Как-то незаметно и скоро Лайза расцвела удивительным золотистым цветком Бездны. Сияющая, синеглазая, она врывалась в помещение, как искрящийся тайфун, снося с пути любую преграду, вскидывала голову так, что кудри на волосах закручивались, как облака над океаном в ураган, и преданно смотрела на учителя с таким немым обожанием, что штиль показался бы штормом. Озен нравилось подхватывать её на руки, кружа по комнате, даже если сама она плохо понимала, почему делает это. Просто невозможно было противиться этому стихийному бедствию, мгновенно заполняющему её дом шумом, гамом, разговорами и беготнёй.
Недвижимая в такие минуты чувствовала себя живой. Спорить до хрипоты, болтать всю ночь, ронять посуду во время готовки пятиярусного бутерброда с коньяком, чинить сломанный шкаф и ломать пополам толстые ветки для камина... в этой удивительной круговерти она совершенно забывала о своих печалях. Её спина распрямлялась, улыбка становилась мягче, а в лишённых белка глазах вспыхивали радостные огоньки.
Лайза теперь часто уходила по работе. Девушка была одним из самых востребованных Искателей в Гильдии: для неё придерживали лучшие задания, искали заказчиков и легко продавали ей артефакты по самым доступным ценам до начала торгов. Однако всё это имело мало отношения к тому, чем Искательница занималась на самом деле... Лайза-убийца. Так и не иначе с нежностью или ненавистью звали Лайзу остальные Искатели. Озен и оглянуться не успела, когда её маленький Чёрный свисточек усвистела на самый верх искательской «пищевой цепочки». Лайзу вербовали, чтобы устранять конкурентов. Лайзу нанимали выпроваживать искательские отряды из других стран. Лайзу нанимали, когда нужно было пролить чью-то кровь.
Озен занималась схожей работой, и не хотела, чтобы ученица пачкалась в чужой крови, но каждый разговор на эту тему заканчивался одинаково: девушка обезоруживающе улыбалась самой нежной своей улыбкой и, глядя на учителя синющими, как вечная мерзлота Пятого слоя, глазами, отвечала:
– Мне это нравится.
Их методы не шли ни в какое сравнение. Лайза соглашалась, казалось, на всё подряд, поднимаясь из Бездны только затем, чтобы швырнуть окровавленные доказательства на стол заказчику. Озен соглашалась на убийство редко, только когда работа действительно могла её заинтересовать. К Лайзе шли, зная, что она не откажет в просьбе. К Озен шли робко, опасаясь за свою жизнь больше, чем за то, что она откажется – Недвижимый Лорд имел привычку убивать со скуки тех, кто его тревожит без причины. Лайза убивала красиво, заставляя распускаться кровавые цветы вывернутых рёбер. В её руках пылали переплетённые лианы рвущихся сосудов и сухожилий, созревали и опадали зрелые плоды ещё тёплых сердец и шуршали опавшей листвой сдавленные в предсмертном хрипе лёгкие. Озен... всегда увлекалась.
Но те, кто видел их вместе, не могли не проникнуться царящей вокруг двух Искательниц гармонией: будто в глазу урагана, стихала сама Бездна. Животные и растения, земля под ногами, Проклятие – всё становилось их оружием. Или, может быть, Лайза и Озен сливались с Бездной, будто жрицы незримого Бога, призвавшие высшие силы себе на помощь – оторвать взгляда от этих двоих было невозможно. Озен знала это и любила их союз. Лайза была лучшей напарницей, которую только можно было представить – и когда требовалось, Недвижимая легко подкидывала Убийцу вверх, со странным щемящим чувством на сердце наблюдая, как та летит в воздухе. Маленькая, лёгкая, гибкая – она улыбалась даже тогда, когда из её глаз лились кровавые слёзы, а пальцы, защищённые артефакторными Перчатками Дивной Прочности пробивали очередной щит, оставляя противника беззащитным перед разгневанным воплощением Бездны. Во всём мире только одно могло угомонить распалённого жаждой крови охотника – голос Озен. Недвижимая раздавала команды, почти не глядя и зная, что ученица их исполнит в точности. Сама она, прикрыв глаза, вслушивалась в звонкий голос, разносящийся по Бездне раскатами грома, немедленно исполняя любое требуемое действие. Иногда Белому свистку казалось, что сломай она ногу, она встанет, если Лайза скажет встать. Этот удивительный транс напоминал танец – танец-признание, в котором они говорили друг с другом на языке, лишённом морали, предрассудков и здравого смысла... Оставалось только сожалеть, что этот танец не может длиться вечно.
