— Я сторонюсь связей с людьми не из-за своей прихоти. Дело было после того, как я сбежал из поместья. И первым я встретил его. Его звали Хиральдо. Он стал моим близким другом после обретения проклятия и, наверное, так и остался для меня одним из самых близких.
Ален облокотился о несущую деревянную колонну, внимая словам Стефана. Первая эмоция, возникшая от начала рассказа — удивление, что у того вообще были близкие друзья. Потом Ален вспомнил, что Стефан в молодости имел не столь скверный характер, чем сейчас, и находить общий язык с людьми ему было проще (как и людям с ним).
— Он был бродячим фокусником. Мы познакомились на улице, когда он фокусничал, а я забавы ради остался посмотреть. И он меня за руку выудил из толпы в качестве добровольца. Я тогда растерялся, толком не понял, что произошло. С тех пор мы начали дружить и вместе бродяжничать.
Прошло недели три после покидания Стефаном родного дома. На его руках появились первые шрамы — самые тяжело перенесенные и болезненные. Тогда Стефана немало удивила скорость заживления ран.
Хиральдо был оптимистичным, лёгким на подъём парнем, местами взбалмошным и без царя в голове. А ещё он был любителем развлечений и приключений. Даже его слегка волнистые, непослушные каштановые волосы источали авантюризм.
Стефан поначалу сомневался, а правильно ли он поступил, связавшись с фокусником, ведь в те времена их и иллюзионистов подвергали инквизиции, приравнивая к колдунам. Тогда ещё не было широко известно, что фокусы — это не магия, а ловкость рук. И на подобных Хиральдо устраивали охоту.
Стефан и сам с опаской относился к фокусам. Особенно неуютно стало, когда Хиральдо вытянул его в качестве добровольца из толпы. Страшно было, что тот вытворит нечто небезопасное, но всё ограничилось фокусом с прохождением платка, позаимствованного у одной женщины, через руку. Фокус этот строился на завязывании «фальшивого» узла. Секрет Хиральдо ему раскрылся спустя несколько часов после представления.
Они потеряли из виду женщину, у которой одолжили платок, и вместе пытались найти её. Бегали по всей улице, но поиски оказались безрезультатны. Хиральдо по итогу оставил платок себе и предложил посетить таверну за оказанную помощь и оплатить счёт. Стефан предложение принял, решив совместить приятное с полезным — обед и отсутствие денежных трат.
Там же, в отдалённом углу таверны, где их мало кто видел, Хиральдо объяснил суть фокуса с платком. Он успокоил Стефана, убедив, что никакая это не магия. Уж для него-то, только пережившего потерю всего из-за колдовства, это стало немалым облегчением. Ещё Хиральдо заверил Стефана, что никогда не попадался церкви — он старался проявлять особую осторожность в деле, на котором зарабатывал. Он объяснил, что часто переходил с места на место, из-за чего путал следы и оставался непойманным.
Стефану было интересно слушать разоблачение фокуса. Внимательный Хиральдо заметил это и предложил:
— Не хочешь и дальше быть моим помощником-добровольцем? Будем удивлять народ вместе, так намного зрелищнее! Заработки поделим пополам.
Это было так просто и легко, что Стефан согласился почти сразу. И не пожалел.
Бродяжничать по поселениям и городам вдвоём было веселее, чем одному. Вообще Стефан решился на это ещё и от отчаяния: одному в новом статусе — статусе бездомного, проклятого, обездоленного и одинокого — было совсем туго, а тут хоть кто-то был рядом. Тем более этот «кто-то» оказался неплохой компанией.
Откровенно говоря, Хиральдо оставил очень большой отпечаток в жизни Стефана.
Благодаря нему Стефан понял, что стратегия по кочевания не такая уж и провальная, ведь их с Хиральдо за годы совместных странствий ни разу не поймали. А дружили они двенадцать лет. Стефан был бы рад оставаться его другом ещё столько же, однако это не было возможным. Хиральдо — обычный смертный человек, его век короток и невечен, в отличие от Стефана. Расставание — дело времени. Если не тогда, спустя двенадцать лет, то определенно чуть позже. Но это бы случилось.
