Стефан ждал этого звонка и одновременно надеялся, что он наступит не скоро, потому что к нему он не был готов.
Телефон забренчал на следующий день после встречи с Эмбер и Биллом. У Стефана тогда был выходной, Ален вышел на работу. Стефан только успел обработать руки, — полнолуние наступило пару дней назад — как вдруг это.
Он пялился на экран и думал: ему это снится? Это правда звонок от старика? О, нет! Кошмар, это звонок от него!
Стефан заметил, что его руки дрожали, когда он взял со стола телефон. То ли от волнения, то ли от стихающей боли в предплечьях. Но эта дрожь спровоцировала падение телефона — точнее, попытку. Он выскользнул из рук, и Стефан пытался его поймать, перекидывая из ладони в ладонь, как горячую картошку. Отвечал долго, но не из упрямства.
А вот молчал как раз из-за него. Хотя нет, еще и потому, что было страшно заговаривать. Да и вообще-то это должен был сделать первым Джоб.
Тот начал с банальнейших фраз. «Это Джоб», — то-то Стефан не знал, с кем дело имеет. Старик начал мямлить про поездку, как если бы в сериале излагали начало предыдущей серии.
Стефан испытывал усталость и тревогу, камнем давящие на грудь.
Джоб решил, что Стефан сегодня неконтактный, и начал сворачивать разговор. Стефан, пребывавший все время их недоразговора на границе миров, вдруг очнулся и, чтобы Джоб не прервал звонок (потому что Стефан не перезвонит), выпалил:
— Я слышу тебя.
Прерванный Джоб так и не продолжил прощальную речь. Он через пару секунд покашлял в трубку и произнес:
— Стефан, извини меня. Я был не прав, когда ударил тебя.
Стефан потер переносицу и сел на кровать. Он находился в своей комнате.
— А ты своего сына тоже бил?
Этот вопрос держался в голове все три недели и не намеревался из неё уходить. Если Джоб делал подобное и с Оливером, то у Стефана к нему появлялись вопросы.
Джоб тяжело выдохнул в трубку.
— Нет, — твердо сказал он, и Стефан в правдивость это утверждения почему-то поверил. Однако Джоб продолжил, не оправдывая себя, а наоборот очерняя: — но я сделал много других нехороших вещей, которые отвернули его от меня.
— Каких? — закономерно спросил Стефан.
Джоб удивился этому вопросу, точно не ожидал его слышать.
— Ты хочешь узнать?
Вообще-то Стефан хотел узнать ещё тогда, в машине, но события слишком быстро перестали к этому располагать.
— Хочу. Но, прежде чем ты расскажешь, я хочу понять, — этот вопрос тоже мучил Стефана, — почему ты меня ударил? За что?
Он хотел получить точный ответ из уст Джоба, а не додумывать и не строить предположения, которых накопилось уйма.
Джоб, помедлив, заговорил:
— Потому что посчитал оскорбительными твои слова. Они показались мне порочащими честь моей семьи.
Стефан покачал головой, хоть и знал, что Джоб этот жест не увидит.
— Я говорил не о твоей семье, а именно о тебе. Все-таки правда глаза режет… — сделал вывод он.
— Дело не только в этом, — продолжил пояснять Джоб. — Я был зол. Честно, не знаю, на что конкретно. На тебя, на себя, на слова родителей… Наверное, на все сразу. Я хотел, чтобы ты просто остановился и перестал говорить. Я сорвался, прости меня.
Стефан издал холодный смешок. Ну ничего себе, как заговорил.
— Ты этой пощечиной меня заткнуть хотел?
Если это правда, то был очень необычный способ. В конце концов, можно было всего лишь прикрикнуть, а не прибегать к грубой силе. Если это правда, то она значительно принижала Джоба в глазах Стефана.
— Стефан, — с нажимом произнес Джоб. — Мне ужасно стыдно за тот поступок. И… да, да, я тебя ударил, потому что правда глаза резала!
Что ж, уже неплохо. Джоб признался, и это было обнадеживающе.
— Ну, тогда я жду объяснений, — забравшись в кровать с ногами, протянул Стефан.
Джоб замолчал на несколько секунд.
— Каких объяснений?
Он то ли отупел за три недели, то ли специально притворялся тупым. Невозможно так долго увиливать от темы. Это уже неприлично. Тем более в его положении.
— Объяснений о твоих отношениях с Оливером, блин! — в сердцах воскликнул Стефан. — Прекрати уже, Джоб. Рассказывай все как есть, вываливай все, говори начистоту, либо забудь о том, что я существую в твоей жизни больше, чем сотрудник твоего заведения и жилец твоего дома. Если ты впутал меня в перипетии своей жизни, то будь так добр рассказать о них. Я имею право это знать, раз уж это коснулось меня напрямую.
Такое поведение уже действительно ни во что не шло. Стефана раздражало, что Джоб мнется на одном месте. От злости он даже назвал его по имени. Он всегда делал так, когда был недоволен.
Джоб чем-то зашуршал в трубку, словно менял положение там, где сидел.
— Ты не занят?
— Нет, у меня выходной и я готов слушать.
— Ну… Что ж. Ладно.
***
Оливер еще в детстве сказал, что мечтает о большой дружной семье. Он обещал родителям, что у него появится жена, как только он станет взрослым, и они будут любить друг друга так же, как и его мама с папой.
Из-за этого Лаура и Джоб озаботились сексуальным воспитанием Оливера с ранних лет, а начали объяснять важность презервативов лет в тринадцать, чтобы тот не обзавелся семьей и детьми в четырнадцать.
К счастью, он не стал счастливым отцом и возлюбленным участницы «16 and Pregnant». Однако та, кого он готов был назвать любовью всей своей жизни, появилась, когда Оливеру было двадцать.
На пороге их дома девушка появилась в день рождения Оливера. Её звали Оливия, и сын говорил, что это совершенно точно судьба.
Джоб старался никогда не отзываться о девушках плохо. Но это… Это было верхом вульгарности и безвкусицы с пародией на «Дряных девчонок». Это так же подтверждала розовая обтягивающая футболка с надписью «Angel».
Стоило девушке появиться в их доме, так Джоб почти упал со стула. Его матери чуть не пришлось капать валерианку в стакан. Отец перекрестился, хоть не любил ходить в церковь и делать что-то связанное с религией. Лаура едва подавила удивленный вскрик, а её родителям это не удалось — они воскликнули синхронно.
Кроме розовой обтягивающей футболки с большим вырезом и надписью «Angel», на девушке была короткая теннисная клетчатая юбка фиолетового цвета и черные колготки в крупную сеточку. Накрашена она была чересчур ярко: сначала было видно её длинные стрелки, красные тени и губы, накрашенные черной помадой, а уже потом её саму.
Девушка была блондинкой. Волосы её были собраны в два длинных хвоста, кончики которых были выкрашены в разные цвета: один хвост — синий, другой — розовый. Что ж, это уже пародия на Харли Квин.
Дополнял ее образ маникюр: длинные наращенные ногти цвета фуксия.
Джоб был в ужасе.
И рядом с ней стоял Оливер. В обычных джинсах, серой футболке и клетчатой красной рубашке. Интересно, он подобрал ее в цвет теней или для сочетания с юбкой Оливии?
Он улыбался я широко и радостно и, взяв Оливию за руку, торжественно произнёс:
— Мама, папа, бабушки, дедушки, знакомьтесь! Это моя девушка Оливия.
Эту новость встретили гробовой тишиной. Не хватало только звука сверчков. От шока даже Бонифаций забрался под стол.
— Здрасьте, — громко чавкая жвачкой, фамильярно поздоровалась Оливия и помахала семье рукой.
Джоб не думал, что такие девушки бывают на самом деле. Когда смотришь на них в комедийных сериалах и фильмах и смеешься с их далеко не умного образа, это еще кажется сносным, но когда встречаешь вживую… Оливия выглядела настолько нелепо, что Джобу показалось, что он герой ситкома. Очень плохого ситкома.
Оливер усадил Оливию за стол, любезно выдвинув перед ней стул. Прежде чем присоединиться к трапезе, она благо помыла руки, а еще завернула жвачку в салфетку. Но первое впечатление это не разбавило.
Оливер об Оливии до своего дня рождения вообще мало рассказывал. Когда они планировали празднование с семьей, он изъявил желание пригласить свою девушку. Только тогда и выяснилось, что у Оливера она была.
Вообще Джоб и Лаура догадывались, что Оливер завел отношения, потому что он немного изменился в поведении. Однако сын старательно уклонялся от всех расспросов. А потом поставил перед фактом.
Джоб и Лаура никогда не были против того, чтобы у Оливера были отношения. Они знали о том, что первая любовь у него состоялась в шестнадцать лет, но они с той девочкой быстро расстались, потому что она с родителями переехала в другой штат. В семнадцать лет Оливер разбил другой девочке сердце, не ответив взаимностью на её чувства. В восемнадцать он полгода встречался с еще одной девушкой, но они много ссорились и разошлись по обоюдному согласию. Все это Оливер им рассказывал сам.
Оливер в детстве обещал обзавестись женой, но «той самой» все никак не находил. А теперь «эта самая», по его заверениям, сидела за столом, разложив локти на столешнице, чем раздражала Глорию, говорила с набитым ртом и громко смеялась.
— А чем вы увлекаетесь, Оливия? — спросила Глория почти в отчаянии, когда на вопросы об учебе и родителях не получила вразумительных ответов.