Вспоминая о том, как это начиналось, Озен неизменно улыбалась. И пылающие страстью сражения, и тренировки, полные ошибок и дружного смеха над ними, и синхронные движения-слова-взгляды – всё началось с...
– Ничего себе! – Озен оглядела плотно упакованные пакеты и коробки и тихонько присвистнула. Она, конечно, предлагала Лайзе обновить гардероб, но понятия не имела, что это произойдёт на следующий же день. Лайза скакала по комнате, надев поверх лифчика ярко-красную куртку.
– Ну? Ну?? Ну??? Нравится? – спросила она, подпрыгивая прямо перед Недвижимой. – Мне идёт?
– Дай рассмотреть, – Озен положила ладонь на макушку ученицы и легонько придавила к земле, чтобы девушка перестала прыгать. – Очень идёт. С волосами красиво контрастирует.
– Я старалась! – заявила Лайза. – Ещё я штаны купила! Смотри, какие интересные!
Она извлекла из картонной коробки симпатичные широкие штаны, похожие на плотные шаровары, которые предпочитали носить торговцы и туристы с запада. Но штаны с кучей кармашков и ремешков были куда красивее. Озен одобрительно кивнула:
– Хорошие какие! Прослужат, наверное, долго... И к куртке хорошо подходят.
– Ага! И красные! Совсем как ты говорила!
– Я говорила?.. – удивилась Белый свисток. – О чём ты?
– Ну, ты вчера говорила, что мне красный пойдёт. – Лайза принялась натягивать штаны. – Помнишь?
– Хм-хм... Теперь припоминаю... Ты запомнила?
Недвижимая удивлённо взглянула на Лайзу. В сапфировых глазах пылал огонь.– Конечно, я запомнила! Меня ведь волнует твоё мнение. – И много ты так запоминаешь?..
– Ага! Всё!
Тогда-то Озен и поняла, что лучше напарницы в её жизни уже и не будет.
***
Что происходит?
Запах.
Неприятно. Неприятное не должно быть тут. Убрать.
Что это в руке?
Мягкое.
Приятное. Сжать. Мягко-мягко-мягко... Хрустнуло. Убрать.
Усталость. Клонит вниз. Вниз и вниз. Коснуться пола.
Ногти стучат по полу – приятный звук. Звуки вокруг приятны.
– Не надо... – слышится тихий голос.
Он прямо тут, рядом с лицом. Он прямо тут, издаёт приятный звук, но предыдущие звуки были приятнее. Он издаст такой же звук?
Поднять голову на источник. В глазах человека застыло удивление и сожаление. В его глазах... цветных и красивых глазах отражается что-то неправильное.
Что это? Белая маска с прорезями для глаз и уродливо намалёванной широченной улыбкой? Почему тогда эта маска приближается, стоит сделать шаг?..
– Вы помните, кто я? – печально и негромко спрашивает человек. Такие вопросы иногда задают – надменно, грубо, неприятно. Неприятное надо убрать. Этот вопрос задан иначе. Маска, отражённая в карих глазах, замирает.
Под тесным, приятно облегающим тело и мягким, становится... странно. Изнутри неприятно давит, лёгкой щекоткой отдаваясь во всём теле.
Остаётся только смотреть и сравнивать. Сравнивать и смотреть.
Волосы – не золотые и не рыжие. На лице нет морщин и волос. Других характеристик не существует. Маска начинает приближаться.
От её мерного покачивания приятно мутит. Её хочется разбить, разломать... Но это ощущается невозможным. Значит, то, в чём она отражается, надо убрать.
– Не узнаёте?.. – в голосе слышится беспокойство.
«Закричи».
Хочется услышать звук, после которого можно начать извлекать другие звуки. Хочется, чтобы дали сигнал. Хочется приступить, но получается с трудом...
Выдрессировали. Жестоко. Тоже убрать.
Человек не кричит, только отступает. Ногти приятно стучат по полу, когда маска приближается. Стена. Он упирается в стену. Человек больше не выйдет из этой комнаты.