Хиральдо говорил, что происходил из небогатой семьи, но особо о своей жизни и семье не распространялся. Сказал лишь, что обстоятельства вынудили зарабатывать на жизнь таким образом. В дальнейшем он делился лишь урывочными воспоминаниями о семье. Очевидно, прошлое было не столь радужным, раз пришлось заниматься делом, гонимым церковью.
Несмотря на уверения Хиральдо о том, что опасности нет, первое время Стефан испытывал дискомфорт от мысли, что их могут поймать. Уже через несколько дней он отбросил опасения, решив, что так будет даже лучше. Это станет наказанием за совершенные грехи. Однако возмездие за двенадцать лет так и не случилось.
Хиральдо был не таким, как все. Пусть он и относился к низшим сословиям, он хорошо читал и писал, даже стремился к науке. Однажды он вернулся с книгой — учебником английского языка — и с заговорщической улыбкой предложил:
— А давай выучим английский?
У Стефана возникло множество вопросов. Например, зачем Хиральдо английский? Почему именно английский? Где он достал эту книгу? Но Хиральдо отвечал на всё уклончиво и в конце концов выбил из Стефана согласие под предлогом: «Это забавно, и ещё мы будем умнее. Если вдруг окажемся в Британии, то точно не пропадём». И говорил он это с таким хитрым прищуром, и так подмигивал, что Стефан не мог отказать. Хиральдо вообще был человеком авантюрным, и всегда подбивал Стефана на аферы. А тот всегда соглашался.
Хиральдо стал тем, благодаря кому Стефан в нынешнее время владел английским на разговорном уровне. Совместные уроки заложили крепкий фундамент. В Британии Стефан бывал, но недолго, в отличие от англоязычной Северной Америки.
Сам Хиральдо настолько воодушевился изучением языка, что стал называться на английский манер Джеральдом и попросил Стефана так обращаться к нему. Тому, конечно, было непривычно, и он нет-нет да и употреблял итальянскую форму, на которую Джеральд принципиально не отзывался, чем немало раздражал. Но затем Стефан отзывался о друге только так. А имя Хиральдо вспоминалось лишь как часть биографии.
Джеральду на момент знакомства было двадцать пять. Первое время Стефан не беспокоился по поводу своего бессмертия (разве что оно в лице увечий беспокоило каждое полнолуние). Спустя лет десять, когда возраст Стефана перевалил за тридцать и на лице должны были отразиться хоть малейшие возрастные изменения, их закономерно не было из-за остановленных процессов старения. Вот тогда-то Стефан смекнул, что Джеральд мог заподозрить неладное. Однако тот молчал. И, в общем-то, сам физически стареть не спешил.
Однажды, глядя в свое отражение в водной глади, Стефан невзначай обронил слова о старении. Джеральд сказал, что будет «выглядеть молодо и свежо ещё долго», потому что у всех в его роду возрастные изменения наступали поздно.
— Мне тридцать пять — ну и что? За десять лет нисколько не изменился внешне. Даже за пятнадцать! Всё такой же покоритель женских сердец, — с наигранной самовлюбленностью проворковал Джеральд, тоже глядя на своё отражение. Стефан со всей силы шлёпнул рукой по воде, окатив брызгами актёра погорелого театра.
Зато с тех пор Стефан был насчёт внешности спокоен, ведь Джеральд не стал бы задавать неуместных вопросов. Стефан тоже списал отсутствие изменений на наследственность.
У Джеральда отбоя от женщин у него не было. Частенько он не ночевал дома, а вместо этого кутил с новой пассией. Стефан каждый раз закатывал глаза во время сборов друга на свидания. Видимо, эта привычка осталась с ним с тех времен. Сам же Стефан все те двенадцать лет с женщинами не обращался — ещё была свежа рана.
