У почтеннейшего господина Цзинь Гуанъяо невыносимо болит голова. И он никак не может определиться, что же является точной причиной: настигшее его бескрайнее разочарование или закладывающий уши вой. Как можно так долго издавать один и тот же звук, да еще и на одинаковой ноте? Вот уж от чего можно искажение ци заработать в одночасье…
Источником разочарования является дражайший друг Сюэ Ян, преподнесший к возвращению столь неприятный сюрприз, а завывания исходят от его зареванных учениц, сидящих перед столом Верховного Заклинателя. Но лучше терпеливо дождаться момента, когда им потребуется перевести дыхание, и начать разговор. Нарушать облик заботливого главы Ордена сейчас не с руки.
— Юные госпожи Мин, что вы можете мне сказать об этом? — навесив на лицо сочувствующее выражение, наконец спрашивает Цзинь Гуанъяо, указывая на стол, где лежит обгоревший человеческий череп в компании такого же покрытого копотью поверх потрескавшейся позолоты меча в ножнах. — Прошу сохранять спокойствие, я скорблю вместе с вами, — поспешно добавляет он, заметив, как синхронно задрожали губы дев.
— У-учитель Ян-Ян, — звучит в ответ парный сбивчивый всхлип.
Да, многого от них не добиться. Возможно, стоило сначала побеседовать с ними самолично, а не сразу поручать дознавателям. Может, тогда бы удалось получить более цельную картину произошедшего. И правдивую. Потому что поверить в нескладную историю, что Сюэ Ян перестарался со своим очередным экспериментом, и это привело к пожару в поместье, разрушению окружающего его Барьера и, соответственно, случайной смерти заклинателя, может только глупец.
Сначала Цзинь Гуанъяо ставил на бесталанный и топорный побег — когда же еще бежать, как не в его отсутствие? Причины, надо сказать, у Сюэ Яна были: тот даже не трудился скрывать, насколько ему тут тошно с момента, когда были отрезаны пути отступления с помощью Чан Пина. Но все прекрасно понимали, что без такого своеобразного поводка удержать его было попросту невозможно.
Но вот чего Сюэ Ян никак не мог уразуметь, так это того, что все было исключительно для его же пользы (ладно, всеобщей!). Ну чего ему делать за пределами Ордена: похоронить свой талант и босячить на пару со своей даосской зазнобой до скончания жизни? Неужто бы тот его принял обратно после столь долгого отсутствия? Хотя судя по тому, что Цзинь Гуанъяо успел разглядеть со стороны — принял бы, да еще бы по голове погладил и конфетой угостил.
И поэтому, само собой разумеется, первым делом был проведен ритуал Поиска. Если принадлежность обгорелых останков была более чем под вопросом, то вот Цзянцзай, вытащенный из-под обломков, сомнений не вызывал. Так хотел покинуть уютное гнездо, что даже меч бросил? Вполне мог, на самом деле: Сюэ Ян в момент отчаяния способен на такие же отчаянные поступки.
Проведенный ритуал с уцелевшими предметами, которые могли послужить «маяками», дал весьма неожиданные результаты: по всему выходило, что дражайший друг — пускай и очень обиженный, — мертв. Честно сказать, Цзинь Гуанъяо настолько был удивлен, что даже самолично повторил весьма неприятную процедуру, чтобы убедиться в этом. Итог был в точности такой же, что вызвало крайнюю степень досады и смирение с тем, что пока придется условно принять за правду эту нелепую смерть.
Впрочем, попытки пообщаться с якобы покинувшим этот свет Сюэ Яном с помощью Расспроса и других ухищрений также не возымели успеха. То ли его душа развалилась на части, как совершенно негодящая, то ли ее владелец и после смерти остался таким же несговорчивым, как и всегда. Даже этот сгоревший остов тела помалкивал, не дав никаких подтверждений или опровержений тому, что при жизни он принадлежал именно Сюэ Яну. Возможно, это тоже побочный эффект плотного скопления темной энергии; к сожалению, экспертов по этой части преступно мало, чтобы что-то утверждать. В любом случае это право покойника — не являться на зов, и отказать в этом ему нельзя даже при большом желании. Разве только обратиться за помощью в Гусу, но вот уж где не стоит светить своими секретами, особенно в такое нелегкое время.
