них своя жизнь, разные мысли насчет одной и той же ситуации и они не могут быть вместе постоянно, но они могут быть всегда рядом. Это же осознал и Билл, потому их взаимоотношения стали цениться больше.
Однако это не уменьшило значимость Билла в жизни Эмбер. Она понимала, что у них разные пути и когда-то им придется немного отдалиться, чтобы расширить границы своих возможностей, но Билл все равно оставил огромный отпечаток на её личности, внёс слишком большой вклад в её становление.
Потому теперь Эмбер казалась себе повалившимся на пол столом, у которого отпилил четвертую ножку. Потерялась опора, из-за которой перестают работать все остальные.
Когда Джоб вошёл в палату, Эмбер ждала от него одного — новостей. Она вся извелась от незнания, от бессилия, от того, что не может никак повлиять на ситуацию. И Джоб принес эти новости.
— Ну, как там Билл? — в нетерпении прервала босса Эмбер, уставшая от вопросов о собственном самочувствии. Какая разница, что с ней, ну, подумаешь рука? Важнее сейчас Билл, в порядке ли он?
Босс сложил руки за спиной и потупил взгляд. Эмбер кольнула острая игла тревоги и предчувствия чего-то нехорошего. Слова Джоба соскальзывали с его языка неуклюже, точно были неудобны и слишком остроугольны, из-за чего их сложно перекатывать:
— Эмбер… Прости меня за то, что я тебе сейчас скажу, но… Билла больше нет.
Слова Джоба упали на Эмбер, придавив своим каменным весом и испугав уродством, отчего она издала ошарашенный вскрик. Паника, похожая на лесной пожар, разрасталась в душе. Первый жалобный всхлип, первые покатившиеся по лицу слезы, и Эмбер уже не помнила себя. Все пространство сузилось до здоровой руки, прикрывающей лицо, и белизны одеяла, на которое сыпались соленые капли.
Джоб бросился успокаивать Эмбер, зашептав слова утешения:
— Эмбер, милая… Мне жаль, мне очень жаль. Это невосполнимая утрата для нас всех.
Но Эмбер не нужны были эти слова. Она оттолкнула босса, отгородила себя от него невидимой, но толстой стеной. Ей теперь неважно все, что он скажет, кроме разве что:
— Как он умер?
И тогда Джоб поведал причины гибели Билла. Она приняла их без сопротивлений, легко в это поверила, как и в факт смерти, потому что на интуитивном уровне ощущала, что все плохо. Когда Джоб только переступил порог, это стало понятно. Она боялась, что Билл умрет, и, когда Джоб пришел, единственная мысль закручивала все нутро в тугую спираль. Мысль о том, подтвердятся её опасения или нет.
Конечно же, Эмбер молила, чтобы все было не так, однако судьба всегда имеет свои планы.
А слёзы все не останавливались, рыдания превратились в задыхания. Джоб налил в стакан воду из кувшина, стоящего на столе, но Эмбер не приняла его.
— Пожалуйста, оставьте меня одну. Спасибо за участие, но мне это сейчас не нужно. Уйдите, пожалуйста, — борясь с дрожью в голосе, проговорила она.
Джоб, весь сжавшийся от сочувствия её горю, в последний раз обратил на неё полный печали взгляд.
— Хорошо… Мы придем к тебе завтра, хорошо? Держись, пожалуйста.
Он тихо прикрыл за собой дверь, и Эмбер обессиленно откинулась на подушки, растирая слезы по лицу.
С этого момента началась буря. Под ребрами забесновались камни, загремели грозы и льдины-градины вгрызлись в грудь. Свистящий ветряной вихрь принес собой ворох дум, не отпускавших Эмбер до глубокой ночи.
Это казалось таким нечестным, ведь почему именно Билл получил пулю в бедро? Почему Эмбер только в руку? Почему кто-то вообще избежал выстрела или отделался от него легко? Почему весь урон этого дорожного недоразумения притянул на себя Билл?
Это казалось таким нечестным, но почему-то таким закономерным. Эмбер хотелось ударить себя за эти умозаключениям, вскрыть себе черепную коробку и промыть её изнутри, чтобы больше не думать так, но она все равно не могла отделаться от этого чувства. Она не могла объяснить, почему оно её посетило и не захотело отпускать.
Это так гнусно — умереть в разгар торжества. Торжества не только в честь дня рождения Пахиты, но и жизни, которую ты строил кирпичик за кирпичиком, как дом. Билл успел выложить только фундамент. Он начал строить, усердно и трепетно, но еще ни разу не успел в жизни своей мечты переночевать, потому что она не готова. У него была куча материалов и сил для стройки, но не стало его самого.