Не покидало смутное ощущение дежавю, словно пережитое снова происходило с ним. Мерещилась недосказанность, витающая в воздухе между ним и Джеральдом. Они делили выручку, ночлег и еду на, говорили обо всём на свете порой ночи напролёт, но Стефану казалось, что он опять упускал из виду важную деталь. Он списывал это на смутные знания прошлого друга и то, что сам скрывал факт бессмертия и проклятия.
Несмотря на душевное родство, Стефан так и не смог этим поделиться. Он рассказал, что был аристократом, имел слуг, богатый дом и любящую жену, но всё потерял и стал никем. Джеральд вопросов лишних не задавал, хоть друг и был очень краток, но он осознавал, что тема непростая.
Стефан понимал, что Джеральд, занимаясь фокусничеством, ставил свою жизнь под угрозу, но это не значило, что, бегая от церкви, он не сдаст ей кого-то другого. Даже если этот кто-то — лучший друг, с которым он жил бок о бок много лет. Даже если между ними было построено многолетнее крепкое доверие.
Может, Стефан — параноик, но лучше перебдеть, чем недобдеть. Когда Джеральд уходил на свидания, а это всегда, к счастью для Стефана, происходило до двенадцати часов ночи, тот мог спокойно обработать раны во время третьей четверти лунного цикла. Если так совпадало, что Джеральд оставался со Стефаном, то уже он уходил с бутылочкой алкоголя под предлогом отдыха у воды. Сначала Джеральд якобы мучился от наигранной грусти.
— Неужели ты не возьмешь с собой закадычного друга? Друзья познаются не только в беде, но и в отдыхе, — открыв бутылку и нюхнув из горлышка содержимое, протяжно заговаривал он.
— Вот и отдыхай, спать ложись. Тебе после ночных похождений точно потребуется отдых, — Стефан пресекал попытки подмазаться и отвешивал Джеральду щелбан, чем уже гасил его прыть. — Тем более я, как ты, не брожу невесть где всю ночь. Скоро вернусь.
Стефан вместо отдыха искал место, где бы его никто не нашел, дабы обработать раны на руках. Ему приходилось скрываться не только от Джеральда, но и от других людей, чтобы никто снова не подумал, что он одержим.
В их дружбе Стефан ценил долгое задушевные беседы.
— Ты о чём-нибудь жалеешь? — как-то раз спросил он, когда они лежали на траве под куполом ночного неба, усеянного мириадами звёзд.
Самому Стефану, конечно, было о чем сожалеть. Он полагал, что Джеральду — тоже, но было интересно, о чём конкретно.
— Жалею, конечно, — подтвердил мысли друга Джеральд.
— О чём?
Джеральд сложил руки на груди и начал перебирать большими пальцами, разглядывая небосвод. Он молчал долго, не смотрел на друга, и Стефану показалось, что тот уже не даст ответ. Джеральд подал голос:
— О том, что был в своё время слишком самоуверен и горделив, Стеф. Я думал, что знаю всё на свете, и считал себя самым умным. Но это оказалось не так, — огорошил Джеральд. Стефан никак не ожидал подобных откровений, но разузнать подробности не решился. — А ты, наверное, жалеешь о случившемся с твоей семьёй, да, Стеф?
Он всегда так его называл. «Стеф». Стефан не возражал, а уже привык, прямо как к имени «Джеральд». Правда, на полную форму своего имени он бы всё равно откликался.
Джеральд, разумеется, был прав. Ведь это очевидно.
— Да. Я жалею, что был слишком труслив и нерешителен. Из-за этого-то всего и лишился.
Стефан не рассказал и десятой части того, что произошло с ним в 1537 году. Он за это винил себя, он этого стыдился. Он боялся услышать осуждение в свою сторону, полагая, что если кто-то узнает подробности, его посчитают плохим человеком. Он таковым себя, в общем-то, и считал, однако не хотел слышать подтверждение от других.
Он и так никому не был нужен. Он остался один. Не было никого, кто бы любил его безусловно и безвозмездно. Был только Джеральд, и только он помогал держаться на плаву и не дичать.
И, когда спустя двенадцать их дружбы, случилось непоправимое, Стефан потерял в своей жизни даже себя.