Но остается еще масса вопросов, на хотя бы часть из которых в состоянии ответить подопечные Сюэ Яна. По крайней мере те, что остались в Ордене; юный Ань Цян все еще в отъезде и, думается, он был отослан неслучайно. У своего наставника он вызывал недоверие и безмерное раздражение, так что с высокой вероятностью ничего сказать он не сможет. Но им тоже нужно будет заняться на досуге, правда, как можно мягче, очень уж специфические особенности имеет этот юноша. Допрос сестер Мин почти не дал никакой информации: ни что это был за такой загадочный эксперимент, что им приспичило заниматься в одиночку, ни почему сами девы оказались на месте в весьма плачевном состоянии, когда уже все закончилось, выяснить не удалось.
Ничего не помнят, не знают и вообще, что же им теперь без любимого учителя делать? Любое упоминание Сюэ Яна вызывает у них этот оголтелый вой, от которого кровь в жилах стынет. Во всяком случае, троих орденских дознавателей это довело до истерики чуть ли не похлеще, чем у самих девиц. Но в одном они сходились: разум сестер Мин (один на двоих) представляет из себя топкое болото из обрывков воспоминаний, где невозможно что-либо отыскать. Было выдвинуто предположение, что это последствия невероятной концентрации темной энергии, с которой они столкнулись, и это привело к частичной потере памяти. Как удобно. Для Сюэ Яна, чтоб ему гореть… Ах, постойте, он же и так сгорел!
— То есть вы считаете, что это Сюэ Ян, — Цзинь Гуанъяо вновь указывает на череп, бездумно пялящийся в пустоту черными провалами.
Мин Лицинь остервенело трет вышитым платком щеки, прежде чем подается вперед и, продолжая шмыгать носом, тянет руку вперед:
— Вы позволите? — получив утвердительный кивок, она подхватывает череп и внимательно его рассматривает, даже зачем-то заглядывает внутрь и простукивает в нескольких местах. А затем выносит вердикт: — Конечно же, это он! У кого еще может быть такая очаровательная улыбка?
Очарование весьма спорное с учетом отсутствующей нижней челюсти, да и череп, ткнутый практически ему в лицо, Цзинь Гуанъяо оценить не в состоянии. Хотя доля логики в словах девы есть: такие жвалы, как у Сюэ Яна, еще поискать нужно, сходство имеется!
— Давайте уважать память покойного, и не будем принуждать его к лобзаниям даже в таком виде, — с брезгливой улыбкой господин Цзинь отстраняется.
Мин Лицинь осознает, что ведет себя по меньшей мере недостойно, и заливается краской. Глубокоуважаемый череп перекочевывает к ней на колени, оставляя пепельное пятно на юбке, и удостаивается трепетных объятий. В старшей Мин особенно сильно чувствуется влияние наставника; младшая же лучше держит себя в руках, однако это не мешало ей рыдать едва ли не громче всех.
— Вы что-нибудь знаете о том, что могло повлечь за собой такие ужасные последствия? Как-то же вы оказались возле входа в подземный туннель?
И снова — ничего нового. Не знают, не помнят, все как в тумане. И, разумеется, с небольшим перерывом на бурное выражение печали. Голова начинает гудеть еще сильнее.
— Учитель велел нам держаться подальше и не сметь подходить, чтобы не задело, — вдруг бесцветным голосом произносит Мин Шу, напряженно хмуря лоб, словно ей эти воспоминания даются с большим трудом. Она прикладывает пальцы к вискам и зажмуривается.