«Горизонт наше солнце потопит (Потопит)
И сколько видано антиутопий
Столько допотопных копий
Всяких идеалов, но всё разрушено, и взять хотя бы малость
От того, что каждый день как будто по канату
И под канонады праздников я будто бы рассыпался на атомы»
Однако его радовала даже подготовка. Сколько счастья вызывал в нем этот выложенный крепкий фундамент! Нешаткий, прочный, он стал бы для Билла надежным началом того, как он хотел жить. Он гордился собой, что, несмотря на все трудности, смог его создать за те месяцы после лечения.
В прошлом месяце Билл захлебывался от восторга, предвкушения, рассказывал Эмбер с горящими глазами о своих планах. И в который раз благодарил её за то, что она не отвернулась от него, что дала шанс, поверила в него. Говорил, что без неё он бы не справился. Вряд ли бы переехал в Колумбию сам, вряд ли бы нашел работу. Говорил, что неизвестно, что бы стало с ним после лечения в родном городе.
— Да перестань ты в ноги кланяться! Это же не только моя заслуга, но и твоя, — отмахивалась Эмбер. — Если человек не мотивирован меняться, никто ему не поможет. Ни слова, ни люди, ни ограничения. Все идет отсюда, — она ткнула пальцем в грудь Билла, намекая на его сердце.
Билл перехватил ладонь Эмбер и опустил на тыльную сторону легкий поцелуй.
— Однако нельзя отрицать твоего влияния на меня. Ты стимулировала меня к движению. Твое согласие будто дало мне шанс. Ты стала для меня опорой в моих начинаниях.
Вспоминая этот разговор, Эмбер поняла: не только она была для Билла опорой, но и он для неё. Она хоть и начала много нового одна, но закрепить былые успехи без него не смогла бы.
И что теперь ей делать в мире, где нет Билла? Как жить дальше?
Этот разговор словно состоялся вчера. После него прошло так мало времени. Времени, которое для Билла закончилось.
«Сквозь ладошки ускользает время
И каждая песчинка на вес золота
От марта до апреля. Мы поделили мир бы поровну
Но я опору потерял и в пол давлю педаль, теряя управление
И я ещё раз попрошу тебя, отдай, отдай мне в руки
Не жалей и отдай хотя б ещё немного времени»
Эмбер взяла телефон, разблокировала экран. И под веками снова зажгло, потому что на экране блокировки была их совместная фотография. В галерее тысячами гурьбились подобные снимки. Переписки с Биллом были во всех соцсетях. Дом, в котором они жили, был наполовину его. Многие вещи в шкафу Эмбер принадлежали Биллу, потому что она их воровала у него и нисколько не стыдилась этого. Все напоминало о Билле. Вся жизнь — напоминание о Билле.
Тогда-то Эмбер поняла, что лишь пыталась убедить себя в том, что им с Биллом лучше быть не всегда вместе, а всегда рядом. Начиталась умных книг по психологии, где говорилось, что человек не должен сливаться с кем-то, он должен быть отдельной личностью.
На самом деле Билл так и остался важной частью жизни, все такой же незыблемой и постоянной. И, когда Эмбер лишилась её на два года, у неё тоже дела пошли под откос. Она, конечно, пыталась наладить все сама, и это получалось вполне успешно, однако… Достичь душевного равновесия удалось только после примирения с Биллом.
Только тогда Эмбер почувствовала себя счастливой.
Восемнадцать лет дружбы просто так из жизни не выкинешь, особенно когда тебе еще нет двадцати одного года — день рождения в мае. Но его уже праздновать не хотелось. Эмбер не отмечала свои девятнадцатилетие и двадцатилетие. Это казалось лишним. В этом году она хотела закатить вечеринку с размахом, но… Об этом теперь думать было тошно.
Как теперь жить дальше, когда из тебя выкорчевали то, что росло на протяжении почти двух десятилетий?
Эмбер ощущала себя беспомощным слепым котенком, выброшенным в захудалой коробке на ночной мороз.
— Здравствуйте, миссис Картер. Да, давненько мы не разговаривали. Знаете… Не очень. Мне нужно вам кое-что сказать. Мы попали в беду. Билл…
Ночью к Эмбер во сне пришел Билл. Он стоял в окружении каких-то странных безликих людей — их лица были будто заблюрены. У самого Билла цвет кожи был землистый, сильно выступали скулы. На фоне осунувшегося лица глаза теперь выделялись особенно сильно.
Билл протягивал руку с поломанными ногтями, синяками на сгибе локтя. Эмбер было страшно принять её и вообще хоть как-то коснуться её, больше похожей не на руку, а на тощую ветвь дерева.