– Госпожа, не надо...
Знакомое слово заставляет замереть. Сравнивать. Не золотое. Не рыжее. Не седое. Намалёванная (или всё-таки вырезанная?..) улыбка становится шире. Вместо радостного предвкушения – злость.
– Знать не знаю... – так медленно, что первые буквы исчезают в воздухе задолго до последних.
Звук неприятен. Звук режет уши, но делает приятно во рту. Ногти перебирают по полу, чтобы звучало хоть что-то приятное. Человек молчит и жмётся к стене.
«Притворяется!», – со злостью мелькает в мыслях.
Этот голос приятнее крика. Этот сигнал лучше любых звуков. Курок спущен.
Ногти впиваются во что-то мягкое. Сначала тёплое и облегающее, потом – горячее и липкое. Человек, наконец, кричит, но это уже не нужно.
На животе человека, там, куда вошли пальцы, быстро темнеет. Прилегающее к телу пропитывается липким и горячим.
Смотреть дальше. Смотреть скучно. Человек продолжает смотреть. Красивое, цветное, отражающее...
Другая рука впивается в лицо. Звук становится высоким.
Нравится. Не смотрит. Не отражает. Интересное...
Пальцам больше нечего делать внутри, и они с интересом исследуют открытый рот. Рот закрывается. Неправильно. Должен быть открыт.
Пальцы раздвигают челюсти и слышится хруст. Теперь рот открыт. Некрасиво, странно, но открыт. Пальцы тут же начинают изучать содержимое: мягко, твёрдо. Мешает. Снова мягко. Пустота. Можно сунуть палец? Другой? Руку?..
Человек дёргается и это раздражает. Пальцы сжимаются в кулак и несильно ударяют по голове. Вмятина. Аккуратная, прикрытая волосами, но слишком мягкая на ощупь... Ещё? А если ещё? И ещё немного?..
Волосы пачкаются в липком и красном. Убрать. Лишнее летит в угол. Из того, что было горлом торчит что-то твёрдое. Оторвать. Не выходит. Оторвать. Беленькое, перепачканное красным. В карман. Нравится.
Прилегающее к телу мешает – пальцы путаются в ниточках, как в паутинке. Это огорчает. Лишнее убрано.
Внутри беспорядок. Что-то уже смялось. Что-то цветное. Что-то неинтересное. Длинное!
Пальцы задумчиво перебирают длинное, разматывая, как клубочек пряжи. Наматывают на запястья, складывают на пол у ног... Не кончается и не кончается! Розовые бусы? Пряжа? Мягкое...
Сжать. Запах. Убрать. Бусы отправляются следом за сломанной головой. Что-то мягкое рвётся под рукой при попытке достать. Всё равно пусто. Ногти долго царапают склизкое, плотное и рвущееся. Нравится. Ещё одна, такая же. Порвать. Порвать мельче. Кончилось.
Что-то, размазанное пальцами в самом начале. Запах. Приятно сжимать. Но запах. Но приятно сжимать. Запах. Сжать и отшвырнуть к лишнему. Выскрести ногтями пахнущее и выкинуть.
Осталось мало чего. Палец по очереди тычет во всё кругленькое. Кругленькое ломается или протыкается. Два схожих размазались. Запах!
Внутри становится обидно. Подняться с пола. Поднять ногти над полом. Выше. Выше. Ещё немного...
Под ногой с приятным хрустом ломается грудная клетка. Озен приходит в себя, глядя на перепачканную комнату и, на мгновение замирает. Рука быстро скользит в карман и нащупывает «твёрдое и приятное». Не худшее доказательство проделанной работы.
Вспомнить лицо «заказанного» не выходит – перед глазами стоит только отвратительная белая маска, которую хочется уничтожить во что бы то ни стало. Вероятнее всего, вспоминать и не нужно.
Озен брезгливо оттёрла руки о занавеску. Хозяину дома они вряд ли ещё понадобятся. Только убедившись, что они полностью чистые, Недвижимая с интересом оглядела помещение. Хорошо поработала. Хорошая девочка.
Нужно, нужно держать себя в руках лучше, иначе... лучше просто уничтожить, как взбесившееся животное. Крепко стиснув в руке свисток, Озен покинула дом, не оборачиваясь.
Самое страшное всё равно всегда впереди – в отражении ещё чьих-то глаз...
