Когда Стефан ехал в такси, он проигрывал в голове сцену, развернувшуюся на дороге, и находил все больше вопросов. Откуда пистолет? Каким образом Юлиан оказался в этой машине? Он как-то влиял на водителя? Почему случилось столкновение, почему после него Юлиан выстрелил в водителя? Это все выглядело, как сюжет проходного детективного фильмеца, сценарий которого написанной человеком, нисколько не постаравшимся над её созданием, поэтому и родившим наиглупейшее нечто с сюжетными дырами. Зрители же схавают. Но у Стефана началось несварение.
Встретив Алена в холле детской больницы, Стефан его не узнал: ссутуленный, измученный, помятый Ален, который смотрел так несчастно, что сердце болезненно сжалось. Лицо его исказили скорбь и подавленность, брови были напряженно сведены к переносице, щека залеплена. Заприметив Стефана у входа, он ускорил шаг, почти перешел на бег, чтобы как можно скорее сократить расстояние.
Стефан подивился такой спешке, но и сам стал шагать более размашисто — два шага соответствовали трем обычным. Больше он сделать не успел, потому что Ален подлетел к нему.
— Стефан! — выпалил он.
Стефан обомлел и затаил дыхание, боясь наполнить легкие воздухом. Ален с силой сжал его в объятиях, взяв в захват даже руки, из-за чего Стефан не мог ими пошевелить. В их дружбе никогда не было места объятиям. Никто не обнимал много лет — так долго, что Стефан забыл, каково это. Какой толк, какой выхлоп от объятий?
Стефан даже был рад, что руки были обездвижены, потому что он не знал, куда их деть. Для него было дикостью обнять кого-то в ответ. Было дикостью то, что Ален, который за три месяца не решился настолько преодолеть личную дистанцию Стефана, сделал это в такой сложный момент.
Ален искал поддержки в нём, потому и обнял. Стефану стало еще горше. Ален обнимал того, кто был виноват во всем, что сегодня произошло. Пригрел на груди гадюку и думал, что это она делает его теплее.
«Солнце выгорит
Мысли выбыли
Где бы мы были?»
Ален отстранился через долгую минуту объятий, которой Стефан позволил состояться. Выглядел Ален все так же плохо и, кажется, небольшая жертва Стефана ничуть не помогла ему воспрянуть духом. Ну, если только на самую малость.
— Ты как? — спросил Стефан, хоть и понимал, как же банален вопрос. Он задавал его Эмбер и уже тогда имел повод убедиться в этом, но все равно наступил на те же грабли.
Ален походил на затравленного зверя. Он нервно кусал нижнюю губу и не отвечал. Тишина разбухала от ожидания чего-то страшного.
— Врачи сообщили родителям о том, что Мартин и Пахита в больнице, — начал он, и голос его был тих, как шелестящая осенняя листва. Он был и таким же умирающим и опадающим наземь. — Они скоро приедут и меня убьют. Стефан, мне страшно!
Последнюю фразу порывисто выкрикнул, вкладывая в неё всю надрывную панику. Он снова посмотрел на Стефана с мольбой, отчаянно ища в нём союзника. Стефан готов был отдать все за то, чтобы дать Алену чувство безопасности, но он слабый источник тепла для озябшего на стылом холоде судьбы.
Стефан хотел упасть перед Аленом на колени и начать вымаливать прощения за то, о чем Ален не знал. Однако вместо этого Стефан произнёс, ведя борьбу с собой:
— Всё будет хорошо. Я ведь рядом. Ты не один.
Его не покидало чувство, что он безбожно врёт Алену, лишь бы усыпить бдительность. Так он соврал Эмбер, пусть и неосознанно. Он пытался тогда уверить в хорошем сходе и её, и себя, сейчас делал то же самое. Получилось ли что-то хорошее?
И Ален, такой наивный Ален, повелся. Немного повеселел, вцепился в повешенную на его уши итальянскую лапшу, как в спасительную соломинку.
***
Как выяснилось, у Пахиты черепно-мозговая травма, а у Мартина ушиб грудной клетки и перелом костей левой голени. Радовало то, что они живы, что их состояние не критическое.
Ален не находил себе места, молясь, что его пустят хотя бы к кому-то из детей. К счастью, такой шанс выпал: врач разрешил посетить Мартина. Состояние Пахиты хуже из-за травмы головы, ей был предписан полный покой, визиты запретили.
Ален долго ожидал разрешения на посещение, но теперь опасался зайти. Он встал перед дверью палаты и так не открыл её. Вдруг перед ним предстанет ужасающее зрелище, вдруг он совсем не узнает Мартина?
Он выдохнул, послал к чертям все сомнения и толкнул дверь. Зашел в светлую палату с большим окном и стенами, выкрашенными в голубой цвет пастельного оттенка. На кровати лежал Мартин с закрытыми глазами.
Мартин спал. Врач предупредил об этом и попросил не шуметь. Ален тихо подкрался к нему, заглянул в его спокойное лицо. Мартин выглядел как прежде, только на лбу был пластырь, закрывающий ссадину. Кожа была содрана в нескольких местах и на руках.
Мартин находился в вынужденном полусидячем положении. Это было необходимо из-за повреждения груди. На ногу ему уже наложили гипс — белый «сапог» слегка выглядывал из-под больничного одеяла. Видимо, кто-то из медперсонала поторопился, укрывая Мартина, и не заметил оголенную ногу. Ален осторожным движением поправил одеяло.
Он испытал облегчение от того, что Мартин в относительном порядке. На нём не было кислородной маски, к нему не были присоединены какие-то трубки, датчики. Он не был в коме, а просто спал.
Ален аккуратно поставил стул рядом с Мартином, присел на краешек. Хотел было взять брата за руку, но откинул эту идею, а то вдруг еще разбудит.
— Прости меня, Мартин, — еле слышно прошептал Ален. — Я должен был тебя уберечь.
Больше не нашлось слов ни для оправдания себя, ни для утешения Мартина. Он просто замолчал, понурив голову, и просидел так еще пять минут. Несмотря на обнадеживающие слова врачей, атмосфера все равно была душащей. Стоящая в палате тишина давила на голову, уши. Хотелось подойти к окну, открыть его настежь, вдохнуть свежий воздух, чтобы очиститься. Однако Ален не стал проворачивать такое в палате.
Он поднялся со стула, поставил его на место. Наклонился к брату, точно хотел поцеловать на прощание, но замер на полпути. Вместо этого он снова зашептал:
— Я приду еще раз. Надеюсь, тогда ты уже не будешь спать. Не скучай без меня, потому что я — буду.
И покинул стены палаты с тяжелым сердцем.
Несмотря на успокоение касаемо Мартина, Ален все равно был как на иголках — тому причиной было множество факторов. Как минимум то, что они должны были совсем скоро приехать. Он говорил еще во время поездки в Честер, что приемные родители снова отправились к родственникам в Гринвилл. От Гринвилла до Честера чуть меньше двух часов езды. Их появление ощущалось как воздаяние за все грехи.