— Я ничего не смог, — прохрипел Билл и сделал шаг навстречу Эмбер, но та машинально попятилась назад. — Я хочу к тебе, а не к ним, — он кивнул в сторону безликой толпы за его спиной. Они что-то кричали о «скорой помощи». Людей было так много, что Эмбер не могла их сосчитать. — Я хочу к тебе. Я хочу жить правильно. Я не хочу с ними. Я с ними все прошляпил. Я облажался и все испортил, я хочу иначе.
«Закрывая ставни окон, осуждаю мир за то, что я от неба далеко так
И на кой мне рок судьбы от мученика
Если не дано мне разогнать все тучи?
А дано впитать в себя пороки поколений
Там чужой, а тут иду не с теми, не тот берег
И впустую разбазарил все идеи
Искал любовь, нашёл лишь одиночество
Искал себя и всё беспамятно стоял на месте
Стержень каменный, но воды времени
И даже этот камень сточат, разлетаясь лебединой песней»
Робость внезапно покинула Эмбер, и она сделала шаг вперед, протянула руку в ответ. Она даже не успела коснуться Билла, как тот вдруг внезапно похорошел: прибавил в весе, цвет лица стал живым. Ногти на руках были пострижены, на сгибе локтя ни точек, ни синяков. Он стал обычным.
Губы Билла тронула грустная улыбка.
— Я даже в этом состоянии ничего не смог, — он взглянул на Эмбер со всей теплотой и нежностью, на которую только был способен. Эмбер не знала, почему ей так казалось, но она это чувствовала. — Я люблю тебя. Я всегда тебя любил. Ни прожить не смог, ни разлюбить тебя не смог. Я ничего не смог. Я ничего не сделал. Только оставил тебя одну. Снова. Прости меня.
Эмбер захотелось вцепиться в его руку, расцарапать её острыми длинными ногтями, лишь бы привести Билла в чувства, лишь бы он прекратил говорить подобную чепуху. Но стоило ей дотронуться до него, как Билл рассыпался пеплом и взмыл, подгоняемый ветром вверх.
«Время собирает камни
Так хотел заполучить весь мир, но он не выделил куска мне
Не выделил ни острова, и, в космос устремляя взоры
Даже там я проиграл с позором»
Эмбер проснулась в холодном поту. Она заснула на спине, и в ушах у неё находились наушники, но они уже были безмолвны. Эмбер вытащила их, сложила в кейс.
Она уснула под колыбельную Билла, которую он спел ей на втором году старшей школы, когда её мучила бессонница. Она часто включала её, когда не могла заснуть.
Однако после таких снов не было никакого желания закрывать глаза снова.
***
Эмбер выглядела неважно.
Дело даже не в физическом состоянии — её рука привлекала меньше внимания, чем опухшее лицо. Джоб говорил, что она много плакала.
Радушного приветствия не получилось. Эмбер вяло поздоровалась со всеми. По дороге в больницу Джоб рассказал, что Эмбер вчера попросила его покинуть стены палаты. Выгнала, грубо говоря. Вот и сейчас не сказать, что она светилась от счастья при виде друзей. Джоб писал ей утром, предупреждая, что они её навестят, но опять не получил ответа.
Он отказался идти вместе с Аленом и Стефаном, потому как от вчерашнего визита остался неприятный осадок. Роль посла вестей о смерти ему не пришлась по вкусу.
На вопрос Алена о её состоянии Эмбер пожала плечами.
— Температуры не было, все хорошо. Врач заходил перед вашим приходом, сказал, что осложнения не развиваются.
— А еще?
Эмбер бросила в его сторону вопросительный взгляд.
— А что еще?
Ален, сидящий перед ней, покачал головой.
— Я же не только об этом спрашиваю.
Эмбер отвернулась к окну. Она сжала в кулак здоровой руки краешек одеяла. Послышался тяжелый вздох с её стороны, а потом она снова направила взор на Алена и смотрела уже по-другому, будто сняла маску безразличия и обнажила истинные эмоции.
— Ален, что ты хочешь услышать? Что мне очень плохо, потому что умер мой лучший друг, с которым я почти всю жизнь дружу? Что я рыдала всю ночь, листала фотографии с Биллом и включала все его голосовые сообщения без разбора, просто чтобы услышать голос, а потом отрубилась на два часа под его пение четырехлетней давности? Ты это хочешь услышать?
Ален прикусил губу и виновато опустил взгляд. Эмбер говорила, будто метала острые ножи. Она не хотела представать перед другими вот такой — уязвимой, беззащитной, страдающей, но её будто вынудили сделать это, потому она так безжалостно говорила.