Он вернулся с ярмарки с полной корзиной продуктов. Постучал в дверь, но никто не открыл. Обычно Джеральд подскакивал к двери почти сразу, и Стефан оказывался внутри довольно быстро, но в этот раз было иначе.
Пришлось рыться в карманах в поисках ключа и отпирать дверь самому.
И лучше бы он этого не делал.
Потому что обнаружил бессознательного Джеральда, лежащего на полу.
— Джеральд! — вскричал Стефан и бросился к другу. Продукты из уроненной корзины рассыпались по полу, закатились в укромные места, но тогда на них было плевать.
Джеральд лежал на боку, раскинув руки, а рядом с ним валялась раскрытая книга, видимо, им оброненная.
— Эй, ты слышишь меня?! Джеральд, просыпайся!
Стефан слегка потряс его за одно плечо. Не получив ответа, взялся за оба и тряхнул с удвоенной силой. Но Джеральд не проснулся.
Стефан принялся бить его по щекам, однако и тогда сподвижек не последовало. Он даже набрал в рот воды и брызнул ею на лицо Джеральда, но тот остался недвижим.
Стефану стало страшно. С Джеральдом никогда подобного не происходило. Иногда он мог, конечно, спать допоздна и тяжело просыпаться, но не так, чтобы не реагировать ни на один раздражитель.
В голову закралась леденящая душу мысль, от которой по коже побежали мурашки, а в горле встал ком.
Он надеялся, что это всего лишь его мнительность и паранойя. Сейчас он всё проверит и убедится, что Джеральд просто очень крепко спит.
Но когда Стефан приложил ухо туда, где должно было биться сердце, его встретила глухая тишина. И грудь Джеральда не вздымалась, наполняя лёгкие воздухом.
Руки задрожали. Стефан больно вцепился ими в волосы, а расслабленное лицо Джеральда начало расплываться.
«Пожалуйста, только живи
Ты же видишь: я живу тобой»[1]
— Нет, нет, нет… — судорожно зашептал Стефан. — Джеральд, не надо! Пожалуйста… Ты же не можешь вот так…!
«Ты же не можешь вот так оставить меня»
Стефан ещё раз потряс Джеральда за плечи. Раз пятнадцать звал его по имени: английской форме, итальянской, — Стефан плевал на формальности. Лишь бы достучаться до Джеральда.
«Пожалуйста, не умирай
Или мне придется тоже
Ты, конечно, сразу в рай,
Но я не думаю, что тоже»[1]
Когда Стефан совсем выбился из сил, он опустился на бездыханное тело Джеральда и разразился рыданиями.
Что, что сделать, чтобы Джеральд открыл глаза?! Что требуется от Стефана, чтобы тот проснулся, посмотрел на Стефана своими хитрыми серыми глазами, назвал Стефом. Он готов был все за это отдать сейчас!
«Хочешь солнце вместо лампы?
Хочешь за окошком Альпы?
Хочешь я отдам все песни,
Про тебя отдам все песни?»[1]
Стефану не под силу что-то исправить.
Джеральд оставил его. Покинул его. Навсегда.
Человеческий век Джеральда кончился. Оборвался резко, как тонкая нить. Джеральд умер и покинул Стефана — одинокого и несчастного.
Он появился в жизни Стефана спонтанно, но так вовремя. Его присутствие наполнило тоскливые серые будни яркими красками. Джеральд вдохнул в Стефана жизнь и помог снова получать удовольствие — насколько проклятие это позволяло. В конце концов, просыпаться, ходить по земле стало не так мучительно.
Джеральд помог Стефану сместить фокус с горя на настоящее, и от этого даже дышать стало легче. Конечно, Стефан все равно каждый день вспоминал Аннабель и свою семью, но Джеральд не давал увязнуть в сожалениях, как в болоте. Даже его пустая болтовня отвлекала.
Намного легче было ощущать себя по утрам, просыпаясь и видя кого-то рядом. Стефан всегда просыпался раньше Джеральда, переворачивался на другой бок и лицезрел его, спящего на спине в позе звезды: руки и ноги разброшены по всему его спальному месту. Иногда Джеральд пинал Стефана во сне или клал ладонь на его лицо. Стефан не обижался и лишь сбрасывал с себя конечности друга, который потом отворачивался от него.