— Ой, да чего мы все обо мне да обо мне! Ничем таким я не увлекаюсь. Краситься люблю, по магазинам ходить, на сериалы залипать, — снова громко засмеялась Глория и почти хрюкнула. Лицо Глории исказилось, словно от приступа боли. Она извинилась и отлучилась в уборную.
— Зачем извиняться?! Что естественно, то не безобразно! — крикнула ей вслед Оливия, и Джоб мысленно заклинал: «Молчи, молчи, милочка, не говори больше ничего, я тебя умоляю».
— А вы… Всегда вот это вот рисуете? — задал вопрос отец Лауры Итан и обвел пальцем лицо, намекая на боевой раскрас Оливии.
— Вы о стрелках? — восхищенно спросила Оливия. Её этот вопрос определенно порадовал. — Да! Мне нравится все яркое! Я люблю выделяться и делать все нестандартно.
Мама Лауры по имени Одри нервно улыбнулась.
— Мы заметили.
Оливия довольно отхлебнула апельсиновый сок из стакана.
Семейные посиделки в честь празднования дня рождения Оливера закончились намного быстрее, чем планировались, хотя Оливия не очень-то хотела уходить.
— Блин, жаль, что так скоро пришлось уходить. Обычно все мои вечеринки длятся до утра. Ну или хотя бы до полуночи, — говорила она, когда собиралась. — Ну ладно, всем чао! Вы классные!
Оливер обязался проводить Оливию, но та сказала, что сама доберется и что у него день рождения как-никак, пусть себя не утруждает. Оливера это немного раздосадовало, но он послушался и вызвал Оливии такси. Она чмокнула Оливера на прощание и, к счастью, черного следа на щеке не осталось — помада была матовая.
Глория все-таки выпила валерьянку после ухода Оливии.
Как только девушка покинула пределы дома, на Оливера посыпался шквал вопросов: что это за девица, кого он вообще пригласил в дом, где такую откопал, что в ней нашел, неужели он не видит, что она ему не подходит. Из них двоих родственникам не удалось выудить никакой конкретики.
Оливия лишь сказала, что они познакомились полгода назад на тусовке общих знакомых, а где-то через месяц начали встречаться. Джоб припоминал, что Оливер уходил на вечеринку одногруппника и даже остался у него с ночевкой. Но это было в январе, а сейчас конец июня!
Самый главный вопрос заключался в том, почему Оливер о ней так и не рассказал. Мать Джоба охала и вздыхала, хватаясь за сердце и говоря, что внук так доведет её — конечно, ведь её, интеллигентную даму, Оливия больше всего повергла в культурный шок. И именно от мамы Джоба поступало больше всего вопросов.
Оливер не успел отвечать на все выпады родственников и быстро начал вскипать. Когда его раздражение достигло апогея, он закричал:
— Да вот поэтому я и не рассказывал вам о ней! Потому что вы бы её сразу забраковали! А мне не нужны ваши советы по поводу того, с кем встречаться, а с кем нет. Мне уже двадцать лет, я сам могу решать!
— Это ты, конечно, можешь решать, Оливер, — снова встряла Глория, пытаясь достучаться до внука. — Но разве ты не видишь, какая она?
Оливер стиснул зубы и сжал кулаки от злости.
— В том-то и дело, что я вижу, а вы — нет! Она в общении один на один совсем другая. Может, она не такая возвышенная, как ты с дедушкой, бабуля, — обращаясь к Глории, отчеканил Оливер. Он был весь в Джоба — ему тоже претила чопорность Карла и Глории, несмотря на то что игру на пианино он любил и даже окончил музыкальную школу. — Зато она искренняя. Она настоящая, и она намного лучше, чем вы видели. Каждый человек многогранен, и в каждом есть не самые лицеприятные стороны. Оливия просто сильно волновалась перед встречей с вами.
Обиженный Оливер ушел к себе и даже не помог семье убрать со стола. Глория оставшуюся часть вечера охала и вздыхала и, когда уезжала домой, смотрела на дом так опечаленно и тоскливо, что у Джоба защемило сердце. Но Оливер проводить её не вышел.
Много позже Джоб понял: в общении Оливия действительно другая. Она была не такой глупой простачкой, какой преподнесла себя в первую встречу. И на самом деле Джоб стал героем не ситкома, а очень трагичной и абсурдной мелодрамы. А Оливия специально играла дурочку, чтобы усыпить бдительность.
У Оливера с семьей было много конфликтов с бабушкой и дедушкой по отцовской линии по поводу Оливии. Джоб и Лаура тоже не одобряли выбор сына, но выражали свой скептицизм более мягко. Итан и Одри принимали нейтральную сторону, но им тоже не нравилась Оливия.
Сразу Оливеру никто не запретил встречаться с Оливией и никто не высказывал опасений по поводу неё. Зато Карл и Глория постоянно говорили: «Она тебе не пара», «Посмотри, где она, а где ты». Это вызывало в Оливере бурю эмоций, поэтому он часто уходил из дома на много часов и игнорировал звонки и сообщения. Иногда он не ночевал дома, а по возвращении говорил, что был у Оливии.
Это стало порочным кругом. Карл и Глория наседали на уши Оливеру, Оливер злился и уходил к Оливии, не отвечая не только бабушке с дедушкой, но и матери с отцом. Он приходил поздно, демонстративно говорил, где был. Джоб просил мать и отца не давить на Оливера и называл причину своей просьбы, но они не слушали и третировали внука с большей силой. В какой-то момент Оливер занес их номера в черный список и в мессенджерах им перестал отвечать.
Он тратил много времени, внимания, сил на Оливию. Он принимал все связанное с ней слишком близко к сердцу. Когда та на него обижалась, Оливер места себе не находил, нарезал круги по дому и нервничал. Джоб следил за этим представлением и вздыхал:
— Что ж ты так убиваешься из-за нее? Ну перебесится и простит. Чего ты названиваешь, если не отвечает?
— А вдруг она больше никогда мне не позвонит?! Вдруг бросит меня? — отвечал взвинченный Оливер и проверял в сотый раз за час уведомления на телефоне.
Джоба эти слова не впечатлили, и он равнодушно произнес:
— Ну, бросит и бросит. Новую найдешь, велика потеря!
Это для Оливера стало, как красная тряпка для быка. Он сразу же разгорячился, выпустил колючки и вступил в противоборство теперь и с отцом:
— А вот и велика! — заорал он, выглядя, как капризный ребенок-переросток. — Я люблю её, как вы все этого не понимаете?! Да черт, вы б не поняли никогда, поэтому я и рассказывать вам не хотел.
Джобу такой тон разговора не понравился, и он уже с нажимом ответил сыну:
— Я действительно не понимаю, почему ты любишь именно её, Оливер.
Оливер скривился и ушел к себе, ничего не ответив.
Джоб много думал над этим. Вот чем его зацепила Оливия? Он пытался сравнить опыт Оливера со своим. Чем Джоба привлекла Лаура? О, она невероятно красива, харизматична. Она уверенная в себе женщина, знающая, что ей надо от жизни. А еще она понимала и любила шутки Джоба — вот этим она его сразила прямо-таки наповал. А что Оливия?
Когда Джоб узнал, какого она происхождения, он рассудил, что Оливер захотел о ней заботиться. Он хотел стать её покровителем, помочь выбраться из дыры, в которую закинула её жизнь. Приласкать, пригреть, приютить. Оливер всегда был сердобольным — ему было жалко каждую бездомную кошечку и собачку. Он так пожалел Бонифация, принеся его в дом маленьким блохастым котенком с воспаленными глазками. Лаура долго ворчала, говоря, что сын тащит всякую заразу домой, однако вместе с ним повезла Бонифация в ветклинику, сжалившись над беззащитным существом. Только вот Оливия явно было не блохастой, да и с глазами у неё было все в порядке. И не маленькая она уже, всего лишь на год младше Оливера.
В середине зимы Оливер обрадовал родителей новостью, что хочет съездить вместе с Оливией к её родителям на следующей неделе.
— Они что, живут не здесь? — удивилась Лаура, нарезая овощи к ужину.
Оливер неопределенно мотнул головой и начал раскачиваться на носках. Он явно не хотел раскрывать подробности.
— Ну так что? — ожидающе вопрошал Джоб, тоже помогая жене с готовкой. Он расправлялся с мясом.
Оливер нахмурился.
— Это разве так важно?
Лаура посмотрела на сына, как на идиота.
— А разве мы не имеем права знать о том, кто такая Оливия и чем она живет? Раз ты настолько серьезно к ней относишься и говоришь, что любишь её.
Джоба поражала материнская чуткость Лауры. Он не понимал, как она так филигранно задевала своими словами струны души сына, так трогала его за живое, что в итоге он сдавался и раскрывался. Джобу такое было не под силу. Он понимал, что это только преимущество Лауры как матери.
Оливер, видимо, был польщен тем, что мама восприняла его чувства всерьез (хотя Лаура специально так сказала) и выложил как на духу:
— Оливия живет с бабушкой. Дело в том, что… Мама Оливии не могла заниматься ей ввиду личных проблем… Поэтому все воспитание на себя взяла бабушка. Но мама Оливии поддерживает с ней связь. Оливия рассказала ей обо мне, и та пригласила нас в гости.
Лаура слушала это с еле улавливаемым скептицизмом, который она тщательно пыталась скрыть за сосредоточенность на нарезке овощей.
— А что за проблемы? И где она живет?
Оливер размышлял, сказать или не сказать, но все же доверился матери:
— С алкоголем проблемы… И живет она в Луизиане.
