Жемчужно-белая икра, завёрнутая в толстенькие и щедро сбрызнутые настойкой из цветов Стойкости ломтики филе Морского дракона приятно гармонировали с крохотными детёнышами, маринованными в собственном соку и нежнейшими голубыми гребешками в рулетиках из зелёных водорослей и красного от острого соуса риса. Озен были по душе подобные извинения – от младшего брата большего и не требовалось. Поставив тарелку на стол, она откупорила бутылку вина и потянулась за салфеткой.
– Госпожа! – Дзянпо заглянул в комнату, нарушив всю идиллию. Озен раздражённо погрозила мужчине вилкой.
– Чего тебе?
– Госпожа Лайза вернулась!
– На ночь глядя?..
– Она вусмерть пьяна!
Лайза обладала удивительной способностью – добираться до дома на своих двоих, не взирая на количество выпитого. От неё несло алкоголем, а худенькие плечи тряслись. Девушку пошатывало, но синие глаза смотрели трезво и ясно.
– Озен!!! – на всю прихожую завопила она, увидев Недвижимую. – Я тебя!.. Люблю!!!
Белый свисток прикрыла глаза и улыбнулась.
– Я тебя тоже и давно... Но ты пьяна, детка.
– Не-а, – переставая покачиваться, заявила Лайза. Несмотря на убийственный запах, заполнявший небольшое помещение, она мгновенно «протрезвела». Только плечи продолжали дрожать, будто Искательница была готова в любой момент разрыдаться. Озен смутилась, отвела взгляд, а затем, опомнившись, крепко стиснула мокрую от вылитого на себя спиртного девушку.
– Я тоже тебя люблю! –прорычала она, не то смущённо, не то обиженно утыкаясь носом в её шею. – Но зачем?! Зачем всё это?!
– Он сказал, – негромко произнесла Лайза, крепко сжимая в руке плащ Недвижимой, – что если мои чувства взаимны, мы что-нибудь обязательно придумаем все вместе. Что он... не хочет, чтобы мне было больно... Он знает. С самого начала знает. Я ему, когда мы только познакомились, сказала. И он... попросил меня... хотя бы попробовать...
Маленький Белый свисток разрыдалась. Озен подняла её на руки и, прижала дрожащую девушку к себе.
– Как отвратительно всё-таки, что я его не люблю... Он ведь так старается... Ну да ладно.
– Ну да ладно, – кивнула Озен и, наклонившись, поцеловала ту в краешек губ.
И всё то неправильное, искалеченное и одинокое, стоящее между ними, мгновенно перестало иметь хоть какой-то смысл. Озен зажмурилась, неловко прижимаясь к её губам и, как в любимых ею книгах, протолкнула свой язык в похолодевшие и распахнувшиеся от удивления губы Лайзы. Она целовала любимую женщину, любимую ученицу, любимую дочь. Целовала страстно, с обидой на глупую себя, с благодарностью прекрасной ей, со злостью на вспыхивающие в голове гадкие слова, требующие от неё прекратить это неправильное, грешное, отвратительное действие... Лайза вздрагивала в её руках, как пойманная в сеть рыбка. Легонько куснув Озен за нижнюю губу, она отстранилась, тяжело дыша.
– Не надо... я задохнусь...
– Это... анатомически... невозможно... – чуть не плача от раздирающих её чувств, пробормотала Недвижимая, снова впиваясь в её губы. Девушка замотала головой.
– Возможно! Женщина, я дышу ртом, блядь!! Не забывай об этом!!!
Озен остановилась. К ней давно так не обращались. Улыбнувшись, она прижала к груди Лайзу...
...свою Лайзу!..
..и понесла ту в комнату. Девушка села у неё на руках и принялась стаскивать с себя одежду.
– Что ты делаешь? – уворачиваясь от падающего на неё лифчика, спросила Недвижимая.
– Хочу снять это к хуям! Оно воняет!
Белый свисток закатила глаза: в этом была вся Лайза!
***
Несколько дней Озен не могла осознать произошедшее. Всё, будто бы было как всегда – даже лежащая на её коленях обнажённая Лайза, играющая с её грудью, казалась чем-то обыденным. Даже разговор с Торкой, проявившим, не смотря на юный возраст, большую мудрость и корректность, за время которого она сама не раз повторила о своей любви к Лайзе, не дал ей почувствовать, что что-то изменилось. А потом Лайза позвала её к ним с Торкой на новоселье.