Что-то начинает всплывать. Нет, нужно было сразу самому говорить с этими девицами, ведь дознаватели действовали слишком грубо, и именно поэтому не смогли ничего выудить. Вопросы, заданные участливым тоном — эффективнее.
— Не задело чем?
— Огнем, наверное… — неуверенно тянет младшая Мин жалобным тоном. — Да, именно им.
— То есть, пожар был запланирован?
Это загоняет деву в невообразимый тупик: она смотрит жалобно и едва ли не с мольбой.
— Выходит, что так, — наконец шепчет она.
— А чем вы занимались в последнее время? Вы изучали что-то новое? — Нужно подойти немного с другой стороны.
— Мы должны были изучать печать Быстрого разложения, — хмурясь в точности так же, как недавно это делала ее сестра, говорит Мин Лицинь.
— И вы поэтому были в леднике несколько дней назад?
— Если трупы разложились, нужны новые, — со знанием дела кивает она.
Бесполезная информация, но звучит разумно.
— Может, ваш учитель вел себя в последнее время необычно?
— В одной из комнат в подвале у него хранилось чье-то тело — изувеченное, все в талисманах. Нам нельзя было туда заходить, но мы как-то подсмотрели, — безо всякого стыда признаются сестры. — Он там проводил много времени, наверное, придумывал что-то новое…
Чан Пин и безуспешные попытки его поднять. Стоило все-таки позволить Сюэ Яну его убить собственными руками до того, как эта возможность была упущена — быть может, это бы повлияло на исход событий. Без этой пустой обиды лояльность соратника явно была бы выше… Ну как же невовремя Сюэ Ян решил заниматься какой-то ерундой! И так все летит к демонам, и терять в этой ситуации немногочисленных союзников очень недальновидно.
Некто очень усердно строит козни Верховному Заклинателю, и выяснить, кто же эта загадочная личность, пока не удается. Да и Старейшина Илин очень подвел: не дал ни единого шанса склонить его на свою сторону, с порога предпочтя общество Лань Ванцзи… Именно этот поступок, к слову, уверил в том, что отныне телом Мо Сюаньюя управляет кто угодно, но не бывший владелец. Или этот несчастный безумец резко переменил свои вкусы относительно мужчин.
Но все-таки постоянные неудачи с Чан Пином не являются достаточной причиной вести себя столь неосмотрительно… Это явно что-то иное, что действует на Сюэ Яна гораздо сильнее. Действовало. Есть кое-какие подозрения на этот счет… Цзинь Гуанъяо не успевает подобрать нужные слова, чтобы задать верный вопрос.
— Я думаю, учитель Ян-Ян покончил с собой, — вдруг заявляет Мин Шу.
— С чего это? — удивляется ее сестра, взирая на череп в своих руках, словно ждет от него ответа на этот вопрос.
— Ты вспомни, какой он был грустный! Ходил сам не свой, кричал постоянно, срывался… А потом в себя уходить начал, не дозовешься.
— Точно-точно! — с жаром кивает она. — Но тосковать он начал гораздо раньше.
— Понятно почему: после того, что он нам поведал о своем спутнике на пути самосовершенствования…
— И что же он вам поведал? — спешит вмешаться Цзинь Гуанъяо, подозревая, что прижатые к груди руки и томные вздохи не сулят никакой конкретики, а только эти самые вздохи. Да и глаза у юных дев снова очень соответствующе заблестели, лишь бы снова в плач не ударились!
А затем господин Цзинь испытывает на себе то, на что постоянно жаловался Сюэ Ян: его ученицы действительно способны говорить хором и заканчивать друг за друга предложения, при этом не сбиваясь с мысли. И это, надо сказать, очень деморализует.
— У них была такая любовь! Ну как у всех обрезанных рукавов — гораздо интереснее, чем у других… Глаз свой отдал, представляете? Сильней чувства и не придумать! А потом произошло что-то ужасное, из-за чего им пришлось расстаться… Но больше всего учитель Ян-Ян жалел о том, что не успел поклоны в храме отбить, очень уж ему хотелось!