Лаура как-то очень резко разрезала, точнее, разрубила перец ножом. Джоб спиной чувствовал сгущающуюся над ней ауру и понимал, что дело ведет не к добру.
Лаура даже отложила нож и, скрестив руки, с укором посмотрела на Оливера. А потом изрекла:
— Ты что, совсем дурак?
Хорошее настроение Оливера померкло. Он пожалел о том, что откровенничал с матерью.
Лаура продолжила напирать.
— Ты вообще понимаешь, куда ты собираешься? Ты хочешь поехать к незнакомой алкашке не пойми куда в другой штат, который далеко от нашего. Ты в своем уме вообще?
Оливер стоял, как маленький ребенок, которого отчитывала мама (так и было с той лишь разницей, что ему уже исполнилось двадцать) и чуть не плакал. Да, эти слова звучали довольно жёстко, но Лаура была права. Джоб был согласен с женой.
— Оливер, ты не поедешь ни в какую Луизиану, — для подтверждения серьезности намерений Лауры отчеканил Джоб.
Оливер снова встал на дыбы. Он снова начал кричать, говорить, что лучше бы никому ничего не говорил, что родители его не понимают.
— Как вы можете так оскорбительно отзываться о матери моей девушки?! — негодовал он, на что Лаура лишь закатывала глаза.
— Как ещё нам её называть? Как нам называть человека, который пьет настолько сильно, что не может побороть свою зависимость и поэтому его ребенок живёт не с ним?!
Оливер зло поджал губы и сжал кулаки.
— Вы никогда меня не понимали!
Джоб действительно не понимал. Ему было невдомёк, почему Оливер так зациклился на Оливии и всем, что с ней связано. Почему она ему была так важна? Почему он бегал за ней хвостиком и трясся над ней, пылинки сдувал? Уж не подсыпала ли она ему чего и не сделала ли приворот на него? Иначе как объяснить эту одержимость.
— Оливер, у тебя экзамены скоро, — напоминал Джоб, пытаясь достучаться до сына. Тот учился в колледже третьем курсе. — Плюс эта затея звучит не очень безопасно. Ты знаешь, в каких условиях живет эта женщина? Сомневаюсь, что в хороших. Наверняка в плохом районе. Вдруг тебя в этой Луизиане обкрадут, изобьют за что-нибудь?
Но стучать в закрытые двери было тяжело. Оливер вообще ничего не хотел слышать.
— Мама, отец, вы забыли, сколько мне лет? Мне двадцать! Не два, а двадцать! Я уже взрослый человек и могу самостоятельно принимать решения. Я от вас не завишу.
Лаура не выдержала и в голос засмеялась. Джоб заметил, как Оливер вжал голову в плечи и принял боевую стойку, будто собираясь сражаться с собственной матерью.
Со стороны плиты запахло паленым. Джоб кинулся к мясу, которое жарил. Оно начало подгорать.
— Не зависишь? Мальчик мой, тебе напомнить, в чьем доме и на чьи деньги ты живешь? Твоя работа посудомойщиком в кафе на полставки не покроет расходов на эту поездку. Ты от нас ни копейки на неё не получишь, понял?! — сказала, как отрезала, Лаура и Оливер развернулся, стремительно направился в свою комнату и громко хлопнул дверью в очередной раз за несколько месяцев.
Оливер действительно на следующей неделе никуда не уехал. Зато он пропал через две недели в день экзамена в колледже.
Лаура и Джоб оборвали телефоны в попытке дозвониться до него, но все тщетно. Абонент был недоступен. Не было ни записки, ни какой-либо другой зацепки. Они обзвонили больницы, морги, спросили у Итана, Одри и Карла с Глорией, не связывался ли с ними Оливер, спрашивали у его друзей, хотя и так было понятно, куда он мог уехать.
Но Оливер не сказал главного — города, в который собирался поехать или полететь. Луизиана — штат большой, и искать в ней Оливера все равно что иголку в стоге сена.
Спустя два дня Оливер так и не появился в сети, поэтому Джоб и Лаура написала заявление в полицию о пропаже сына.
Утро его пропажи отличалось от остальных лишь тем, что Оливер не проснулся как положено рано и не вышел на кухню выпить кофе. Обычно он вставал за несколько часов до экзамена, чтобы быстро освежить выученное в памяти, и пил кофе, чтобы взбодриться, но в его комнате стояла тишина. Когда до экзамена остался лишь час, Лаура постучала в дверь, сказав, чтобы он вставал, иначе опоздает в колледж. Оливер не отозвался.
Через двадцать минут Лаура распахнула дверь комнаты Оливера и закричала, не обнаружив его там.
Все дни поисков Джоб и Лаура сидели как на иголках, не находили себе места и плохо спали. Лаура вслед за Глорией начала пить валериану. Джоб курил, как паровоз, и надеялся, что Оливера не избили в какой-нибудь темной подворотне до смерти.
Полиция нашла Оливера спустя пять дней. Они выловили его в аэропорте Шривпорта, когда он проходил регистрацию на рейс в Колумбию. Лаура, услышав от Джоба новость о том, что сын в целости и сохранности, расплакалась.
Уже вечером этого дня Оливер был дома.
Все-таки в целости и сохранности он был не совсем: вместо привычных светло-коричневых волос на его голове теперь была розовая шевелюра. Джоб был в ужасе.
Никто не встретил Оливера с распростертыми объятиями. Если честно, Джоб готов был что-то сломать от ярости.
— Ну что, как тебе поездка, а?! — взревел Джоб, когда они вышли из машины. Джоб ездил встречать Оливера и все это время молчал. А когда они вернулись домой, дал волю эмоциям. — Иди давай, черт тебя дери!
Оливер медленно перебирал ногами и Джоб, быстро шагающий из-за адреналина, чуть ли не наступал ему на пятки.
Сын ехал в Луизиану налегке. Много вещей он не брал — все пожитки уместил в рюкзак. Может быть, это было сделано из экономии, чтобы не платить за багаж в самолете, но кто его знает, этого Оливера. Джоб его вообще не узнавал.
Оливер в подростковый период никогда не выдавал подобных перлов. Ситуацию с Оливией нельзя было сравнить ни с чем. Такое ощущение, что пубертатный период ударил Оливеру в голову запоздало — только сейчас.
Оливер прилетел один, без Оливии. Он в аэропорте полицейскими был замечен один. Никого с ним не было, что удивительно.
Сын сейчас молчал с понуро опущенной головой. Джоб велел ему идти в гостиную, и тот на удивление послушно повернул в её сторону.
Их встретила Лаура, выходя из кухни. За неделю она превратилась из цветущей женщины лишь в собственную тень: осунувшаяся, бледная, заплаканная. Она сильно настрадалась за эти кошмарные семь дней.
Оливер сел на диван, а Джоб остался стоять.
— Я так и не получил ответ на свой вопрос. Как тебе поездка?
Оливер почесал розовую макушку.
— Нормально.
Джоб едко усмехнулся и скрестил руки на груди.
— А чего ж один прилетел, без своей пассии? Бросила она тебя?
Оливер не оценил шутку отца и скривил губы. Джоб был не в восторге от ситуации, особенно от того, насколько сильно его переполняли эмоции.
Спустя минуту тишины Оливер буркнул:
— Захотелось обратно. В гостях хорошо, а дома лучше.
— Да что ты говоришь?! — всплеснул руками Джоб. — Правда что ли? А что же ты тогда из этого самого дома сбегаешь, а? Оказывается, не совсем чужд тебе стал?
Джоб одним шагом, больше напоминающим рывок, подскочил к Оливеру и взял его за грудки футболки. И разок встряхнул.
— Живо говори, где деньги достал? Где ты взял чертовы деньги на билет?! Ни за что не поверю, что твоя суженая за тебя платила! А зарплата у тебя нескоро!
Оливер с вызовом таращился на отца. Его губы были сжаты в тонкую линию, что означало: говорить он не намерен.
Внезапно сбоку Лаура сипло заметила:
— Где твое кольцо? Которое дедушка тебе подарил?
Джоб в изумлении повернулся на жену, а потом на правую руку Оливера. На ней он носил золотой перстень, подаренный Итаном ему на восемнадцатилетние. Сейчас кольца на руке не было.
— Все-таки плевал ты на родственные связи, — со смесью усмешки и досады проговорил Джоб. — Даже кольцо снял.
Оливер наконец выдал хоть какую-то реакцию. Он хмыкнул, а потом со вздохом произнес:
— Я его стал в ломбард. И на эти деньги поехал в Луизиану.
Джоб чуть не сошел с ума от гнева.
Он резко отпустил Оливера, фактически кинул обратно на диван. Оливер заелозил на нем.
Джоб потерял дар речи. Это было фамильное кольцо семьи Лауры. Оно передавалось из поколения в поколение и много значило для рода. Итан с особым трепетом относился к этому перстню и не просто подарил, а от сердца оторвал. Не пожалел для родного внука, помня, как этот перстень дарил ему отец, и зная, что отцу дарил дедушка, дедушке — прадедушка. Оливер вмиг обесценил семейное наследие и без сожалений сдал в ломбард.
— Ты.! — Джоб ткнул пальцем в Оливера. — Ты отвратителен. И я говорю даже не про убожество на твоей пустой башке.
Джоб не считал так на самом деле, но эмоции взял верх. Ему было обидно и больно. Что плохого они сделали, раз сын так поступал с ними?
Оливер демонстративно провел рукой по розовым волосам.