Стефан подорвался с места, когда Ален оказался в коридоре. Он все это время ждал его перед дверьми.
— Ну что? — спросил в нетерпении Стефан.
— Мартин спит. Врачи говорят, что он неплох. Все нормально будет, короче.
Ален говорил о положительных вещах, но таким гробовым тоном, словно озвучивал обратное. Ему и самому не нравилась внутренняя мрачность, но он ничего не мог с собой поделать.
— Как там ребята? Как Эмбер и Билл? — поинтересовался Ален. Не все же на себе циклиться. Есть и другие пострадавшие.
Стефан резко переменился в лице. Вид у него был озабоченный и тоскливый. Он сложил руки в карманы джинсов и переступил с ноги на ногу.
— Эмбер… она… — Стефану будто было сложно говорить. — Её увезли в хирургическое отделение. Пуля прошла на вылет. Важные сосуды не задеты, все такое.
— Ох… Хорошо, — выдохнул Ален. Он помнил её руку с вытекающей из входного отверстия струей крови. — А Билл как?
Урывками накатывали воспоминания, как Эмбер неслась к Биллу и плакала, звала его. Биллу досталось в этом… происшествии больше всего.
Стефан провел рукой по волосам и прочистил горло. Затем посмотрел куда-то вдаль. Алену с одной стороны было понятно его поведение, с другой… Так много было нервозности.
— Тебе лучше присесть.
Когда говорят подобное, это значит, что в ближайшие минуты ты не услышишь никаких хороших новостей. Ален предчувствовал неладное, интуиция била в набат, а сердце от волнения пустилось вскачь. Поколебавшись немного, он послушно опустился на сидение.
Стефан начал не сразу. Он сначала ходил взад-вперед, мельтеша перед Аленом со сложенными в карманы руками. Затем резко остановился и стукнул себя по лбу.
— Я не знаю, как об этом сказать!
Ален уже начала догадываться.
— Говори, как есть, — однако он молчал, давая Стефану время собраться.
Стефан посмотрел на Алена беспомощно — так, словно тот не оставлял ему выбора. Он набрал в легкие побольше воздуха.
— Билл умер, — и выдал на одном дыхании.
Ален догадывался, но предпочел бы оставить это дурацкой, не подкрепленной ничем догадкой.
Ему показалось, что эти слова ударили его по голове чем-то тяжелым. Оглушили на доли секунды в который раз за день. Рот открылся в немом «Что?», так и не слетевшем с губ. Слов просто не осталось.
— Он потерял много крови от выстрела в бедренную артерию, к тому же были тяжелые травмы… — начал вдаваться в подробности Стефан, и Ален закрыл лицо руками.
— Это все звучит, как очень плохая шутка, — гулко произнес сквозь ладони Ален. — Господи, да сколько можно.!
Как много еще сюрпризов будет преподнесено за сегодня судьбой?
Это не укладывалось в голове. Билл… Слышать о его смерти было невыносимо. Особенно после всего, что он рассказал тогда, в парке. Он так любил в жизнь — точнее, совсем недавно в неё влюбился, начал обожать каждый её момент. Он только недавно понял ценность жизни, а она вот так ускользнула от него, просочилась, как песок сквозь пальцы.
Это было самой большой утратой. Проносились перед глазами части их тогдашнего диалога, и врезались в голову острым лезвием реплики:
«— Сейчас ты хочешь умереть?
— Нет. Сейчас я очень хочу жить»
Почему всегда так несправедливо получается? Что там Ален размышлял о сюрпризах?
Не успел он переварить весть о гибели друга, как вдруг…
***
Они появились в больнице через четыре с лишним часа после поступления Мартина и Пахиты, и каждый их шаг был подобен раскату грома. Ален услышал грозный массивный голос приемной матери и вжал голову в плечи, пытаясь слиться с диваном. В груди Стефана копошилась тревога — предвестник надвигающегося шторма.
— Ну все, это они, мне не жить, — залепетал Ален, нервно перебирая пальцами. Пока Стефан предпринимал жалкие попытки его успокоить и, возможно, спрятаться, и мать, и отец уже поскандалили у поста медицинской сестры, нашли Алена в закутке, куда они пересели и где было намного меньше народу, и направились к нему.
— Ты! Гадёныш! — тучная фигура матери выросла перед диваном скалой. Мать замахнулась на сына сумкой, но, вспомнив, что находится на людях, в лечебном учреждении, остановилась и опустила руку. Ален сидел бледный, как смерть, и позволил себе сделать осторожный выдох от облегчения, лишь когда рука матери повисла вдоль тела.
Эта женщина была неприятной даже на вид, и дело вовсе не в лишнем весе: да, второй подбородок усиливал отталкивающее впечатление. А ещё у неё была крупная бородавка над губой, растрепанное гнездо волос на макушке, которое, наверное, утром было пучком. Нелепое объемное синее цветочное платье почти до пола было предназначено для сглаживания несовершенств фигуры.
Её маленькие поросячьи глазки сощурились, зло искрясь и стреляя молниями в Алена.
— Мы тебе что говорили: держись от них подальше! — заверещала, действительно как свинья, мать. — Ты уже никто! Что ты здесь забыл, кретин?! Ошибка природы! Приперся сюда, отвез их непонятно куда, и что теперь?! Все из-за тебя, скотиняга ты вонючая!
— Накатаем на тебя заявление о похищении детей и оставлении в опасности, тебя закроют нахрен — будет тебе уроком! Посмотрим, долго ли ты продержишься на нарах, — зубоскалил приемный отец. Он был полной противоположностью жены: худощавый, жилистый мужчина в очках с залысинами по бокам. У него была нелепая растительность на подбородке, смотря на которую Стефан только и думал о том, что её лучше сбрить.
Ален выглядел так, будто находился на границе двух миров и тратил все силы на то, чтобы не испустить дух от страха. Тяжело представить, чего он натерпелся от этих двоих, раз настолько боялся. Одна мысль о приемных родителях вызывала жуть, а очная встреча заставляла цепенеть. Стефан и без того не узнавал Алена в минувшие часы, а сейчас так вообще. Это был не Ален — то был маленький, загнанный мальчик, который пошевелиться не может от парализующего ужаса.
Мать и отец продолжили напирать, невзирая на сидящего рядом постороннего человека в лице Стефана:
— Мы тебе это с рук не спустим, ты получишь по заслугам, неблагодарная ты сволочь! Мы тебе всю дорогу звонили, почему не отвечал, а?!
— Я телефон потерял… Ещё в январе. По этому номеру мне уже не позвонить, — пискнул Ален.
— Затаскаем тебя по судам, устроим тебе сладкую жизнь… Лезешь, когда тебя просили уйти, ты узнаешь, как свободу любить!