Цзинь Гуанъяо борется с желанием вырвать из рук у старшей Мин обласканный череп, чтобы нежно заглянуть в его глазницы и вопросить: «Ты это серьезно?!». Вот это рассказы! Как в разговорах с другом, так Сюэ Ян отбивался и чуть ли не на крови клялся, что ничего, кроме мести, ему не нужно, а своим подопечным, стало быть, душу изливал. Храм, ну надо же! Неужели шутка с алым отрезом, накинутым на голову другу, возымела эффект? Или это домыслы излишне романтичных дев?
— Он просто не выдержал разлуки и решил свести счеты с жизнью, — драматично заключает Мин Шу, забирая у сестры платок, чтобы промокнуть все-таки снова выступившие слезы.
Это звучит абсурдно и вместе с тем имеет под собой некоторые основания. Разум из-за одного определенного даоса Сюэ Ян потерял еще с их самой первой встречи — это факт, что бы он там ни говорил. И с каждым годом его даосская проблема разрасталась, как катящийся с горы снежный ком, пока не достигла своего пика. Один этот глаз чего стоит, верно подмечено! Именно поэтому Цзинь Гуанъяо питал надежды, что если Сяо Синчэня держать подальше от Сюэ Яна, это позволит тому сохранить свой рассудок; глупые игры в любовь и семью (которые совсем не игры, но все равно глупые) мешали и стопорили развитие. Даосы и темные искусства несовместимы — неоспоримая истина.
Разве Сюэ Яну так сложно было найти в себе силы смириться? Ну чего ему стоило утешиться кем-нибудь другим? Да теми же сестрицами: и с виду приятны, и поперек слова не скажут, в рот глядят, каждое слово ловят, — фанатички, одним словом… Или кого праведнее нужно было подсунуть? Какого-нибудь мужчину, желательно с увечным зрением.
— Что ж, возможно, вы правы.
К выводу, что Сюэ Ян полностью одурманен собственными чувствами, Цзинь Гуанъяо пришел еще тогда, когда тот заявился в Башню Кои, не удосужившись убить Сяо Синчэня. Скорее всего, это был ожидаемый исход. Наверное, следовало разыскать этого проклятого даоса, да вручить его, перевязанного подарочной ленточкой, Сюэ Яну. Только предварительно вырезав ему язык, чтобы не сбивал с толку своими баламутящими речами…
Ладно, полно об этом думать; на самом деле, почему и как Сюэ Ян допустил свою смерть, не столь уж важно. Гораздо важнее иные потери.
— Известно ли вам что-нибудь о дневниках Старейшины Илин? Все ли они хранились в поместье, или же есть вероятность, что они могут находиться где-то еще? Например, у вас?
Обыск библиотеки и личных покоев Сюэ Яна ничего не дал. Единственное, что удалось обнаружить — одну страницу в кустах неподалеку от уничтоженного Барьера, содержащую сетования Вэй Усяня на то, что лотосы не желают расти на дурной земле, хоть ты тресни. А судя по степени скомканности и характерным бурым пятнам на листке, кто-то им воспользовался по назначению. И не надо долго гадать, кто именно не дошел до нужника! Сюэ Ян даже на прощание умудрился подложить дерьма, к этому у него тоже неоспоримый талант.
— Мы ничего не выносили из поместья, все дневники лежали там… Получается, все сгорело? — неверяще спрашивает Мин Шу, хватаясь за сердце. — Но как же так?! Они же были… бесценны! Все записи о Темном Пути были там…
Кажется, для нее эта утрата вполне сравнима с жизнью ненаглядного наставника. А вот ее сестру, напротив, это беспокоит мало.
— Невелика потеря! — возмущенно выдыхает Мин Лицинь. — Ты-то чего беспокоишься, ты эти дневники наизусть и так выучила, пока переписывала их ночами…
— Вот как? — Цзинь Гуанъяо очень заинтересован этой информацией. — Это правда?