— Я просто не понимаю, как ты таким вырос. Боже, видеть тебя не могу. — Рука Джоба обессиленно повисла вдоль тела.
Что-то щелкнуло в голове Джоба и он схватил рюкзак Оливера.
— Эй, ты что делаешь?! — возмутился сын, но Джоб уже не слушал.
Он раскрыл все отделения рюкзака и вытряхнул содержимое на стол. Из маленького отделения выпала карта, кошелек, и Джоб забрал их, а вместе с ними ключи от дома. Оливер пытался бороться за свое личное пространство, пытался вырвать из рук отца вещи, но тот не поддавался и отталкивал сына.
Телефона в рюкзаке не было.
— Быстро дал мне телефон, — скомандовал Джоб и протянул руку, на которую Оливер закономерно должен был положить свой айфон. Но тот не послушался.
Лаура все это время смотрела на сцену, развернувшуюся между самыми дорогими ей людьми, и бесшумно плакала, закрыв рот рукой. Её сердце разрывалось на части от слов, которые говорил Джоб, и от холодности сына в сторону Джоба.
Оливер снова принялся проклинать всю семью и говорить, как же он всех ненавидит. Джоб молча слушал ругательства, которые выплескивал Оливер. Чтобы прекратить это, Лаура уже более твердым голосом потребовала:
— Оливер, отдай телефон отцу.
И Джоб, и Оливер повернулись в её сторону. Они словно не поняли смысл просьбы.
— Ты слышал? Отдай отцу телефон.
— Не отдам! — закричал Оливер и снова предпринял попытку вызволить из стальной хватки телефон.
Конечно, ведь там была все, чем он жил последний год, — переписка с Оливией. Все это прекрасно понимали.
Лаура продолжила:
— Ты с этого дня наказан. Мы лишаем тебя финансовых средств и средств для связи. Ты уезжаешь к бабушке и дедушке на каникулы, и там будешь готовиться к пересдаче экзамена, в день которого ты уехал, и зачета, который ты любезно пропустил, пока был в Луизиане.
Сын зло хохотнул.
— Тоже мне, нашла наказание. Да я в Чарльстоне буду жить припеваючи, глядя на океан из окна.
Родители Лауры жили в Чарльстоне. Лаура сама была родом оттуда, а уехала в Колумбию на учебу в университет Южной Каролины. Там она познакомилась с Джобом — так в Колумбии и осталась. Родители Джоба жили в Честере. Раньше они жили в Колумбии, но продали дом и уехали в более маленький город, когда вышли на пенсию. Для Глории Честер был родным городом. Она сказала, что хотела бы встретить старость там, где провела свое детство.
— С чего ты взял, что поедешь в Чарльстон?
Лаура снова стала той железной леди с прочным внутренним стержнем, которой Джоб её знал. И по её интонации нельзя было сказать, что она плакала несколько минут назад.
Оливер не ожидал такой подставы от матери. Он весь период стычки с семьей будто бы немного надеялся на маму. Надеялся, что она все-таки встанет на его сторону, поддержит, но всякий раз она не оправдывала ожиданий, и Оливер сдавался.
Он протянул отцу телефон.
— Разумеется, скажи пароль или что там у тебя, — напомнила Лаура, чем окончательно добила сына. — В Честере о тебе позаботятся бабушка Глория и дедушка Карл. У них достаточно большой преподавательский опыт, и, я думаю, они смогут найти подход даже к такому нерадивому ученику, как ты. Сначала я действительно хотела отправить тебя к моим родителям. Но после того, как ты надругался над семейной реликвией, у меня рука не поднимется так поступить. Мне за тебя стыдно, Оливер, и я не знаю, как смотрела бы в глаза дедушке Итану, отвозя тебя ему и прося следить за тобой, тогда как ты вот так наплевал на него.
Оливер уже не видел смысла в борьбе, потому безропотно нарисовал графический ключ на экране телефоне. Джоб погасил его, затем сразу включил и повторил рисунок для достоверности. Когда ключ сработал, он убрал телефон в карман.
— Иди собирай вещи, — произнес Джоб. — Через час выезжаем.
За час сборов Джоб успел мельком прочитать переписку Оливера с Оливией. Он очень пожалел об этом. Лучше бы он вообще не узнавал графический ключ телефона.
Оливер неспроста вернулся один в Южную Каролину: Оливия решила подольше побыть с матерью, поэтому и не полетела с ним. Изначально они планировали две недели быть в Луизиане, но уже на пятый день Оливер скинул Оливии скриншот с сайтом, где покупал обратный билет.
Оливер был крайне огорчен тем, что Оливия отказалась проводить его в аэропорту. Они даже слегка повздорили, потому что Оливия изменила свое решение в последний момент и аргументировала это тем, что мать напилась до посинения и Оливия поставила в приоритет её, а не своего суженого.
«У неё есть Стив, вот пусть он с ней и возится. Она не маленькая», — написал обиженный Оливер, на что получил ответ:
«Ты тоже не маленький. А Стив забухал с дружбанами, ему до мамы нет дела»
«С него пример берешь? Материному ухажеру нет до неё дела, а тебе нет дела до меня»
«Это ты меня сюда привезла, а теперь я должен сам в незнакомом штате разбираться, на чем, когда, во сколько и за сколько уезжать. И еще выяснять, как добраться до места, откуда я уеду. Спасибо»
«Я тебе предлагала ехать со мной, ты отказался. Нас бы Томас увез», — просто написала Оливия, но Оливер парировал:
«Я больше не хочу смотреть на этот пьяный срач»
«Тогда катись», — это сообщение Оливии стало последним в их переписке. Оно было отправлено вчера поздно вечером.
Если подытожить, Оливера не впечатлило знакомство с матерью Оливии, и он захотел уехать раньше. В планы Оливии столь скорый уезд не входил, и она сказала езжать Оливеру одному. В Луизиану они прибыли на машине друга Оливии, поэтому Оливер нигде не засветился при покупке билетов.
Сейчас он был вынужден добираться до Колумбии другим транспортом — некий Томас готов был садиться за руль только через неделю. Поэтому Оливер купил билет на самолет. Изначально Оливия обещала его проводить, но за день до отлета мать набухалась, и Оливия осталась с ней. Оливер чувствовал себя брошенным, потому что его привезли в незнакомый штат и вынудили разбираться со всем одному.
Все получилось так, как и предполагал Джоб: ничего хорошего. Что еще можно было ожидать от матери-алкоголички? Радушного приема? Даже при гостях она устроила попойку.
Это Джоб узнал из последних сообщений. Пролистав переписку вверх, вскрылась еще одна подробность: Оливер тратил не только внимание, силы и время на Оливию. Но и большие финансы.
Оливия сфотографировала свои уши со вставленными в них серебряными серьгами и подписала: «Спасибо, любимый!». Во вложениях были и фотографий одежды, роскошных букетов цветов. Джоб после этого незамедлительно открыл уведомления о тратах по картам и с ужасом понял, что Оливер тратит всю зарплату на Оливию. И ладно бы только несчастную зарплату посудомойщика на полставки: Оливер потратил значительную часть денег за оплату следующего семестра в колледже. Джоб всегда ему переводил деньги за учебу, и Оливер сам вносил оплату. А тут… Потрачено больше половины.
Оливер фактически содержал Оливию.
Джобу самому понадобилась накапать валерианки. Он рассказал все Лауре и попросил её сесть за руль, иначе с ним в качестве водителя они точно попадут в аварию.
Как только стало известно о нахождении Оливера, Лаура и Джоб решили: сын дома не останется. К нему точно начнет приходить Оливия, нарушая душевное равновесие всей семьи, и лишь усугубит ситуацию. Учеба Оливера точно затрещит по швам — он наглядно это продемонстрировал, наплевав на экзамен.
Только вот Лаура и Джоб не успели решить, к кому уедет Оливер. Они оповестили бабушек и дедушек с обеих сторон. Когда вскрылась правда о кольце, Лаура приняла окончательное и бесповоротное решение.
Все четыре часа они ехали в гробовой тишине с заблокированными дверьми, чтобы Оливер не выскочил на дорогу — мало ли, что ему в голову придет. Карл и Глория встретили внука у ворот дома.
Лаура не спешила разблокировать двери. Оливер бессмысленно дернул ручку, которая, естественно, не поддалась. Он вопросительно посмотрел в салонное зеркало.
— Ну? Откроете или тут останемся?
Джоб посмотрел в зеркало и встретился взглядом с сыном. Тот смотрел исподлобья, выглядел, как нахохлившийся воробей.
Джоб прочистил горло и заговорил:
— Зачем ты спускаешь все бабки на неё? Решил поиграть в благородного принца на белом коне?
Оливер расправил плечи и сел прямо, вытянувшись струной.
— А что, я не могу распоряжаться своими деньгами так, как хочу?
И снова эти выпады. Снова ответ вопросом на вопрос. Джоб, если честно, уже устал разговаривать с Оливером. Это в последнее время было очень изматывающим делом.
— А деньги, которые тебе отец перечисляет на учебу, тоже твои? Сам заработал? — выстукивая пальцами по рулю понятную только ей мелодию, вставила Лаура.
Оливеру нечего было ответить, и он вздохнул, а затем откинулся на спинку сидения.
— Ну, что ещё скажете? — после продолжительного молчания спросил Оливер. А сказать нечего было никому из них.