***
«...внезапно зазвучавшая музыка прервала их разговор. Герцог улыбнулся и протянул ему руку.– Может, потанцуете со мной?».
Озен подняла взгляд от книги и уставилась перед собой. Сколько лет она не слушала музыку? В последний раз она что-то играла на фортепиано, когда ей было двадцать, значит... лет пятьдесят? Как она могла провести полвека в кромешной тишине? Озен отложила книгу и оглядела библиотеку. Соединить всё самое дорогое и любимое сердцу здесь было отличной идеей: библиотека с кучей стеллажей, наверху – кабинет и спальня, спальня Лайзы совсем рядом... От мысли, что через несколько лет золотистый цветочек окончательно перестанет спать в ней, стало Недвижимая досадливо прикусила щёку. Может, она осталась бы с ней, если бы Озен сказала прямо? Таких девочек всегда надо хватать за руку и прижимать к себе...
Белый свисток посмотрела на свои руки. Такими руками никого не обнять. Такими руками можно разорвать в клочки, убить, но сделать хорошо – за границей возможного. Такими руками даже музыки не сыграть. Она коснулась воздуха пальцами, представляя себе бело-чёрные клавиши. Не сыграть. Неловкие, излишне жёсткие, совсем утратившие мягкость и гибкость... А Лайзе, как и мелодии, нужна твёрдость и бережность. Нет, из-под этого кошмара, спрятанного под бархатистые перчатки, нельзя извлечь хоть сколько-нибудь гармоничных звуков.
Да и что ей сыграть, если музыка рождается в сердце? В её может рождаться только гнев и зависть. И всё же, если бы она только попробовала...Озен закрыла глаза, вслушиваясь в музыку, звучащую у неё в голове и, помедлив, закружилась по комнате. Ноги, руки, тело – всё в ней ещё помнило это странное чувство лёгкости. Голос Лайзы заставил её замереть:
– Ух ты, как красиво!
Недвижимая смущённо улыбнулась и посмотрела на ученицу. Огромные синие глаза, в которых всё отражается восхитительным и живым – даже сама Озен, – ниспадающее на плечи золото волос, любопытная мордашка, тянущаяся к ней, хорошенький кукольный носик... Если бы можно было удержать эту принцессу у себя, чудовище, живущее в душе Недвижимой, было бы счастливо. Не поддаваться ему, не присваивать, не ломать и не касаться – это ведь и значит быть человеком? Но не уступить жадному дракону хоть немножко... Озен протянула Лайзе руку.
– Может, потанцуете со мной, принцесса?
Лайза застенчиво протянула ей руку. Девушка в свои двадцать пять совсем не умела танцевать – кошмарное упущение в её воспитании! – но Озен не огорчалась этому. Притянув к себе тонкий и хрупкий стан, она повела, легонько покачиваясь. Одна ладошка Лайзы, такая маленькая, лежала в её ладони, другая крепко обхватила предплечье. Она путалась в ногах, извинялась, краснела, но всё это было так не важно, не важно, не важно...
«Ты не будешь моей, – думала Озен, с улыбкой глядя на светлое создание в её руках. – Ты не будешь принадлежать кому-то столь отвратительному и жестокому... Не будешь, даже если хочешь этого. Не будешь, даже если этого хочу я. Ты найдёшь кого-то, кто будет смотреть на мир с такой же любовью и восторгом как ты. Кого-то, с кем ты действительно станешь счастливее...».
И всё же невозможно было отпустить её прямо сейчас. Такую торопливую, такую живую и неловкую – совершенно не похожую на саму Озен. Перед Лайзой были открыты все двери, ей были открыты все дороги...
Может быть, им даже суждено было пойти одним путём, но...
...как можно...
...простить себе...
...обожание, восхищение, желание, чувства...
...к семилетней?..
Озен слышала, что маленькие тяжёлые предметы всегда причиняют больше неудобства, чем большие. У этой крохотной тайны был совсем незаметный закуток в её душе, но весил он больше горы. И даже если Лайза сейчас была уже взрослой, узнать нечто подобное... «Не сейчас, она слишком маленькая», – думала Недвижимая, подхватывая маленького Чёрного свисточка на руки и продолжая танцевать вместе с ней.
Расписываться в любви каждым движением было проще и привычнее, чем говорить вслух.