Человеку нужен человек. Стефану нужен был Джеральд.
«Спасибо за годы вместе
Теперь я собираю их в эти грустные песни»[2]
Тогда он ещё не хотел сойти с ума и с досадой подмечал, что без Джеральда точно бы слетел с катушек.
Джеральд умер, а Стефан продолжал жить. Тогда-то Стефан и понял суть проклятия: пока люди вокруг него будут умирать, Стефан будет цел и невредим. Люди мрут от войн, болезней, убийств, несчастных случаев — Стефан же будет жить.
«Навсегда — это лишь слова
Вдаль уносятся наши поезда
В города, где ответов нет
Это был билет лишь в один конец»[3]
Прошло всего лишь двенадцать лет, а Стефан будет жить намного больше. Неужели лишения будут постоянно преследовать его? Это больно.
Джеральд начал холодеть. Стефан переложил его на спальное место. Его руки все ещё дрожали, и он не знал от чего — от шока или холода мёртвого тела.
Рядом с Джеральдом, когда Стефан его обнаружил, лежала книга. Стефан поднял её, но не понял ни слова. То был какой-то неизвестный и, судя по пожелтевшим страницам, древний язык. Откуда только у Джеральда была такая толстая книга, ведь они очень дорогие?
Смотря на побледневшее лицо друга, Стефан подметил, что тот умер так же внезапно, как и появился. Ещё утром всё было хорошо, а днём Джеральд уже безжизненно распластался на полу. Никаких предпосылок не было. Он чувствовал себя хорошо и всё так же шутил со Стефаном, называл его Стефом. Все было как обычно. А потом исчезло, как будто никогда и не было.
Он сам похоронил Джеральда, обмотав его тело в ткань и вырыв яму на свободном клочке земли. Денег на похороны не было, да и с церковью Стефан больше не хотел связываться.
Первый самостоятельный уход Стефана на другое место произошёл как раз после смерти Джеральда. Стефан тогда бежал куда глаза глядят — подальше от места, где они с Джеральдом жили. Но руки его все ещё ощущали холод мёртвого тела.
После гибели Джеральда Стефан стал сам не свой. Начали посещать кошмары как с его участием, так и с участием Аннабель. Алкоголь — а точнее дешевое пойло по сравнению с тем, что Стефан пил, будучи аристократом, — он использовал теперь не только для обработки ран, но и для того, чтобы забыться. Стефан так первым делом и поступил после того, как похоронил Джеральда — напился до беспамятства.
Это было началом его морального опущения, которое длилось не одно десятилетие.
***
— Джеральд стал последней каплей. Как-то я ещё пытался держаться, но когда умер и он… Не помня себя, я пустился в блуд и распутство. И именно из-за этого мне больше всего было тошно, — пояснил Стефан, заходя в дом и грея окоченевшие руки. Все-таки Ален был прав, что на улице вести длинные монологи холодно, так что он шустро заскочил в дом, стоило только Алену открыть дверь.
Там он продолжил вещать.
Последующие семь десятилетий Стефан жил беспорядочно и хаотично. Он пытался заводить дружбу, иногда дружил по несколько лет, но у других, в отличие от Джеральда, возникали вопросы, почему Стефан не стареет. Он был вынужден уходить, когда появлялись первые подозрения. Приходилось придумывать множество причин для разрыва, а порой и просто молча уходить. И первое, и второе было сложно, но лучше рвать резко, как сдирать пластырь. Сначала больно, но потом становится легче. Бывшие друзья вскоре забудут о нём, а если и будут вспоминать, то лишь как о незначительном эпизоде своей жизни.
Иногда Стефан натыкался на уже постаревших товарищей. На их лицах, когда-то молодых, залегали морщины, кожа обвисала, в волосах появлялась седина, а ещё были дети и внуки. Они женились, обзаводились семьями и не вспоминали о Стефане. Эти люди менялись, а он оставался таким же. Он не менялся вообще. И осознавать это было странно.