— Хватит! — пресек уничижительный шквал Стефан и поднялся с дивана, закрывая собой вдавившего свое тело в диван Алена. Стефан отвесил себе мысленную пощечину за то, что запоздало среагировал — тогда, когда Ален вовсю готовился упасть в обморок от переживаний.
— Ты еще кто такой? — гаркнула мать, уперев в руки бока. — Сидишь тут сколько, уши развесил и тоже лезешь, куда не просят.
Стефан аж растерялся от такой наглости.
— Я его друг, — Он постарался придать своим словам как можно более жесткий тон, но мать прыснула со смеху.
— Друг! Умора, — подхватил отец, и Стефан подавился от возмущения. — Нашел друзей по своему подобию? Таких же безмозглых бестолочей?!
Стефан хотел было разразиться гневной тирадой и закричать на все отделение о том, как сильно приемный папаша не прав. Хотя бы потому, что Стефан Алену не ровня: Ален намного лучше, благороднее, добрее, честнее. Стефан кошмарил его в первый месяц общения, отталкивал, оскорблял, а сейчас подверг большой угрозе. Стефан просто не достоин Алена, как и Эмбер, и Била, и Мартина, и Пахиты.
Но Стефан это не сказал.
— Перестаньте говорить такие мерзкие, как и вы, вещи, — процедил сквозь зубы Стефан. — Как вы смеете вообще обрушивать на одного человека столько дерьма? Посмотрите, до чего вы его доводите! — он указал за спину на задушенного испугом Алена.
— Он получает по заслугам, — перебила Стефана мать, и тот едва не вцепился в её свиное рыло от бесчестности ситуации.
Сколько раз за день Стефан прокрутил в голове мысль о том, что никто из пострадавших не должен был получить столько мучений на свою долю? И сейчас эта стерва говорит такое!
— Я надеюсь, что однажды по заслугам получите вы! — отчеканил Стефан. — Прекратите эту публичную пытку. Ален ни в чем не виноват. Виноваты только вы.
Теперь уже и сам Стефан чуть не отхватил сумкой от приемной матери Алена. По крайней мере, та яростно дернула рукой, отчего крепко стиснутые в кулаке ручки подались вверх-вниз, а за ними и подпрыгнула сумка.
— Что ты вообще знаешь, щенок?! — завопила она, и на крик пришла медсестра.
— Женщина, у вас какие-то проблемы? — несмотря на то что этот закуток был на отшибе отделения, из-за чего мать и отец долго бесчинствовали, поливая помоями Алена, их визг в конечном счете обратил на себя внимание медперсонала. — Вы находитесь в больнице. Прекратите кричать, иначе мы примем меры.
Мать сжала свои мясистые губешки-лепешки, высокомерно вздернула подбородок и развернулась, намереваясь уходить.
— С тобой мы еще не закончили, — напомнил отец, ткнув пальцем в Алена. С ним как раз-таки наоборот было закончено: тот сидел как громом пораженный. — Ты ответишь за все. Ты больше их не увидишь, и тебе будет запрещено даже соваться сюда.
Они заглохли, натягивая на лица маски спокойствия, чтобы хоть как-то походить на нормальных людей, и ушли. Стефан заметил, что Ален вцепился в подлокотник так, что аж побелели пальцы. Он осторожно присел на краешек дивана рядом с Аленом, который уставился в одну точку на полу и даже не моргал. Состояние Алена очень беспокоило.
— Ален… — тихонько позвал Стефан и хотел коснуться его плеча, но тот издал булькающий звук, всхлипнул, сложился пополам, зарывшись в собственные колени, и зарыдал.
Ален горько плакал то ли от напряжения, в котором он сидел эти томительные минуты, то ли от обиды, то ли от страха. Это выглядело так, словно произошел прорыв плотины — Ален держался как мог, чтобы не показывать эмоций перед родителями, а когда те ушли, то разразился рыданиями.
Стефан взял его за предплечья и осторожно поднял. Ален безвольно выпрямил спину, сел нормально и уставился заплаканными красными глазами на Стефана. Из глаз градом лились слезы, стекая по щекам и собираясь в одну большую каплю на подбородке, чтобы капнуть на футболку или штаны — как повезет.
Стефан ненадежный и слабый источник тепла, но лучше так, чем вообще ничего.
Поэтому он осторожно притянул Алена к себе, параллельно силясь вспомнить, как обнимать других. Он положил руки на лопатки Алена, соприкоснулся своим телом с его. Ткань на плече очень быстро вымокла от слез. Тело Алена тряслось, как осиновый лист на ветру.
— Ален, давай поедем отсюда? Пожалуйста, я прошу тебя, тебе нужно домой, — принялся говорить Стефан, а потом ругал сам себя: какой дом, о чем ты вообще? Из ближайших домов, куда можно было податься — это дом родителей Джоба, и сейчас это казалось лучшим вариантом. Гостевой домик пустовал почти весь вечер. К сожалению, там уже никому из них нет места.
Ален только и делал, что плакал, а Стефан продолжал уговаривать. В конце концов, Ален невнятно кивнул — наверное, лишь бы для того, чтоб Стефан отстал. Тогда Стефан позвонил Джобу. Он выслушал Стефана, сказал, что, конечно же, заберет их и, конечно же, они переночуют у родителей Джоба, это не обсуждается.
Вот и правильно. Хватит с Алена на сегодня.
— Ты рассказал все Эмбер? — задал один из самых неудобных на данный момент вопросов Стефан. Говорить на эту тему совсем не хотелось.
— Рассказал, — прискорбно подтвердил Джоб.
— И что?
Спрашивать «Как она?» уже не поворачивался язык. Хватит на сегодня тупых вопросов.
— Все ужасно, — еще мрачнее, чем до этого, произнес Джоб. — Она долго плакала и в итоге попросила оставить её одну.
Другого ожидать не стоило.
Джоб сказал, что Эмбер провели хирургическую обработку раны и дальше будут наблюдать за её состоянием. Если в течение двух-трех суток все будет хорошо и не появятся осложнения в виде нагноения или чего похуже, ей могут наложить швы. А пока нужно оставаться в больнице.
Он обещал приехать в течение двадцати минут. Стефан попросил его заехать в магазин, чтобы купить водки. Джоб удивился просьбе Стефана.
— Мне кажется, это немного не вовремя, Стефан… Понимаю, навалилось, но надо держаться…
— Это чтобы руки обработать, — оборвал старика Стефан. Тот неловко прокашлялся, извинился и сказал, что купит.
Ален уже затих, больше не плакал. Стефан набрал ему в кулере холодной воды в пластиковый стаканчик. Ален принял из рук Стефана стакан, и вода в нем тут же пошла рябью от дрожи пальцев.
Стефан снова дал себе мысленную пощечину. Это именно он довел Алена до такого состояния. Ален не виноват — виновен только Стефан.