Джоб кое-как собрал мысли в кучу:
— Не зря я забрал у тебя карту, деньги и телефон. Посидишь без них, пока будешь готовиться к экзаменам. На пользу пойдет. А когда сдашь, съедешь от нас, раз такой самостоятельный. Будешь платить за учебу сам, за свои деньги снимать жилье себе и своей Оливии, будешь сам содержать её. Мы тебе больше ничего не дадим. Уже дали — и слишком много. Ты совсем обнаглел. Сам говоришь, что тебе двадцать лет и ты можешь самостоятельно принимать решения. Вот и решай.
Когда разблокировались двери, Оливер моментально вышел из машины, сам вытащил из багажника спортивную сумку, в которую сложил вещи. Что ж, уже не рюкзак, и то хорошо.
Глория обычно обнимала внука при встрече, но сейчас держалась отстраненно. Карл тоже не выказал радушия, хотя раньше хлопал внука и по плечам, и по спине.
Оливер должен был отбывать свое «заключение» в доме бабушки и дедушки, с которыми поссорился и оборвал отношения, в течение двух недель.
***
Джоб вздохнул с облегчением, когда сбагрил сына предкам. Да, говорить так о собственном ребенке плохо, но Джоб… Устал. Правда, он очень сильно устал от бесконечных ссор, длящихся уже больше полугода со дня рождения Оливера. Он хотел спокойствия и тишины в доме, чтобы там не царило напряжение и тучи не сгущались под потолком.
Он не знал, что делать с Оливером. Тот совсем отбился от рук, хотя говорить так о двадцатилетнем человеке действительно странно. Пора его полностью отпустить в самостоятельное плаванье, и пусть он строит жизнь как хочет, если его никто не понимает.
Джоб понятия не имел, почему Оливер так считал. Что послужило причиной столь резкого изменения мнения насчет родственников? Жил себе Оливер и не тужил девятнадцать с половиной лет, а потом в его жизни появилась Оливия и все пошло наперекосяк.
Джоб периодически звонил родителям и спрашивал, как у Оливера дела. Мама отвечала, что лично контролировала процесс обучения внука, и тот имел успехи.
— А еще в свободное время он постоянно играет на пианино, — сообщила мама, и Джоб не понял, почему эта новость была произнесена так прискорбно.
— Что в этом плохого? Разве это не здорово?
Мама сделала паузу на несколько секунд, а потом вымолвила:
— Он уже восьмой день подряд играет «Реквием по мечте».
Джоб устало помассировал висок.
Оливер учился в музыкальной школе и закончил её с отличием. Мама так же занималась с ним вне стен музыкальной школы. Оливер часто играл на пианино бабушки и дедушки. Он всегда радовал их своими музыкальными успехами.
Но сейчас он их откровенно раздражал.
На третий день отбывания наказания Оливеру написала Оливия:
«Любимый, ты все еще злишься?»
Джоб прочитал и не ответил.
«Как долетел? Надеюсь, твой самолет не разбился и ты жив», — написала она со смеющимся смайликом спустя восемь часов.
Джоб смахнул сообщение с экрана телефона.
Оливия снова напечатала уже на следующий день:
«Доброе утро, какие планы? Предки тебя не третируют?»
Джоб убрал звук уведомления на телефоне Оливера.
«Слушай, хватит меня игнорировать. Ответь уже, а»
И Джоб не выдержал — ответил. Даже записал голосовое сообщение:
— Здравствуйте, Оливия, это Джоб, отец Оливера. Он наказан за свое поведение, поэтому не может вам ответить. Пожалуйста, больше не пишите ему. Я советую вам держаться от него подальше.
Голосовое сообщение было прослушано спустя считанные минуты. Так же быстро Оливия напечатала:
«Что это значит?»
Джоб записал:
— Это значит, что я запрещаю вам встречаться с моим сыном. Я считаю, вы достаточно обновили гардероб за счет нашей семьи.
Он выключил телефон Оливера.
Две недели каникул Оливера действительно прошли спокойно. Душеное состояние несколько стабилизировалось — в основном его гармонизировали позитивные новости Карла и Глории. Со стороны Оливера не последовало за эти дни никаких выкидонов. Остыв и проанализировав ситуацию, Джоб решил, что слишком жестоко вот так сразу выкидывать сына из семейного гнезда. Пусть этот процесс будет идти постепенно, несмотря на свою неизбежность.
Однако Джоб не спешил быстро снимать санкции с Оливера. Он вручил ему кнопочный телефон, которым сам пользовался лет восемь назад, и специально купил чистую сим-карту, вписав туда только номера родственников. Он надеялся, что Оливер не знает наизусть номер телефона Оливии, а если и знает, то считал, что сможет проконтролировать отсутствие их контакта.
Оливия действительно больше не писала после предупреждения со стороны Джоба — он все же включил телефон Оливера спустя несколько дней. Так же он искал в переписке с Оливией факты о её жизни и так узнал, что она не учится в колледже, а работает в супермаркете, находящемся далеко от колледжа Оливера. Что ж, проблема решаемая.
У Лауры как раз начался отпуск, и она согласилась отвозить Оливера в колледж и обратно.
— Это смешно, — сказал Оливер в ответ на это известие и кнопочный телефон.
— Смешно твое поведение, сынок, — парировала Лаура.
Оливер на удивление был после каникул, проведенных с бабушкой и дедушкой, спокоен. Карл сказал, что, по крайней мере, с ним внук наладил отношения. Отношения с Глорией из колких перешли в нейтральные.
Месяц прошел без происшествий. Оливер пересдал экзамен и зачёт, на которые не явился в первый раз, и Джоб начал выдавать ему деньги на карманные расходы, хоть и в минимальном объеме. За семестр он внес оплату без участия Оливера. Оливер по-прежнему работал, и часто родители заезжали за ним после смены.
Все вроде как начало налаживаться, и тема Оливии перестала подниматься в доме. Казалось, что Оливер усвоил урок и больше с ней не общался. Пошел второй месяц безмятежной жизни. Но потом случилось кое-что еще.
В конце второго месяца Оливер начал испытывать недомогание и слабость, затем появились боли в животе и странная сыпь на теле. Он обратился к врачу.
Оливер, как и родители, думал, что это аллергическая сыпь, но почему-то терапевт, осмотрев его, направил его к инфекционисту и назначил кучу анализов. Оливер не мог внятно объяснить причину действий врача. Джоб подумал: может, у Оливера гельминты? Он вычитал в Интернете, что сыпь может появиться от этого.
Когда пришли результаты анализов и был поставлен точный диагноз, Джоб понял, почему Оливер не мог нормально объясниться.
У Оливера выявили гепатит В и ВИЧ-инфекцию.
— Что это значит?! Что это значит, я тебе говорю? — кричал Джоб, тыча в бумажки результатов анализов, лежащих на столе. Оливер сидел, вжав голову в плечи. — Может, ты объяснишь, как ты умудрился разом заразиться и тем, и тем?
Джоб не дурак, чтобы не знать, как заражаются ВИЧ и гепатитом В. Оливеру назначили повторный анализ на уже стопроцентное выявление ВИЧ, но Джобу и так все было понятно.
Оливер молчал, а его нижняя губа предательски дрожала от подступающих слез. Он был сильно напуган. Конечно, когда разом получаешь такие результаты, становится не до шуток. Но Джобу не было его жаль.
— Рассказывай давай, что было! Я не верю, что ты не знаешь! — ударив кулаком по столу, взревел Джоб. — Если сдохнешь от СПИДа, это будет уже не моя проблема!
Оглядываясь назад, Джоб ужасался словам, брошенным в сторону родного ребенка. Он знал, что Оливер с большой вероятностью не умрет от СПИДа, но говорил такое специально, чтобы запугать. Если бы его отец сказал так, Джобу бы точно было больно. А что чувствовал Оливер в тот момент…
Однако тогда Джоба волновало лишь одно: Оливер либо кололся из одного шприца с другими наркоманами, либо сношался с кем не попадя.
В Оливера эти едкие фразы вселили еще больше страха, так что он сдавленно начал говорить:
— Я… да я… У нас Оливией было… Один раз… без презерватива…
На последних словах Оливера задрожал голос, а по щекам заструились слезы. У Джоба они вызвали только раздражение, особенно после упоминания Оливии.
Она продолжала портить им жизнь.
— Когда это было? — вымученно, с трудом давя гнев, спросил Джоб.
Оливер залепетал о том, что, когда он вернулся из Честера, Джоб был на работе, а Лаура уехала по магазинам, Оливер тут же позвонил Оливии и она пришла к нему. Он хотел просто с ней увидеться, но потом Лаура позвонила и сообщила, что застряла в пробке и… Оливия предложила быстро перепихнуться, а презервативов у Оливера не было.
Когда Джоб это слушал, ему нестерпимо захотелось хлопнуть себя по лицу со всей дури, а еще заткнуть уши, чтобы не слышать эту ересь.
— Вы до этого всегда с презервативом сексом занимались? — спросил Джоб. Он почему-то не сомневался, что Оливер давно состоял с Оливией в сексуальных отношениях.
Однако заплаканный Оливер вдруг замотал головой и выдал неожиданное:
— Мы не занимались с ней до этого сексом.
Джоб поначалу не поверил своим ушам и только потом Оливеру.
Оливер никогда не занимался сексом с Оливией? Да быть такого не может!
— Придуриваться хватит. Ты мне и так уже все мозги выполоскал своими выходками!
Оливер, шмыгнув носом, метнул решительный взгляд в сторону отца и твердо произнес:
— Я не придуриваюсь! Правда! Просто… Оливия говорила, что еще рано.