— Не совсем, — с долей смущения отзывается Мин Шу. — Я действительно очень многое прочитала и вела кое-какие записи для себя. Да и учитель Ян-Ян иногда не соглашался со Старейшиной — нужно же было как-то все привести в порядок, чтобы не путаться…
— Юная госпожа, а эти записи у вас сохранились?
— Да даже если нет, она их заново напишет… — не без гордости за сестру отвечает вместо нее Мин Лицинь.
— Думаю, что да.
— Тогда вас ждет много работы, юная госпожа.
Головная боль слегка утихает. Потери все еще невосполнимы в полной мере, но хоть что-то. Все-таки не зря была затеяна эта подпольная школа темных искусств. Однако не будь ее, то и дневники бы остались в целости… Ох, ну вот, снова! Определенно, нужно выпить что-нибудь от мигрени. А пока что можно отправить юных дев к себе, этот разговор утомил уже всех.
— Господин Цзинь, это же Цзянцзай? А можно нам… его потрогать? Ну… попрощаться.
Цзинь Гуанъяо отвлекается от размышлений, поднимая взгляд на сестер, которые жадным взором буквально глодают меч, лежащий на столе. От этого вопроса прямо-таки разит чем-то нездоровым, но любопытство перевешивает. Он одобряюще кивает, разрешая взять меч. Все равно они ничего сделать с ним не смогут: заморская игрушка Сюэ Яна запечаталась и ни на что не реагирует. На самом деле, это еще один камень на чашу весов, склоняющихся в сторону смерти хозяина меча.
Мин Лицинь осторожно пристраивает почерневший череп на край стола и, не скрывая восторга, с готовностью хватается за рукоять, ловко освобождая меч от ножен. Сыплется темная крошка осевшей на оружии сажи, пачкая расшитый ковер.
Младшая Мин с негодованием сжимает пальцы поверх чужих рук и восклицает:
— Сейчас моя очередь, убери руки! — и замирает под настороженным взглядом старшей сестры, крайне озадаченной таким заявлением. Словно у них этот спор не в первый раз, и победа всегда доставалась совсем не Мин Шу.
Девы несколько мгновений смотрят друг другу в глаза, ведя ожесточенный молчаливый спор, при этом не забывая тянуть Цзянцзай каждая в свою сторону. Раздается щелчок, и они едва успевают отпрянуть, когда меч со скрежетом разделяется, являя миру два лезвия вместо одного. Цзинь Гуанъяо с нескрываемым интересом наблюдает за удивленными лицами сестер Мин, все еще держащихся за рукоять Цзянцзая, переместившуюся в центр меча. Однако интересно. И это наводит на не менее любопытные мысли.
— Юные госпожи, скрасит ли вашу утрату прогулка в кузницу? Я уверен, наш мастер сможет заново покрыть Цзянцзай позолотой и… разделить его надвое. Думаю, это сполна почтит память вашего покойного учителя.
И, кроме этого щедрого жеста, который, несомненно, должен вызвать безграничное доверие и готовность преданно служить, быть может, стоит сделать еще кое-что. А именно: разослать адептов на поиски одноглазого девятипалого босяка с нахальной рожей. Возможно, в компании такого же одноглазого блаженного даоса. Или все же не стоит? Распылять ресурсы на уже бесполезных влюбленных дураков крайне расточительно.
Такие вопросы лучше решать после лекарственного настоя или, еще лучше, вина.
***
— А-Ян, я знаю — так долго продолжаться не может.
— Если ты про костер, то я не буду вставать, — сонно бормочет Сюэ Ян, даже не трудясь оторвать голову от плеча Сяо Синчэня, в которое он уткнулся лбом. — И ты не будешь… — невнятно добавляет он, удобно устраивая чужую руку у себя между коленей.
— Я не про костер.
Ох, ну чего даочжану приспичило среди ночи беседы разводить, до утра, что ли, подождать не может?