Из-за него весь их мир, который был длительное время стабилен и благополучен, перевернулся с ног на голову.
Как же это все отвратительно.
***
К сожалению, сразу домой ехать не получилось. Ждало еще одно незавершенное дело: нужно было сдать хозяину гостевой домик, ведь Ален снимал его только на вечер.
Пока они ехали, он половину дороги был погружен в себя, однако на подъезде к дому вымолвил:
— Спасибо, что заступился за меня, — Ален шептал, не использовал всю силу голоса, потому что её, кажется, уже не было. — Я вообще ничего ответить не мог. Струсил перед ними, язык в задницу и все…
«Не стоит объяснений», — хотел сказать Стефан, потому что все видел и все понимал. Сейчас все, что представало перед глазами, было красноречивее слов.
— Я не мог позволить им дальше измываться над тобой, — произнес Стефана и даже не поверил, что сказал это именно он.
Джоб припарковался у дома, но Ален не торопился выходить из машины. Он вообще отказался это делать и решил остаться здесь и дождаться Стефана и Джоба.
— Простите, что веду себя так, — принялся извиняться за свое якобы недостойное поведение он. — Простите, что веду себя, как маленький, но я правда не могу туда пойти.
— Ален, да чего ты? Мы все понимаем. Не беспокойся, все хорошо, — Джоб повернулся к Алену и Стефану с переднего сидения. — Мы быстренько со Стефаном уберемся, а ты оставайся. Выйдешь, когда надо будет встретиться с хозяином.
Ален кивнул и протянул ключ от дома. Стефан забрал их, еще немного посидел, подумал-подумал и утешающе похлопал Алена по колену. Тот кивнул и откинулся на спинку сидения.
— Ему нужно побыть одному, — произнес Джоб, когда они вышли. Стефан коротко кивнул.
Открыв дверью, Стефан вошел в пестрый дом, а вслед за ним старик. Было так странно переступать порог этого жилья, словно Стефан ступал в другую сверкающую альтернативную реальность. Не верилось, что они еще недавно были причастны к этому празднику жизни. Теперь ощущалось преступным заходить сюда. Хотелось оставить все как есть, не притрагиваться ни к одной вещичке, как бы отдавая дань памяти о светлых радостных моментах.
Стефан вытащил телефон, открыл камеру, навел её на пышущую торжеством и счастьем обстановку и сфотографировал. На прощание.
— Что ж… — почесав затылок и прикидывая масштабы работы, протянул Джоб. — У нас есть час до возвращения хозяев. Справимся, как думаешь?
— Справимся… — сглатывая ком в горле, пробормотал Стефан.
Сердце ныло от щемящей тоски, когда пришлось снять бумажную гирлянду «Happy birthday!», развешенную еще живым Биллом и невредимой Эмбер. Разноцветные шарики, которые хранили воздух из легких Билла, сдувались, как надежды на лучшее. Конфетти, которые радостно подбрасывал вверх Мартин, смахивались в совок. Салаты, которые так старательно нарезал Стефан, безжалостно полетели прямо из тарелок в мусорные мешки, потому что уже заветрились от долгого стояния на столе — их не отнесли в холодильник, потому что думали, что поход в магазин будет быстрым.
Хлопушки, брошенные Биллом и Эмбер у дверей. Подарки для Пахиты: перочинный нож, полотенце-поло, копилка. Часы она надела на руку, а во время аварии они наверняка разбились. Праздничные колпаки, брошенные то там то тут.
Джоб расстегнул манжеты рубашки, засучил рукава и принялся отмывать гору посуды, которую Стефан собрал с обеденного стола. Как жаль, что все сейчас становилось мусором. Конечно, оно бы в любом случае стало им, но не при таких обстоятельствах.
Билл и Эмбер бы точно занялись мытьем посудой — Стефан не знал, почему так решил, но ему казалось, что они железобетонно взяли бы эту обязанность на себя. Стефан и Ален бы складывали стол, превращая его в маленький журнальный столик, убирали бы украшения. Мартин бы путался под ногами, опять играя в дождик с конфетти, и тогда бы Ален на правах старшего брата приобщил его к делу и заставил подметать. Пахита бы паковала свои подарки, обдумывая, где лучше их спрятать дома, а потом, когда разобралась бы со всем добром, предложила бы помощь, будто делала одолжение. Ален бы не ругал её за это, потому что как-никак её день рождения отмечали.
Они бы обязательно съели торт. Пахита бы обязательно задула на нем свечи и загадала желание. Но сейчас торт стоял в холодильнике. Без свечей, без ленты на коробке. Одинокий, ненарезанный и никому ненужный.
— Что с ним делать? — спросил сам себя Стефан, открыв холодильник, чтобы вытащить из неё оставшиеся продукты, и заметив целый торт. Это была случайно произнесенная вслух мысль, отклика на которую Стефан не ждал. Однако Джоб все равно ответил, потому что это был вопрос, а нормальные люди на поставленные вопросы отвечают:
— Давай увезем к родителям. Потом решим, что с ним делать. Не оставлять же его тут.
Стефан скривился, подумав о вероятности употребления этого торта внутрь.
— Кусок в горло не полезет, — с пренебрежением бросил он. Стефан сначала подумал: может, выбросить, как и салаты, как и остатки недоеденного мяса на тарелках? Потом решил, что жаль отправлять такую красоту в черный анонимный мешок, и согласился с Джобом. Только попросил его отнести в машину, потому что Стефан смотреть на торт не мог.
Вместе они сложили стол. Протерли его, как и все поверхности на кухне. Уборка заняла сорок минут — уложились за меньшее время, чем предполагали.
Стефан собрал подарки Пахиты и опустил взгляд на вещи друзей. К ним он хотел прикасаться меньше всего и оттягивал этот момент как можно дольше, потому что это было сложнее всего.
Простой рюкзак болотного цвета без выделяющихся деталей принадлежал Биллу, коричневый шоппер — Эмбер. Они не стали брать с собой их, потому что считали, что скоро вернутся. Так думали все, потому кроме всего прочего рядом с этими сумками был еще и желтый рюкзак Алена, и сумка Пахиты. У Стефана ничего такого не было, потому что он все вещи накидал в рюкзак Алена.
Насколько аморально будет подцеплять язычок замка, тянуть его вниз, обнажая внутренности рюкзака того, кто уже умер? Вообще рыться в личных вещах нехорошо, но почему-то Стефана подмывало сделать это. Руки сами собой открыли сумку Билла — это делал не он, это все его пальцы, которые действовали отдельно от хозяина, не подчинялись ему, не были в его власти.
Первое, что нащупал Стефан, — это карты «Уно». Почему-то от этого стало еще паршивее. Билл строил планы на день, думал о том, как они будут проводить досуг, и на всякий случай взял карты, чтобы было чем развлечься. Кошелек, холдер для карт, ключи от дома, кейс с наушниками, небольшая аптечка, бумажные носовые платки, жвачка, антисептик. Еще был свитшот бежевого цвета — его Стефан на самом деле достал первым и только потом выудил «Уно».