Джоба пробрал смех. Это было абсурдно: его сыну не давала даже такая непутевая девушка, как Оливия! У него не было слов, чтобы комментировать ситуацию.
В общем, первый раз с девушкой своей мечты у Оливера оказался очень запоминающимся. Напоминание об этом у него теперь осталось на всю жизнь — повторный анализ подтвердил наличие антител к ВИЧ в крови.
Теперь у Оливера появилось новое занятие: он получал антиретровирусную терапию. Насчет гепатита В ему не очень повезло: болезнь перешла в хроническую форму.
После того, как тайное стало явным, то есть, были раскрыты диагнозы Оливера, Джоб позвонил Оливии.
Та ответила не сразу. Прошло достаточно гудков, прежде чем девушка сняла трубку:
— Алло?
— Здравствуй, красавица, — с наигранным добродушием поприветствовал Джоб. — Есть время пообщаться со мной?
Он уточнил это, потому что слышал музыку на заднем фоне. Затем послышался хлопок двери: кажется, Оливия ушла в другую комнату.
— Что вам нужно? — Оливия узнала голос и не очень дружелюбно, в отличие от Джоба, поинтересовалась она. Джоб хотя бы сделал вид, что рад поговорить.
Тема беседы было очевидна обоим.
Она уже давно не казалась наивной дурочкой, особенно после фразы «предки не третируют?». Оливия прекрасно понимала положение Оливера, понимала, что у того из-за нее конфликты с родней, и все равно продолжала действовать по накатанной.
— Я хочу сказать тебе еще раз: отстань от Оливера. У него из-за тебя куча проблем.
Оливия засмеялась, да так, словно этим хохотом издевалась над Джобом.
— Из-за меня куча проблем? Вы правда так считаете?
Тогда Джоб не понял смысл её слов. Он почувствовал лишь изменившую интонацию, будто она сбросила с себя все маски и явила Джобу свой истинный лик.
От кого ж еще, кроме как от неё, у Оливера проблемы? Оливия бредила. Однако после смерти Оливера Джоб понял, о чем она спрашивала.
Но тогда он ответил:
— Конечно, из-за тебя. Из-за кого у него букет ЗПП? Он заразился от тебя гепатитом и ВИЧ. Спустил на тебя кучу деньжищ и чуть не заимел большие проблемы с учебой. В этом виновата только ты.
— Вам удобно так думать, — многозначительно произнесла Оливия. — А вообще у него всегда был выбор. Отказать мне в сексе, не платить за меня, не покупать мне ничего. И учиться тоже, а не ехать со мной. Он сам так захотел так поступать. Хотя у него были на то причины, пусть и дурацкие… Наивный, несчастный мальчик.
Теперь она скидывала ответственность на Оливера и отзывалась о нем, как о какой-то букашке. И ведь даже не отрицала, что нагло пользовалась его средствами. Джоб это понял еще когда отправил голосовое, а та только послушала и ничего не прислала.
Джоб поворочал в голове слова Оливии, и в какой-то момент шестеренки в голове закрутились с удвоенной силой.
— Ты поэтому не занималась с ним сексом? Ты знала о своем статусе, но все равно пошла на это?
Оливия усмехнулась.
— Да нет. Контрацепцию никто не отменял. Просто… Оливер скучный у вас. Меня он не привлекал. А тогда очень хотелось секса, вот я и…
Джоба поразила наглость и бесстыдство девушки. Она знала, что больна, и при этом подвергла Оливера опасности!
— Слушай сюда, прошмандовка, — перебил Джоб, не желая больше слушать россказни. — Ты понимаешь, что это подсудное дело? За то, что ты сделала, дают реальный срок!
Оливия, во-первых, скрыла факт о своем статусе, во-вторых, умышленно занялась с Оливером сексом, наплевав на безопасность! Какая же мерзкая, склизкая, отвратительная дрянь.
Она никогда не любила Оливера.
— Вы думаете, меня за это накажут? — с надменностью и торжеством произнесла Оливия. Она явно чувствовала себя в выигрыше. — Думаете, ваш сыночек пойдет на меня писать заявление?
— Думаешь, этого не сделаю я?!
Оливия в очередной раз усмехнулась.
— Да вы это докажите еще. Знаете, мне ваша семья уже порядком надоела. Вы слишком назойливые. Все вы. Я уже получила все, что могла, и все, что хотела. Пожалуй, да. Так что вы могли не утруждать себя этим звонком. Я бы и сама порвала с Оливером. Опекайте и дальше своего ненаглядного — все равно неправильно это делаете. Чао.
Она сбросила звонок и отключила телефон. Джоб больше не смог до неё дозвониться.
***
К удивлению Оливера, отец вернул телефон со старой сим-картой и даже карту после того, как стали известны диагнозы. Конечно, на банковском счете Оливера был ноль, даже цента не осталось, но даже так ситуация изрядно поражала.
Как только Оливер включил телефон, он открыл чат с Оливией в мессенджере и обнаружил странные изменения в нем. А именно несколько голосовых, отправленных с его стороны, хотя он не мог их послать, потому что жил у бабушки с дедушкой без Интернета.
После их прослушивания волосы встали дыбом.
«Здравствуйте, Оливия, это Джоб, отец Оливера. Он наказан за свое поведение, поэтому не может вам ответить. Пожалуйста, больше не пишите ему. Я советую вам держаться от него подальше»
«Что это значит?»
«Это значит, что я запрещаю вам встречаться с моим сыном. Я считаю, вы достаточно обновили гардероб за счет нашей семьи»
Как отец посмел?!
Почему, почему он бесконечно врывается в их с Оливией отношения? Запрещал ехать в Луизиану, после отобрал телефон, заставил предоставить к нему пароль, отвез на две недели к бабушке с дедушкой, разлучив с Оливией, стал контролировать каждый шаг… Оливер чувствовал, будто ходит под колпаком. И в эту единственную встречу сразу по прибытии домой, когда Оливер позвал Оливию к себе… Это было похоже на что-то прощальное.
Оливия не отвечала на звонки и смс с того случая. Теперь Оливер понял почему.
Она опасалась отца.
«Оливия, привет! Солнце, мне вернули телефон»
«Я сначала не понимал, почему ты мне не отвечала. Мне было очень грустно. Но теперь все встало на твои места. Плевать на отца, плевать на то, что он сказал. Я все еще люблю тебя, он ничего не решает»
«Давай встретимся?»
Оливер отправил эти сообщения с чувством трепета в груди. Но ни через час, ни через три, ни на следующий день Оливия не прочитала их, хоть и была в сети.
Все два месяца она не попадалась ему на глаза. Он ждал её у колледжа, — обычно она всегда встречала его после пар — заходил в магазин, где она работала, пропуская ради этого пары посреди учебного дня. Оливии как будто и след простыл.
Он спрашивал у работников магазина, где Оливия, на что они сказали, что уволилась месяца полтора назад. Из квартиры, где Оливия снимала комнату, она съехала примерно в это же время. Оливер был в отчаянии. Что случилось? Почему её нигде не было?
Оливер все-таки её нашел. Точнее, напал на след. Он первым делом связался с одногруппником, который когда-то их свел на вечеринке. Они не очень хорошо общались, поэтому Оливер оставил этот вариант напоследок. Одногруппник заявил, что тоже давно не видел Оливию, но, возможно, её можно будет встретить в каком-то из клубов. Оливер записал названия всех трех.
И в одну из ночей, когда он снова вылез из дома через окно (отец вернул ручку окна, которую до этого открутил, чтобы Оливер не сбежал), убедившись, что родители спят, он пришел в третий из трех клубов и наконец-то наткнулся на Оливию.
Оливер её сначала не узнал. Раньше у неё были длинные красивые блондинистые волосы, которые, правда, они вместе покрасили в Луизиане в розовый. У Оливера розовый пигмент давно вымылся, и он теперь ходил с высушенными желто-соломенными прядями, забив на то, что отрастали темные корни.
Во встречу после приезда Оливия покрасила волосы в голубой. Оливер хотел сделать то же самое, но не было то желания, то времени. В конечном счете он забил.
Сейчас Оливия отстригла каре и перекрасила волосы в черный. У Оливера случился диссонанс: он помнил Оливию светленькой, а теперь её внешность сильно поменялась.
Она сидела за барной стойкой в платье, которое они покупали во время совместного шоппинга, и весело щебетала с каким-то лысым амбалом.
— Оливия! — крикнул Оливер, пытаясь переорать музыку. Он подошел ближе к барной стойке и, с трудом сдерживая улыбку, повторил: — Оливия!
Девушка резко обернулась. Она не ожидала увидеть его здесь. Окинув Оливера холодным оценивающим взглядом, Оливия произнесла:
— Ты? Ты чего здесь?
Оливер опешил от равнодушия, сквозящего в голосе. Он не понимал причину изменившегося к нему отношения.
— Я… — не удавалось даже подобрать слова. — Я хотел поговорить. Насчет нас и отца.
— Нас? — пробасил амбал рядом с Оливией. По телу прошли мурашки от интонации, не предвещающей ничего хорошего.
Оливия нежно опустила ладонь на огромную ручищу амбала и улыбнулась ему. Возмущению Оливера не было предела. Что это было?!
— Не переживай, любимый. Мальчик слегка перепутал.
«Любимый»?! Что… Что вообще происходит? Оливер ничего не понимал. Почему она называет этого шкафа такими ласковыми словами, которыми раньше… Отзывалась о нем…
В голове Оливера царил хаос. Он не мог сопоставить факты между собой — они роились в голове, подобно пчелам в улее, и бесконечно жужжали. Оливия взяла Оливера под руку и почти силком вывела его из клуба на улицу.