Конечно, иногда Стефан не успевал разорвать связь — за него это делала жизнь. Приятели умирали от свойственных их невечной жизни причин. Даже если Стефан покидал людей сам, это все равно давалось нелегко. Стефан привыкал к ним так или иначе, привязывался. И некоторое время вспоминал, скучал.
Это и стало причиной нежелания Стефана сближаться с людьми. Он не хотел привязываться к ним, чтобы потом не испытывать боль от неизбежного расставания. Разлуку нельзя предотвратить — бессмертный, статичный Стефан не мог оставаться долго с одним и тем же человеком, чтобы не вызвать подозрения и они не подумали о нём всякого (что он колдун, решивший остаться вечно молодым; что он даже сам Сатана в лице нестареющего молодого человека; что он одержим бесом, который не позволял ему стареть). А если же никто не станет задавать вопросов, то людей все равно заберет смерть, ставшая чуждой для Стефана.
Что касается женщин, то в связях с ним тоже стал беспорядочен. Он был необычайно обходителен, и этим подкупал многих. Он очаровывал своим обаянием и после совместной ночи мог даже принести завтрак в постель. Но даже без него относился к каждой новой девушке с уважением, не встречал их наутро холодным равнодушием.
Не всем женщинам манеры Стефана нужны были. Кого-то раздражали долгие прелюдии, и им казалось, что Стефан мнётся и топчется на месте, поэтому с раздражением говорили:
— Давай быстрее. Ближе к делу.
Стефана это немало расстраивало. И тогда он, затаивший обиду, лишь укрепился во мнении, что люди ему нужны лишь для выгоды.
Он менял девушек, как перчатки, уходил в недельные запои, растрачивал деньги, только заработанные, а иногда даже воровал в лавках, когда денег не было. Когда табак в Европе стал продаваться повсеместно, он закурил.
«Мне мало любви, мало эмоций
Так мало девушек в моей постели (Так мало)
Мало всего, и я малость растерян
Так мало поводов, больше нет стимула
Так мало места куда-то расти
Я так много раз ошибался
И снова мне мало, мама, прости меня (Прости)»[4]
Порой Стефан терялся во времени и датах, забывал, с кем и где проводил минувший вечер. В какой-то момент его сознание вдруг прояснилось. Он посмотрел на себя другими глазами и ужаснулся.
Потрепанный, взъерошенный, заросший, с тёмными кругами под глазами. Стефан был отвратителен сам себе. Он ощущал себя мерзким и оскверненным. Хотелось содрать с себя кожу, вывернуть себя наизнанку и вымыть внутреннюю грязь, заполонившую душу.
Это зрелище заставило переосмыслить себя и все, чем Стефан забивал свои будни. Он выбросил бутылки, — пустые и ещё не начатые — завязал с любовными похождениями, сходил к цирюльнику, чтобы побриться.
Именно после этих темных семи десятилетий Стефан бросил пить совсем. От алкоголя поначалу было трудно отказаться, но каждый раз, когда хотелось сорваться, он вспоминал свое беспомощное состояние, плывущую перед глазами реальность, помутненное сознание и тяжелое похмелье наутро. Забытье не стоило того. Такой способ уйти от реальности был отнюдь не без последствий.
Он устал вертеться в бесконечном колесе из пьяного морока, который давал временное облегчение. Хмель и «обезболивание» стоили болезненного возвращения в мир страданий. С каждым разом это давалось все труднее. Стефан решил для себя, что лучше находиться в трезвом уме, иметь контроль над телом, смотреть на вещи ясным взглядом и жить с перманентной тревогой, чем глушить боль, а затем быть пораженным ею в троекратном размере. Разве что от сигарет от отказаться не смог.
Так Стефан стал абсолютно чистым. Ничем не занимающимся, ничем не интересующимся, ни к чему не стремящимся. Вся его деятельность была направлена лишь на закрытие базовых потребностей.
Смысла жизни у него не было. Потому что её суть — это бесконечные мучения.