Это был такой простой базовый набор любого рюкзака, который делал Билла в глазах Стефана… Своим. Простым, обычным человеком.
И все эти вещи теперь не имели никакого смысла, потому что ими теперь не воспользуется тот, кому они принадлежали. Нет, все же… Стефан не прав. Они важны. Значимость их как раз в том, что когда-то они принадлежали Биллу. Ведь бывает же такое, что человек хранит смартфон близкого у себя много лет. Этот телефон уже давно стал безделушкой, его уже давно не заряжали, не включали, но избавляться от него не собираются, потому что когда-то ушедший из жизни часто разговаривал по нему, отправлял сообщения, фотографировал. Да просто держал в руках.
Почему, ну как же так? Как за столь небольшое количество времени Билл стал воспоминанием? Это же… Это же уму непостижимо. Это так горько.
Стефан испытал дежавю: такое уже было с Джеральдом. Он ушел, а вернувшись, обнаружил друга, упавшим замертво. Недавно же они разговаривали, смеялись, вместе делили хлеб! А потом… А потом Стефан хоронил его собственными руками.
Достаточно этих тягостных размышлений.
Ему выпало поручение отнести полные мешки мусора к баку рядом с домом, а Джоб направился к машине с коробкой торта и пакетом еды — там были неиспользованные овощи, сладости, почти полные бутылки с напитками, которые жалко было выливать в раковину. Конечно же, он отнес еще и вещи бывших здесь.
— Хозяин звонил, — бесцветным голосом оповестил Ален, когда Стефан открыл дверь заднего сидения, чтобы проверить, как там Ален. — Сказал, приедет минут через пятнадцать.
— Хорошо, — только и смог вымолвить Стефан. — Я сяду?
Ален разлегся на заднем сидении, ноги опустив на пол. С виду это поза была не очень удобной и от нее поясница должна была ныть, но Алена, кажется, все устраивало.
— Да, конечно, — он рывком поднялся, развернулся, освобождая место для Стефана. Тот его тихо поблагодарил и сел.
Джоб находился за пределами машины — разговаривал с родителями по поводу приезда Стефана и Алена.
Город давно уже окутали сумерки, заботливо накрыв улицу темным одеялом. На небе вспыхнуло несколько неярких звезд и висела убывающая луна. Стефан надеялся, что к полуночи они уже будут находиться у Карла и Глории и он сможет обработать руки, чтобы еще и своим состоянием не усложнить всем жизнь.
— Я уже и отвык слышать столько гадостей в свою сторону, — ни с того ни с сего начал Ален. Имел в виду он, конечно, приемных родителей. — Так неприятно и так обидно. Я думал, мать меня действительно ударит сумкой. Для них нет ничего святого.
Стефан был согласен. Это был не люди, а исчадия ада. Какая же грязь. Уезжая из больницы, Стефан чувствовал себя перепачканным и измаранным. Или как будто наступил в кучу дерьма, и теперь от обуви несло смрадом. Наводя порядок в доме, Стефан отвлекся, но своими словами Ален вернул к этим ощущениям.
Все еще не укладывалось в голове, как Ален жил с этими… существами под одной крышей.
— Да уж… — вздохнул Стефан. — Мне жаль, что тебе приходилось слышать это на постоянной основе.
Ален неопределенно угукнул, а затем у него зазвонил телефон. Он быстро принял вызов, приложил ухо к телефону.
— Алло? Вы подъезжаете? Хорошо, жду. Уже все приготовили.
Десять минут спустя к дому подкатила белая машина. Ален вылез из автомобиля Джоба, забрав ключи у Стефана. К Алену подошел мужчина средних лет в белой обтягивающей футболке и светлых джинсах. Сквозь облепляющую белую ткань виднелся рельеф его накачанных мышц груди. Руки были сильные, с отчетливыми бицепсами, выступающими венами. Волосы блондинистые, зубы ослепляюще белые, прямо как футболка — отбеленные за дорого у стоматолога. Несмотря на это, мужчина был приятной наружности, не то что родители Алена.
Стефан опустил стекло двери, и до его ушей донесся доброжелательный тон хозяина дома. Он спрашивал, все ли понравилось Алену и другим гостям, как прошел праздник.
— Замечательно. Спасибо вам за гостеприимство, все было отлично, — Стефан, наверное, уже накручивал себя, но он прямо-таки чувствовал, как Ален заставляет мышцы рта работать, чтобы они растянули губы в принужденной улыбке, застывшей на лице. И кивал он, как болванчик, чтобы не развязывать разговор с охотливым на слова владельцем дома и побыстрее закончить.
— Ну, меня ждут, — неловко указывая в сторону автомобиля Джоба, промямлил Ален.
— Да, конечно! Приезжайте к нам ещё! Буду очень рад разместить вас в своем скромном домике.
Ален вымученно улыбнулся в последний раз и протянул ладонь для рукопожатия. Мужчина активно её затряс вместе с едва стоящим на ногах Аленом. Они наконец распрощались.
Ален завалился в автомобиль, рухнул на сидение и изможденно выдохнул. А затем отодвинулся почему-то от Стефана, отчего подумалось, что ему захотелось больше личного пространства. Но Ален опроверг все предположения и положил голову Стефану на плечо.
— Ты чего это? — не понял Стефан, однако Ален не удостоил его ответом и закрыл глаза.
Что ж, ладно. Стефан, конечно, тоже лежал на плече Алена, но он случайно скатился на него во сне. Сейчас Ален сделал это специально. Он выглядел, как котенок, жмущийся к большой маме-кошке. Беззащитный, маленький, беспомощный.
Джоб завел двигатель и тронулся с места. Этот кошмарный день наконец подходил к завершению.
Впереди будут такие же адские деньки, которые, возможно, по содержанию будут даже хуже.
***
Карл и Глория встречали у ворот. Глория не могла сидеть на месте, потому вышла на улицу, когда Джоб позвонил, сообщив, что они уже подъезжают к дому.
— Волнительно мне очень, дорогой, давай выйдем? — накидывая теплую вязаную кофту на плечи, попросила Глория. — Так хоть проветримся еще, голову освежим. Уж мне-то точно не помешает.
Стефан, конечно, не особо горел желанием снова встречаться с родителями старика, но не кататься же сейчас по темноте в поисках ночлежки? Тем более, город маленький. Тем более, Стефану нужно спешить с обработкой рук.
— Здравствуй, дорогой! — горячо произнесла Глория, увидев Стефана. Она распростерла руки для объятий, и Стефан неловко наклонился к ней. Глория поцеловала его в щеку, как при последней встрече. Он постарался не придавать значения этому жесту и лишь поздоровался в ответ.
— Здравствуйте.
Карл пожал ему руку, а Глория уже переключилась на Алена.