— На кой ты сюда приперся?! — накинулась Оливия. Оливер вытаращился на неё изумленными глазами.
— Я искал тебя. Я писал, звонил тебе, но ты не отвечала. Ходил к тебе на работу, и там сказали, что ты уволилась полтора месяца назад. В квартире тебя тоже не было. Я… Я пере…
Оливия грубо перебила его, остановив бесполезный для неё словесный поток:
— И зачем столько усилий? Если я не отвечаю, неужели непонятно, что лучше больше не писать и не звонить?
Эти слова были подобны ножу в спину.
— Я подумал… ты решила прекратить встречи из-за отца. Что он наговорил тебе всякого и напугал. Но он не должен становиться преградой в наших отношениях, если мы любим друг друга!
В Оливере все еще теплилась надежда, что это все сплошное недоразумение. Может, амбал угрожал Оливии и её семье, из-за чего ей приходилось подыгрывать и делать вид, что она его любит? Ну не могла Оливия так поступить с Оливером. Они же так любили друг друга. У них все было по-настоящему, а вот с этим хмырем…
Оливия вздохнула.
— Возможно, я действительно прекратила это из-за твоего отца. Точнее сказать, из-за всей твоей семьи. Вы все меня достали.
Слова Оливии больно резали по телу, оставляя глубокие кровоточащие следы. Не верилось, что это говорила она. Она не могла так думать.
— А я.? — хватаясь за соломинку таящей на глазах веры в лучшее, прошептал он.
Оливия предстала перед ним палачом, рубящим с плеча.
— И ты тоже. Ты просто маленький несчастный мальчик.
Щемящая обида подкатила к горлу. Боль заклубилась в сердце, подобно едкому дыму. Стылая жуть ползла вверх по пальцам.
Оливер чувствовал, как его затапливает тьма. Как он минута за минутой, секунда за секундой все больше и больше вязнет в топком болоте отчаяния.
На месте его жизни разверзлась пропасть.
Оливия продолжала что-то говорить про то, что ей нужны были деньги и тот, кто ей их даст. Она что-то говорила о наивности Оливера, о том, что он дурачок, который рад был исполнить все её прихоти, а она этим пользовалась.
Оливер не запомнил четко ни одну из фраз, кроме:
— Я тебя не любила, а лишь делала вид, чтобы быть с тобой и дальше пользоваться твоими деньгами.
Все это было ложью. Все это было неправдой. Оливера обманывали на протяжении года. Он не замечал этого вранья — сам обманываться был рад. А теперь у Оливии был новый спонсор — так она назвала того амбала. Ей хотелось выбраться из социальной дыры, и она решила достигать это через покровителей-мужчин.
От Оливера больше нечего было ждать, потому что семья слишком опекала его, так что Оливия бросила его за ненадобностью. И отец тут ни при чем.
Оливер все слушал, слушал, наблюдал за тем, как ноги тянет вниз болотная трясина. Как он уже по пояс в грязи, затем по грудь. А когда болото утянуло по шею, он не без труда выдернул руку и ухватился ей за Оливию.
Если без метафор, то, когда Оливия пошла обратно в клуб, Оливер сильно вцепился пальцами в её локоть.
— Но мы же так много времени проводили вместе! Ты же так радовалась мне и моему вниманию! И радовала меня! Ты пошла знакомиться с моими родителями, познакомила меня со своей матерью! Разве у нас не было все серьезно?! Я люблю тебя, Оливия! Давай уедем куда-нибудь вместе, давай сбежим в лучшую жизнь! Вместе у нас все получится.
Оливии были противны слова Оливера и он сам — это было видно по тому, как она скривилась, когда он коснулся её.
— Пусти, придурок, мне больно!
— Оливия, я люблю тебя, пожалуйста, не уходи…!
— Ты слышишь, что я тебе говорю? Я тебя не люблю! Я пользовалась тобой, отвали!
— Ты не могла, все не так, это неправда, ты не могла…
— Бен!
В следующее мгновение Оливер почувствовал, как чужой огромный кулак в левую часть лица. Оливер споткнулся и упал.
Его ударил амбал, тот самый новый любимый Оливии. Он вышел, потому что она долго не возвращалась.
— Чтоб я больше не видел тебя рядом с ней. Иначе места мокрого от тебя не оставлю.
Он хотел пнуть Оливера напоследок, и уже взмахнул ногой, а Оливер приготовился к удару («Ну давай, давай, бей! Я не из слабаков, я все вытерплю!»). Но Оливия снова назвала его любимым, попросила уйти и не марать об него руки.
Вот так вот. Об Оливера теперь только и оставалось что мараться.
Он перевернулся на спину и уперся взглядом в темноту ночи, изредка разрываемую огоньками звезд. Он впервые лежал вот так на асфальте и просто разглядывал небо.
Однако он остался один снова. Предал единственный человек, который его любил. Хотя… И он на самом деле ничего к Оливеру не чувствовал.
— Эй, ты чё тут разлегся? Наторчался, а теперь вертолеты ловишь? Я сейчас копов вызову, — раздался недружелюбный, но уже не басистый голос откуда-то сверху. Оливер повернул голову и увидел охранника клуба перед собой.
— Не надо. Я встаю.
Он поднялся с земли, отряхнулся для виду и пошёл. Левая сторона лица болела. Двигать челюстью было неприятно.
Оливеру пора возвращаться домой.
Хотя дом ли это, если ему там никто не рад?
***
В Оливере постепенно начало что-то меняться.
Ну, кроме того, что он решил вдруг покраситься в черный. По его левой щеке растекся лиловым синяк. Родители пытались выяснить, откуда это у него, но тот отмахнулся. Сказал, что упал с лестницы.
А потом сходил в магазин и в ванне сам себе покрасил волосы в черный.
Он стал более медлительным, заторможенным, часто просыпал пары. Выходил на завтрак разбитым, хотя говорил, что ложился вовремя. Потом он и вовсе перестал нормально спать — замучила бессонница. Он не выходил есть с семьей.
У него было амебное состояние. Ему тяжелее стало выполнять задачи, с которыми он обычно быстро справлялся. Он отказывался помогать в бытовых делах и часы напролет не вставал с постели. С ним снова стало невозможно разговаривать — он от всего отказывался, ничего не хотел, просил, чтоб его не трогали.
— Что началось-то опять?! — негодовал Джоб, когда на просьбу помочь повесить полку Оливер так и не отреагировал. — До тебя не доорешься! Ты посмотри, что сотворил с комнатой! Что у тебя тут за свинарник?
Джоб перешагивал через фантики, пустые коробки из-под пицц, разбросанные носки и другую одежду. Пробирался как через зыбучие пески к кровати Оливера. Тот лежал, закутавшись в одеяло с головой. На дворе полдень, но Оливер плотно зашторил окна.
Джоб резко дернул шторы, солнечный свет стремительно ворвался в комнату. Затем он открыл окно на проветрирование, потому что в комнате стоял спертый воздух.
— Оливер, что это? Ты совсем разленился?
Оливер не ответил и слегка зашевелился под одеялом. Джоб подошел ближе и потряс сына за плечо, на что тот недовольно промычал. Тогда Джоб стянул с него одеяло.
— Отдай! — воскликнул Оливер, пытаясь ухватиться за одеяло, но Джоб его уже отбросил в конец кровати.
— Оливер, ты чего расслабился? Это что вообще?
Оливер молчал.
— Отец, отстань от меня, прошу, — только и выдавил он, да таким тоном, будто был великим мучеником. Он уткнулся лицом в подушку, уходя от разговора.
Это было невозможно. Джоб считал, что Оливер совсем разленился. Это никуда уже не шло: он что тут, тараканов и прочую живность решил разводить? Почему стал таким безучастным лежебокой? Совсем дисциплину потерял.
Джоб списывал нарушенный режим сна Оливера на залипание в соцсетях и сериалах до глубокой ночи, а отказ от домашней еды на то, что он ел всякую дрянь из доставки.
Разговоры с Оливером не возымели никакого эффекта. Вытаскивание его из постели — тоже. Все было без толку. Оливер был апатичным, равнодушным ко всему, что его окружало.
— Может, он болеет чем-то? — выдвинула предположение Лаура, когда это стало длиться уже больше трёх недель. — Он сильно похудел. Мало ест, но заставить его невозможно.
— Он и без того нажил себе достаточно болячек, — недвусмысленно намекнул Джоб. Однако через несколько дней они все-таки повезли Оливера к врачу, потому что его состояние сильно беспокоило обоих родителей.
Оливер жаловался на бессонницу, снижение аппетита, слабость, головную боль, тревогу, апатию, усталость. Он говорил небыстро и тихо. Врач отправил Оливера к психиатру.
Так к его анамнезу жизни добавился новое заболевание — депрессия. Оливеру прописали антидепрессанты и порекомендовали сеансы психотерапии.
Джоб раньше жалел, что они с Лаурой не завели еще одного ребенка. Теперь он радовался, что в их семье он один: еще одного такого Оливера, только поменьше, Джоб бы не выдержал.
Так нельзя говорить, но Джоб от Оливера устал. От него проблемы сыпались одна за другой. Весь какой-то не такой, больной, несчастный. Нормально же жил девятнадцать с половиной лет — нет, потом моча в голову ударила и все пошло под откос.
Оливер принимал таблетки, но они ему не помогали. Препараты заменили на более сильно. Это влетало семье в копеечку.