— Прости…
Она выдохнула, снова укрыла от посторонних глаз свои чувства и продолжила:
— Я позвонила родителям Билла и сообщила о его смерти. Скоро они приедут сюда. Я хочу выйти из больницы к моменту его похорон и принять активное участие в их организации. Хочу достойно проводить его в последний путь.
Это звучало еще хуже, чем эмоциональная резкая речь. Эмбер говорила почти будничным тоном о том, как будет хоронить лучшего друга. Как можно так быстро переключаться? Для Стефана Эмбер все еще оставалась загадкой. Странной и внушающей страх загадкой.
— Как Пахита и Мартин? — спросила наконец о делах остальных она.
Ален заговорил не сразу, будто примерялся и размышлял, имеет ли право подать голос. Вкратце он рассказал о посещении Мартина, о встрече с родителями, о сегодняшнем запрете на визит. Эмбер цокнула языком, услышав о том, что Алена не пустили проведать детей.
— Сволочи, — вымолвила она без конкретного отношения к кому-либо.
Едва клеящийся разговор прервал звонок, адресованный Алену. Он вытащил телефон из кармана, посмотрел на экран и нахмурился. Взвесив все за и против, все-таки ответил.
— Алло. Да, это я, — в следующее мгновение брови Алена медленно поползли вверх. Он продолжительное время молчал, слушая собеседника. — Смогу… Да… До свидания.
Когда вызов был завершен и экран погас, его рука безжизненно повисла вдоль тела. У Стефана в груди что-то болезненно ёкнуло.
— Кто звонил? — спросила Эмбер.
Ален раскрыл рот, но тут же его закрыл. Он напоминал рыбу, выброшенную на берег. Стефану с каждой секундой становилось все беспокойнее.
— Офицер вызвал меня на допрос. В качестве свидетеля.
Стефану показалось, что еще чуть-чуть, и Алена нужно будет ловить. Он положил руку на его плечо, тем самым подстраховывая.
— Ален, ничего критичного в этом нет. Тебе просто зададут вопросы как тому, кто был на месте преступления, — напомнил Стефан.
Ален судорожно втянул носом воздух.
— Меня же точно спросят о том, как оказались Мартин и Пахита со мной! А они наплетут, что я их похитил или чего похуже. Будут вертеться, как ужи на сковородке, чтобы обелить себя, а меня очернить!
Вот он снова ударился в панику, снова перестал видеть что-либо дальше своего носа из-за страха.
— У тебя есть доказательства того, что они пошли с тобой добровольно, и куча людей, которые могут это подтвердить. Ты можешь сказать об их запрете видеться с ними, — заметила Эмбер, но Ален был уже не с ними, и говорить что-то было бесполезно.
В палату зашёл врач, оповестив о том, что с Эмбер хочет поговорить офицер. Алена это напугало еще больше. Эмбер оставалась спокойной и сказала, что на этом их комканая встреча, кажется, на сегодня подходит к концу.
Стефан, находясь в палате, чувствовал, что разрывается меж двух огней. Ему было неприятно слышать о переживании горя Эмбер, видеть, как она холодно общается, замыкается от остальных. Масла в огонь подливал Ален, который ударялся в крайнее волнение. Стефан не понимал, что делать ни с той, ни с другим.
Он выпроводил Алена из палаты чуть ли не под белы рученьки. Напоследок Эмбер окликнула его:
— Напиши, как Ален. Я вижу, что все плохо, но хочу знать подробности.
«О, тебе очень понравятся подробности. Он себе ночью чуть не вспорол живот», — мысленно ответил Стефан, однако лишь кивнул и покинул палату.
Джоб, узнав о вызове Алена в полицию, начал выпытывать детали разговора. Алену необходимо будет приехать завтра днём. Джоб начал инструктировать, что и как надо говорить в беседе с полицейским, но у Алена в одно ухо влетало, из другого — вылетало.
Стефану в этой давящей атмосфере было душно. Дело не в температуре и силе работы кондиционера. Он вышел из машины и сказал, что дойдет до дома Карла и Глории пешком. Нужно освежиться, проветрить голову.
Джоб с беспокойством взглянул на Стефана, но тот заверил, что все в порядке. Он дождался, пока машина тронется и скроется. Стефану надоело на все это смотреть.
Он двинулся в путь, лишь когда автомобиль Джоба окончательно пропал из поля зрения.
Стефан прошел метров пятьсот и свернул за угол. Стоило ему оказаться на малолюдной улице, как он почувствовал вибрирующий холод.
— Говнюк… — процедил он сквозь стиснутые зубы.
Голову снова наполнил противное ехидное хихиканье.