— Ты ведь Ален, да? — Ален кивнул. — Здравствуй, мой хороший. Не знаю, представлял ли тебе Джоб нас, но меня зовут Глория, а это мой муж Карл, — она указала рукой в сторону отца Джоба.
— Очень приятно, — собирая крохи учтивости, любезно произнес Ален. Глория слегка приобняла Алена, которому пришлось нагибаться еще больше, чем Стефану, но целовать его не стала. Карл ничем не отличился в приветствии и тоже обменялся рукопожатием с Аленом.
— Пойдемте в дом, — пригласил Карл, и все зашагали по выложенной камнем дорожке.
Это было похоже на унылую процессию во имя невесть чего. Глория решила разорвать тишину своими комментариями:
— Джоб мне вкратце рассказал о случившемся. Мальчики, я так вам сочувствую. Правда. Все, что вы пережили за этот день, просто ужасно.
— Мама, пожалуйста, мы же договаривались, — прервал Глорию Джоб, и Стефан тихонько вздохнул, словно отправившись в тот февральский день, когда впервые оказался в отчем доме старика. Глория опять завела свою волынку.
— Я помню, сынок, просто я хочу сказать, что здесь мы вам очень рады и хотим помочь, чем сможем.
Это, конечно, было очень мило с их стороны, ведь Глория и Карл совсем не обязаны принимать в столь поздний час нежданных гостей. Но Стефану казалось, что она успеет еще задушить их своей заботой, сполна причинить добро.
— Спасибо за ваше гостеприимство, — подал голос Ален, и Стефан внутренне взмолился: «Нет, промолчи лучше, не начинай эти лобзания в десна», но было поздно. Глория от вежливости Алена растаяла.
— Ну что ты, не стоит. Я правда хочу оказать посильную помощь, ведь я понимаю, каково это — потерять…
— Не хотите ли поесть? — резко встрял Карл. Даже он чувствовал, как неуместно понесло Глорию, и решил прекратить препарирование чужих чувств.
— Нет, спасибо. Аппетита совсем нет… — успешно переключился на другую тему Ален.
— Может тогда кофе, чай? Или какао? — предложила Глория, открывая дверь в дом.
— От чая не откажусь.
Ален слегка улыбнулся, чем приятно поразил Стефана.
Глория тут же отправилась на кухню, достала чайный сервиз и чуть ли не устроила чайную церемонию на радость гостям. Точнее сказать, Алену, потому что Стефана и Джоба это мало интересовало. Она заварила какой-то особый сорт китайского чая — не эту чайную пыль из пакетиков, как она выразилась, а настоящий чай!
Ален выглядел более-менее бодрячком, и тогда Стефан под шумок спросил у Джоба про водку. К счастью, он её купил и так же под шумок отлучился к машине вместе со Стефаном.
— Я покурить, — предупредил Стефан, и Глория по-матерински покачала головой: нехорошо курить, дорогой, зачем ты легкие свои травишь? Примерно с тем же подтекстом она и произнесла:
— Ох уж эти ваши сигареты, до добра не доведут…
Джоб сказал, что пойдет за компанию, потому что кое-что забыл в машине.
Конечно же, курить он тоже собирался, но матери об этом не сказал, а то и правду разведет получасовую лекцию о вреде курения. Вот уж забавно: Джобу пятьдесят с лишним лет, а он до сих пор шифруется от родителей, как восьмиклассник.
Стефан угостил старика сигареткой. Тот заложил её за ухо, пока копался в машине в поисках бутылки и пачки бинтов в аптечке — Стефан попросил и о них. Он сунул бутыль под черную толстовку, — её он тоже забрал из гостевого домика — а бинты в карман.
— Суматошный день, — произнёс Джоб после того, как Стефан поделился с ним огоньком.
Стефан блаженно затянулся и стремительно выдохнул тонкую струю дыма из сложенных в трубочку губ.
— Нет, старик, — парировал Стефан и приложил сигарету к губам вновь. — Это не суматошный день. Это самый мерзейший день за последние годы моей жизни. Я все еще не понимаю, как так получилось: он начинался так классно, всем было так хорошо, и кончился он… Так погано. Закончился тем, что один друг умер, другой еле контактен, третья в хирургическом отделении с сквозным ранением, дети очутились в реанимации…
Стефан поморщился, точно от сильного спазма где-то в животе. Вообще-то еще и руки побаливали. Нужно быстренько докурить и побежать в ванную, а то худо будет.
Джоб тяжело вздохнул, отведя руку с тлеющей сигаретой от лица.
— Я понимаю тебя. Я почти три года назад точно так же об этом думал: ушел утром, как ни в чем не бывало, поцеловал на прощание Лауру, Оливер еще спал. А вернулся — и сын мой уже мертвый висит. Но теперь мне кажется, что ваш случай намного плачевнее. Как минимум по количеству жертв.
От вкуса и запаха дыма теперь воротило. Стефан бросил сигарету себе под ноги и затоптал. Бутылка холодила кожу.
— Я не знаю, что делать, — изнуренно выговорил Стефан и посмотрел на убывающую луну, как бы напоминающую о неотложном деле. — Как все так разом навалилось! И теперь надо все это разгребать. Но как? Я один никак не пострадал. Черт!..
Стефан пнул камень от досады. Джоб выдохнул последний раз и тоже затоптал недокуренную сигарету. Он опустил свою тяжелую ладонь с маленькими пухлыми пальцами Стефану на плечо.
— Стефан, я с тобой. Я помогу, чем смогу. Нет, даже не так. Брошу все силы на то, чтобы помочь тебе.
Стефан повернул голову в сторону Джоба и встретился с ним взглядом. Он никогда до этого не был так сильно благодарен Джобу, как сейчас.
— Спасибо тебе, старик. Спасибо, что всегда оказываешься рядом в нужный момент.
Удивительно, что эти слова сорвались с губ, но Стефан уже был под действием порыва и опустил свою ладонь на ладонь Джоба, покоящуюся на его плече. Стиснул её слегка, а потом отпустил.
Ведь на самом деле помощь Джоба была неоценима. Если бы не Джоб, у Стефана ничего так хорошо в Колумбии не сложилось. Стефан осмелился признаться в этом себе не так давно, а Джобу — сейчас.
Неизвестно, показалось ему или нет, но глаза старика блеснули от подступивших слез. Он отвернулся и убрал руку.
— Мне идти надо, — сказал Стефан и направился в дом.
— Иди-иди, — бросил Джоб и махнул рукой. — Я еще постою тут, подышу. И вещи заберу.
Стефан тоже ушел дышать, но через стиснутые зубы и под шипение черных корок на руках. После всех манипуляций он тяжело опустился на кровать в заранее подготовленной для него спальне. Веки слипались от усталости, еще и тело налилось свинцом от навалившейся из-за проклятия слабости. Однако Стефан сделал над собой усилие, вышел из комнаты и постучался в спальню, где был Ален.