– Это странный дом, – предупредила её Искательница, смущённо пиная булыжники на мостовой. – Это охуительно странный дом. Ты только... это... не пугайся, ладно? Я его тебе не опишу. Сама... посмотришь. Но, если что... он не такой ужасный, как может показаться! Правда-правда!
Дом действительно оказался поразительным. Двухэтажное здание, второй этаж которого не до конца заполнял первый, обеспечивая непрошенный выход на крышу и узкий коридорчик в качестве верхнего этажа, ютящийся под покатой крышей, захламлённого вещами настолько, что с улицы было видно.
– Это... от прежних владельцев, – пояснил Торка, смущаясь. Юноша, отчего-то сделавший её мечту возможной, давно не заикался, но регулярно запинался, будто давясь словами от волнения. Озен трудно было не презирать хилого червячка, в свои шестнадцать по какой-то ошибке являющегося Чёрным свистком, но не испытывать хоть толику благодарности не могла. Всё же, следовало признать, голова у этого мальчишки была далеко не в жопе.
Недвижимая, наклонившись, прошла в дверь. Узенькая прихожая без каких-либо перегородок примыкала к огромной, чуть ли не во весь первый этаж, гостиной. Из такой можно было сделать четыре больших комнаты, никого не стеснив. В противоположном конце находилась дверь, ведущая в ещё более узкий – настолько, что у Озен в первый и последний раз в жизни случился приступ клаустрофобии, – коридор, по которому она могла пройти только бочком. В конце коридора была лестница, ведущая наверх, а прямо напротив двери в гостиную находились четыре двери: в спальню, в кухню, в ванную и в пустую комнату, заставленную нераспечатанными коробками и свёртками.
– Родится ребёнок, будет детская, – пояснила Лайза. – Пока что мастерская.
Детская и прочие комнаты были чуть-чуть меньше гостиной. Переходя из одного помещения в другое, женщина чувствовала, что сходит с ума. Мысли останавливались и переставали куда-либо двигаться, смерзаясь в мозгу от ужаса и непонимания местной планировки.
– Не переживай, мы тоже уже ёбнулись, – похлопала её по руке Лайза. – Мне нравится! Обожаю такие штуки! Они такие смешные!
Протиснувшись на второй этаж, Озен некоторое время пребывала в прострации, не понимая, что именно видит: бесформенные вещи стояли, висели, были втиснуты в форточку, лежали на полу и едва не парили посреди коридора. И именно посреди этого хаоса и неразберихи, в свободной от мыслей голове промелькнуло: «Лайза призналась мне в любви».
Сердце забилось сильнее, а на глаза навернулись слёзы. Озен упала на колени, таращась пустым взглядом в пол. Она чувствовала, как к бледным щекам прилила, обжигая, кровь, ощущала дрожь в пальцах и растущий в груди жар. Женщина плакала и дрожала как в лихорадке, не веря, что сама лишала себя и любимую счастья годами. Что сама поставила крест на себе, на ней, на всём том счастье, что могло бы быть у них... Хватая ртом воздух, она тихонько подвывала, обхватив себя руками и раскачиваясь вперёд-назад, как расстроенный ребёнок. Рвущая на части боль сменялась бешеной радостью – такой, что хотелось запрыгнуть на потолок и пробежаться по нему, сломать люстру, спуститься в гостиную, точно так же сломать шею Торке и принести в зубах Лайзе. Пусть она похвалит! Пусть скажет, что Озен хорошая девочка!! Пусть погладит по волосам!!!..
Озен отвесила себе самой пощёчину.
– Достаточно, – шикнула она на себя, с трудом поднимаясь с пола и, покачиваясь, направилась вниз.
Уже в гостиной, не в силах вымолвить ни слова, она расхохоталась, долго-долго размазывая кулаком выступившие слёзы, и, в конце концов, свалилась на пол, продолжая смеяться. Наконец, отдышавшись, она подняла взгляд на Лайзу и впервые в жизни так же солнечно улыбнулась девушке, как та всю жизнь улыбалась ей.
– Неудачники. Конченые неудачники. Лайза, пошли пить?