— Как же ты уже со своей депрессией надоел, честное слово, — однажды сказал Джоб в сердцах. — Все у тебя не так. Все тебе чего-то не хватает. Живут же люди нормально, а ты…
Джоб жалел об этих словах уже почти три года.
Потому что это было последнее, что он сказал сыну.
День рождения у Оливера двадцать четвертого июня. Он повесился на следующий день после него — двадцать пятого числа.
Джоб запомнил этот день на всю жизнь. Он отпечатался в его памяти в мельчайших подробностях.
В тот день Джоб возвращался с работы, Лаура задержалась на работе допоздна. Ничего не предвещало беды.
Когда Джоб пересёк порог дома, тот встретил его тишиной. Так было уже давно, особенно когда Оливер оставался дома один. Он не выходил из комнаты, не реагировал на движение в доме. Он ещё в конце третьего курса взял академический отпуск по состоянию здоровья. В этом году он должен был уже закончить обучение и получить степень бакалавра, но депрессия не отпускала, и он по-прежнему лечился.
Вдруг Джоб услышал мяуканье Бонифация. Это тоже было неудивительно: Оливер мог случайно закрыть его в ванной и, надев наушники, не реагировать на жалобные стенания кота.
Джоб пошел вызволять беднягу из ванной, но… Вызволять пришлось не только его. Точнее, совсем не его.
Джоб постучался в комнату Оливера, открыл её и пошатнулся. Если бы он не не держался за ручку двери и под боком не был бы косяк, Джоб бы свалился в обморок.
От увиденного стало тяжело дышать. Мир накренился, покачнулся, и соленые жгучие волны ужаса омыли корабль жизни Джоба. Сердце учащенно забилось, бросило в пот.
Кот не был закрыт в ванной: он вился вокруг висящего в петле Оливера. Тот повесился на турнике, а под ним валялся упавший табурет.
— Оливер! — закричал Джоб на весь дом.
Дрожащими руками он вытащил сына из петли и не заметил, как из глаз брызнули слезы. Последний раз до этого Джоб, наверное, плакал двадцать два года назад: в день, когда Оливер родился.
На самом деле Джоб запомнил детали не дня, а того момента, когда обнаружил тело Оливера. Дальше все было как в тумане
Дальше был приезд скорой помощи и полиции, горькие слезы и крики Лауры. Столько движений, столько суеты, столько слов — и все они слились воедино.
Но это было не самое болезненное за тот день. Оливер оставил на столе предсмертную записку:
«Мама, папа,
Я так больше не могу.
Я устал быть для вас обузой. Я устал обременять собой всех и каждого. Все мое детство вы отфутболивали меня от одних бабушки с дедушкой к другим. Вам никогда не было дела до меня. В последние два года вы только и спрашивали: что с тобой стало? А я отвечу, что всегда был таким. Просто так выпал случай, что вы заметили это лишь два года назад.
Ну, и ещё появилась Оливия. Она заставила вас всё это увидеть. А я никогда не менялся. Я просто… Всегда искал любви и, как мне казалось, нашёл её в ней. Но и она меня кинула, используя только ради денег.
В итоге к двадцати двум годам я подошёл с чётким пониманием факта, что меня никто и никогда искренне не любил. Я не был никому поистине нужен.
Я устал быть брошенным.
Я уделял ей много времени и внимания, потому что боялся, что в противном случае она меня бросит. Я сильно переживал во время наших ссор, потому что опять-таки боялся расставания с ней. И я дарил ей много подарков и много чего покупал, потому что надеялся, что так она от меня точно не уйдет.
Но она все равно ушла.
Меня никто никогда не понимал. Ни вы, ни друзья, ни Оливия. Я всегда был один. Наедине со своим одиночеством. И никто не понимал, почему я говорю, что меня никто не понимает. От меня лишь хотели отказаться и называли отвратительным. Понимал ли меня Бонифаций? Или тоже считал меня отвратительным? Может, у него была хотя бы благодарность за то, что я его спас?
Я всегда хотел поддержки, но в ответ получал равнодушие.
Мне больно. Я умираю с болью в груди. Нет, это не камень в ваш огород. Это просто факт.
Я планировал умереть вчера, но вы заставили меня отпраздновать день рождения и собрались за одним столом, прямо как два года назад. Я не хотел. Я делал вид, что мне все нравится, чтобы опять не начались скандалы.
Без них, правда, не получилось.
Оливер»
///
— И тогда я понял, каким плохим отцом я был. Отвратительным оказался не мой сын, а я, — с судорожным вздохом закончил Джоб.
Стефан весь час провел на линии, прикрыв рот рукой от шока. У него не было ни мыслей, ни слов, ни комментариев. В голове пусто. Одна часть истории офигительней другой.
Он испытывал дежавю. Он чувствовал родство с Джобом, потому что тот переживал схожие эмоции.
— Это кошмар. — Фраза сама по себе сорвалась с губ Стефана.
Джоб спустя небольшую паузу продолжил:
— Да, так и есть. Я ведь… Я очень любил Оливера. И именно поэтому хотел уберечь его от Оливии. Я поступал так жестоко с ним, потому что не понимал, что мне нужно сделать, чтобы его вразумить. Все мои действия были ошибочными, начиная с детства Оливера. Я очень много работал, чтобы обеспечить семью. И часто у меня не оставалось сил и времени на сына. Я хотел, чтобы он жил безбедно и ни в чем не нуждался. Но я лишил его того, в чем он нуждался больше всего: в родителях. Я очень любил его, но я никогда не доказывал ему это.
Стефан с тяжелым сердцем слушал Джоба и понимал, что они действительно так похожи в их горе. Стефан тоже не знал, что и как делать, и это привело к печальным последствиям.
— Я плакал всю ночь, перечитывал это письмо. Только тогда мне стало понятно поведение Оливера. Мой сын так много раз просил меня о помощи, а я был глух и думал: что он выпендривается, если у него все есть? Родители Лауры перестали со мной общаться из-за смерти Оливера. Я думаю, что это… Заслуженно, наверное.
Стефан на несколько мгновений ушёл глубоко в свои мысли. На душе скребли кошки от разворошенных тлеющих углей воспоминаний. Когда он «вынырнул», Джоб уже говорил о другом:
— Мы с Лаурой не могли больше жить в том доме. Там все напоминало о нем. Сначала мы сняли квартиру, а потом в кратчайшие сроки купили маленький домик. В старом мы жить не могли, но и продать тоже рука не поднималась. Так что мы его сдаем в аренду.
После этого Стефан окончательно пришел в себя.
— То есть, сначала вы жили в этом двухэтажном доме?
— Да, — подтвердил Джоб.
Это слегка повергло в шок. То есть, все это время Стефан жил там, где почти три года назад повесился человек?
— Надеюсь… Ни я, ни Ален не живем в комнате, где…?
Стефан не мог договорить и надеялся на понимание Джоба. Сам факт проживания в комнате на месте чьей-то смерти приносил дискомфорт.
— Нет, ты что! — Джоб сразу же опроверг предположение Стефана. — Он жил на первом этаже. Его комнату мы переделали под кладовую. Некоторые оставляют в комнатах погибших все нетронутым, но… Мы с Лаурой не смогли. Слишком тяжело.
Стефан вздохнул с облегчением. Однако он появлялся на месте смерти Оливера, хоть и не знал, что это оно. Кладовая не походила на жилое помещение. Стоило заметить, по площади оно больше, чем обычные кладовки.
— Стефан, — обратился к собеседнику Джоб, вновь вырывая из мыслей. — Я хочу прояснить. Я никогда не видел в тебе Оливера так, что представлял на твоём месте его. Я не убеждал себя в том, что ты — это Оливер. Стефан, я всегда тебя видел Стефаном, а не кем-то другим. Я не собирался закрывать на тебе гештальты своего плохого отцовства. Я никогда не пытался компенсировать на тебе то, что не сделал с Оливером. Я видел твои сходства с ним в том, что… Я чувствую, что ты, как и он, медленно тонешь. Я хотел помочь тебе остаться на плаву. Я не смог помочь Оливеру… Но я хотел бы стать для тебя опорой и поддержкой. А знакомил тебя со своей семьей, потому что хотел, ну… Немного влить тебя в свою семью. У тебя ведь родителей нет. Я хотел, чтобы ты немного почувствовал семейное тепло. Я говорил с матерью и отцом, объяснял им, чтобы они не заикались про Оливера, но для них это тоже очень больная тема. Они поссорились с ним в его день рождения. Лаура тоже, и она себя тоже очень винит. Мы все поступили с ним очень плохо.
Откровенность Джоба пробрала до костей. Задело что-то в пепелище души Стефана — что-то, что подобно маленькому ростку упорно проклевывалось в обожженной земле. В голове сразу сформулировался ответ: «Я не нуждаюсь в помощи». Стефан хотел сказать, что его не получится вытянуть из трясины, в которой он киснет полтысячи лет. Но у Стефана язык не повернулся это произнести.
Потому что это было неправдой. Стефан нуждался в Джобе и его помощи. Где бы он сейчас был, не предоставь Джоб ему работу и жилье по доброте душевной? Перебивался бы непостоянными заработками и действительно жил в коробке из-под холодильника.
Поэтому Стефан сказал:
— Спасибо. Для меня это важно.
Он его действительно простил.
Теперь он понимал причину столь сильной помощи Джоба. И хоть правда ложилась на плечи грузом, помощь теперь не вызывала сильного отторжения.