Тот открыл дверь, стоя в футболке и трусах. Уже снял штаны и аккуратненько повесил на стул.
— Что? — спросил Ален, и Стефан не мог отделаться от мысли, что Ален экономил высосанные этим днем силы, потому и говорил односложно.
— Спросить хотел, как самочувствие у тебя, как дела, — сказал Стефан и хотел было сунуть руки в карманы, но они ныли, потому он просто провел ладонями по ногам, будто вытирал мокрые ладони о джинсы.
— Нормально. Лучше, чем в больнице. — Он снова намекал на визит приемных родителей. — Знаешь, Глория мне показалась довольно милой старушкой.
Стефан усмехнулся. В день рождения Мартина он ведь описывал её чуть ли не как мегеру. С первого взгляда она и правда была очень приятной дамой — до того момента, как разговор продлится дольше пятнадцати минут. Сейчас он перестал нравиться Стефану уже на второй.
— Ну, поначалу, может быть, так и кажется. Но она отталкивающая…
Ален пожал плечами.
— Я сейчас думаю, что мне стоило, наверное, остаться там на ночь, — сменил тему на насущное он.
— Зачем? — очевидно, резче необходимого спросил Стефан, почти гаркнул на Алена, но сразу исправился, заговорив мягче: — Ты весь замотанный. Плюс еще эта ситуация с родителями… да и где тебе там ночевать? На диванчике, свернувшись калачиком? О Мартине и Пахите есть, кому позаботиться. Завтра мы снова поедем в больницу. А сейчас надо тебе отдохнуть.
Ален вздохнул, неопределенно повел плечами.
— Я боюсь, что завтра меня могут туда не пустить. Они могут претворить свои угрозы в реальность. Они страшные люди.
В Алене снова заговорил маленький, одинокий, брошенный всеми мальчик.
— Плевать. Ты не один. Вместе что-нибудь придумаем.
Ален покачал головой в сомнениях.
— Спи. Тебе надо восстановить силы.
— Спокойной ночи, — сдавшись, произнес Ален напоследок и прикрыл дверь.
— Спокойной ночи.
Стефан ушел к себе и, закрыв дверь своей комнаты, вспомнил, что завтра должен был пойти на работу, но сейчас это меньшее, что хоть кого-то волновало. Даже Джоба, а он между прочим работодатель.
Опустив голову на подушку и сомкнув потяжелевшие веки, Стефан осознал, что наконец-то этот день закончился. Он был длиннее, чем все пятьсот лет его серой проклятой жизни.
Этот день закончился, но завтра начнется следующий. И в нем не будет места чему-то хорошему. По факту жизнь разделилась на до и после у всех.
***
Ален не мог уснуть. Он ворочался юлой по кровати, а когда смирился с бессонницей, перевернулся на спину и уставился в потолок. Он тяжело вздохнул. Вздохнул так, будто ему нечем дышать. Конечно, ведь булыжник тревоги придавил грудь, не давая нормально наполнить легкие воздухом.
Голова болела. Ален накрыл глаза рукой и затих. Ноги ныли, свешанную с кровати вторую руку холодил ночной воздух из открытого окна. Тело ломило от изнеможения. Это такое неприятное чувство, когда ты устал, но не можешь уснуть.
Ален поднялся с кровати и поплелся на кухню. Её окно мигало разноцветными лампами гирлянды-шторы. Придумал же кто-то повесить в апреле… От ярких цветов становилось неприятно глазам. И тошнило от яркости — у Алена на душе сплошные темнота и мрак.
Он подошел к подоконнику. И через полминуты сложился около него пополам, тихо хныкая. Схватился за голову, тяжело дыша, затрясся, будто в припадке.
Эмоции, до этого с трудом сдерживаемые несколько вечерних часов кряду, прорвались наружу. Душили и рваными всхлипами слетали с губ.
Он рыдал уже третий раз за день. Первый был после встречи с ними, второй, когда Стефан и Джоб ушли готовить дом к выезду. Ален тогда чувствовал, что, если его не оставят одного, то его разорвет на части, а еще надо будет держать лицо перед владельцем дома, перед родителями Джоба…
Так что почти час он утопал в собственных слезах, лежа на заднем сидении автомобиля Джоба. Он оплакивал Билла, горевал по нему и думал: почему всегда забирают лучших? Почему всегда получается так, что те, кто не ценит свое пребывание на земле, живет дольше тех, кто желает пользоваться предоставленными возможностями на полную?
«Как же так получается?
Земля все же кончается»
Он ничего не может. Он беспомощен. Бесполезен. Не смог даже защитить то, что ему дорого. Ему не хватает сил. Никогда не хватало. Алену никогда ничего не хватало: той самой «самости», чтоб его любили, стойкости, твердости духа, усердия. Его никогда не было достаточно.
Разве он принимал какие-то существенные попытки для того, чтобы все изменить? Если бы не был трусом, он бы давно сообщил о ненадлежащем обращении с Мартином и Пахитой, но все мялся, боялся, что их разлучат. А сейчас разлучат его с ними.
Ален так ненавидел себя за то, что ничего не возразил оскорбляющим его приёмным родителям — он лишь пропищал нелепое оправдание, утонувшее в волне унижений, и дальше молчал и боялся. Как всегда. Как обычно схавал, как обычно окаменел в ожидании удара. Жалкий. Убогий.
После этой ненависти приходила ненависть за то, что первым делом он лелеял свое горе и лишь во вторую очередь думал о Билле, отдавшем жизнь за его, черт возьми, брата и сестру! Он совсем не обязан был это делать, но он закрыл их собой и потому умер. Потому Мартин и Пахита отделались легче, чем могли бы. Они легко могли оказаться на месте Билла, но Билл этого не допустил.
Ален обязан век помнить его отвагу и смелость, но вместо этого льет слезы из-за приемных родителей. Он так легко отодвинул на второй план подвиг Билла. Ален перед ним теперь в необъятном долгу, а он… Ничтожество. Убожество.
Он никогда не сможет достичь счастья даже для себя (такой, как он, и не заслуживает его), не то что близким обеспечить его.
Алену страшно. Страшно за Мартина и Пахиту и за то, что может случиться что похуже. Они почти оказались на смертном одре и были без Алена. Он оставил их. Они и сейчас без него, приемные родители более властны над ними, чем Ален, и они, в отличие от Алена, не будут с детьми церемониться. Они безжалостны. Самый главный страх Алена, от которого он так старательно бегал, претворялся в жизнь. И все из-за того, что Ален бездействовал.
«Ни один вопрос, увы, не решён
И за окнами прячемся от мира, как за решётками
В облаках перелётные птицы снова споют обреченно
Сонату о том, что всё когда-то становится чёрным»
Сколько еще несчастий придется на его судьбу от его же глупости?
Алена не хватает. И больше у него нет терпения выносить это. Он больше не может справляться. Тем более, у него и так это ужасно выходило.
«А белые полосы на шоссе, как разделительный знак
И там, где закат и рассвет, мы застряли
Между двух дорог и за дверью ворот не нашли ничего
Что нити жизни сможет сплести в узелок опять!»
У него совсем скоро отберут последнюю ценность жизнь, оставив у разбитого корыта по его вине. Ален снова потерпит лишение — какое по счету в его несчастной жизни? Такому жалкому созданию, как он, не стоит обременять своим существованием эту землю. Ален устал обременять своими проблемами самого себя.
Ожесточенно размазывая слезы по лицу, кинулся к кухонному столу.
Стефан из-за какого-то внутреннего чутья проснулся почти сразу, когда вышел Ален. На часах было три ночи. Проснулся резко, не понял даже, по какой причине. Просто так, всякое бывает — заключил он и поднялся с кровати. Он решил заглянуть к Алену, проверить, как он там. Чем еще, кроме сна, мог заниматься Ален? Однако все равно хотелось удостовериться, что все в порядке.
Стефан оглядел пустующую спальню. В прилежащем к комнате туалете не горел свет — более того, дверь была приоткрыта. Алена здесь не было вообще. Может, он не смог сомкнуть глаз и сидел на первом этаже?
Стефан тоже спустился на кухню, чтобы налить себе водички и заодно это выяснить.
***
Алена все еще била дрожь. Руки не слушались совсем — пальцы тряслись, как при болезни. Он так никчемен, что даже не может покончить со всем раз и навсегда. Избавить себя от страданий, которые преследовали восемнадцать лет. Даже тут духу не хватало.
***
Оказавшись в кухне, Стефан ужаснулся представшей перед ним картине и бросился со всех ног к Алену.
— Брось! Брось его!
— Отвали от меня! — сдавленно и жалобно пропищал Ален в истерике, давясь соплями.
Стефан перехватил его за пояс со спины и спустя минуты борьбы с предсказуемым исходом выхватил нож из рук Алена. Все время схватки он опасался, что тот себя случайно или не очень заколет.
Нож был отброшен далеко от Алена, который повис на руках Стефана безжизненной тряпичной куклой, продолжая заходиться в рыданиях.
— Дурак, ты что удумал? Не смей, слышишь?! Тебе жить надо! — затараторил испуганный Стефан.
Яркая гирлянда за окном подмигивала, будто соглашалась.
Он даже в самом кошмарном сне представить не мог, что Алену в голову придет подобное. Ален, тот самый Ален, который улыбался без перерыва, учил не отчаиваться и жить полноценно даже в таком дряном, как у Стефана, положении? Ален, который говорил, что бессмертие не является приговором на одиночество, который втолковывал ему про отношения между людьми, будто заново учил, говорил о смысле жизни, о поиске своего предназначения, о хобби, пытался помочь найти дело по душе, учил, блин, обращаться с телефоном…
— Для чего? Все… Я все просрал… Всё… Хотя и… — Ален уже задыхался от плача, из-за чего его речь была прерывистая и почти бессвязная. — Хотя и не было у меня ничего никогда… А что есть… Я не могу сохранить… Я не могу…
«И нас рвёт на куски
И я старался не теряться, но пропал, ты прости
Моя тропа позади, и я слетел на обочину
Ведь смотрел в пустоту так долго и сосредоточенно»
— Тебе жить надо! Ради Мартина и Пахиты! Они живые! Не реви по ним, как по покойникам! Еще можно что-то исправить! Ты им очень нужен! — твердил стефан, испытывая отвращение к себе от собственных же слов.
Ален жалобно заскулил.
— Я больше не могу… Я устал… Сколько раз… Сколько раз все заново… И все равно нет результата… — он всхлипнул, а потом от чего-то разозлился и выкрикнул: — Они растопчут меня, как топтали много раз до этого! Я проиграл! Мне больше нет смысла идти против них!
Стефан стиснул зубы, понимая: Ален сломался из-за него. Это он виноват в том, что Ален сейчас жить не хочет и готов себя либо пырнуть, либо вскрыть себе вены.
Стефан боялся думать об этом, так что уверял себя, что Ален просто шокирован случившимся. Просто сильные переживания накрыли его с головой, это просто шок, так всегда бывает. Ален отойдет немного, возьмет себя в руки и примется выбираться. Стефан не желал допускать мысли, что будет не так.
Ален, который раз за разом вставал после падения. Такой сильный, оптимистичный, яркий, улыбчивый. Посильнее Стефана в сотни раз. Но это стало последней каплей. Каплей, которую услужливо добавил Стефан.
Чаша терпения Алена оказалась переполнена. Он сломался.
Нет, нет, пожалуйста, ну как же так? Как же так, Ален? Ален, ну почему? Ты же не один, тебе есть, кому помочь. Раньше ты справлялся в одиночку, это так, у тебя не было опоры — ты был опорой. Однако сейчас тебе есть, на кого положиться. Ален, ну почему?
В какой-то момент в голове Стефана щелкнул выключатель вопросов. Стефан понял, почему. Он внезапно увидел в Алене себя, и все встало на свои места.
После смерти Аннабель, гибели родителей от руки Юлиана, получения проклятия, побега во избежание пыток как одержимого, лишения поместья и становления вместо аристократа бедняком-оборванцем Стефан еще держался. Мужался, если можно так сказать, стоически пытался справляться с ранами на руках. Совсем скоро он встретил Джеральда и решил, что жизнь налаживается, что даже в его новом положении можно неплохо жить. Жизнь на двенадцать лет приобрела стабильность и безмятежность, прямо как у Алена в эти три месяца в Колумбии.
Но через двенадцать лет Джеральд умер, и это подкосило Стефана. Он понял, что ошибался насчет себя, и перестал бороться. Очередная потеря подкосила настолько, что Стефан перестал видеть важность сопротивления невзгодам. Проще говоря, он опустил руки и пришел к тому, кем был сейчас.
Точно такие же душевные терзания переживал сейчас и Ален.
Ален, пожалуйста, не делай так. Ален, не уподобляйся мне. Ален, пожалуйста, не совершай тех ошибок, что совершил я в свое время. Ален, не опускайся так, как опустился я. Там, на дне, сыро, гнусно, гадко. Ты будешь себя чувствовать помойной крысой.
Бесконечно длинный день закончился три с лишним часа назад, и перетек в новый, началом которого стала попытка суиуида Алена и клятва Стефана о том, что он сделает все, чтобы не допустить падения Алена.
«Нет ответа на столько вопросов, и
Привяжи меня тут самыми крепкими тросами
Меня уносит течение в никуда!
Я 20 лет живу, но то, что ищу, нигде так и не видал!
Покажи мне, где взлётная полоса
Надо как-то жить, но прости меня, я устал
Останови этот мир на минутку и подай мне руку;
И не дай, как им, без конца утонуть тут никогда!»