— А про что? — стонет Сюэ Ян. Заснуть ему сейчас точно не дадут!
— Нельзя вечно куда-то бежать и прятаться неизвестно от чего.
Пока что удается. Но приятного мало: отсиживаться в лесах, постоянно перемещаясь по провинциям и изредка заглядывая в мелкие поселения за припасами. Точнее, ходит туда Сяо Синчэнь, периодически помогая местным за умеренную плату. С проседью в волосах и в простых одеждах никто в жизни не признает в нем почтенного даоса, известного своей благодетелью.
— Очень даже известно от чего! Рожу Яо я все еще не жажду видеть, — возражает Сюэ Ян. — И что ты предлагаешь: осесть где-нибудь в захолустье и завести огород по заветам Старейшины Илин?
На днях как раз обнаружилась парочка страниц с пасторальными мечтами основателя Темного Пути, оставшихся в дневниках по недосмотру. Зато было чем подтереться — очень удобно, следовало взять побольше.
Ответом служит короткий вздох.
— Я бы, может, и не против — я прекрасно себя чувствовал в городе И, — продолжает даочжан.
— Я туда не вернусь, — отрезает Сюэ Ян. Уж лучше в лесу до скончания века сидеть. Землянку выкопать можно, чем не дом?
— Есть другой вариант.
Сюэ Ян все же заинтересованно приподнимается на локте, ощущая, как под тонким дорожным матрасом, купленным у старьевщика на тракте, перекатывается какая-то шишка.
— Есть же места, где о нас никто никогда не слышал… Мы бы могли отправиться туда. Хоть ненадолго.
— Ты желаешь покинуть Поднебесную?
Сяо Синчэнь кивает и немного застенчиво произносит:
— Я столько слышал о разных удивительных вещах за Великой Стеной… Да я даже моря никогда не видел, только думал: разве такое бывает?
— Не люблю, когда много воды, — кривится Сюэ Ян и великодушно усмехается: — Но мне нравится твоя идея.
— Правда?
— Правда. Может, где-то к темным искусствам не такое предвзятое отношение, как у местных зашоренных заклинателей… — почти мечтательно вздыхает он.
— А может, там отыщется способ тебя исцелить… — добавляет с такой же интонацией Сяо Синчэнь.
Повисает молчание, только костер потрескивает с легким возмущением — все-таки нужно встать, чтобы его взбодрить, а то так и околеть недолго! Хотя и темной энергией можно согреться, ведь теперь нет нужды скрываться.
— Меня не надо исцелять.
— А-Ян, прошел уже почти месяц, а твои духовные силы не вернулись.
Ну теперь понятно, к чему шел весь этот разговор. На море даочжану посмотреть захотелось! А Сюэ Ян почти поверил...
— И?
Сяо Синчэнь досадливо поджимает губы.
— Твое Золотое Ядро причиняет тебе боль… — вновь начинает он.
— Если его не трогать, то рано или поздно это пройдет.
— Не трогать… — повторяет даочжан. — Именно. Я тебя даже коснуться не могу.
Сюэ Яну приходится сесть, чтобы наградить его испытующим взором. Он долго смотрит, прежде чем засмеяться:
— На днях у тебя очень даже неплохо выходило меня касаться! Правда, ты меня чуть башкой в костер не затолкал в процессе…
«Первый раз» вышел горячим во всех смыслах.
— Я имею в виду — по-нормальному, — на щеках Сяо Синчэня появляется легкий румянец. Ему не нравится разговаривать в таком положении, и он тоже отталкивается руками от матраса, чтобы сесть.
— Не поверишь, даочжан, но не пять раз за ночь — и есть «по-нормальному»!
От этих сурово сведенных бровей становится еще смешнее.
— Я думал, что тебе по нраву то, что я делал, — не без упрека отзывается Сяо Синчэнь.
— Кто же спорит? Это было восхитительно, без прикрас.
— А тебе за время, пока не наступит это «рано или поздно»… не станет скучно? — он отводит взгляд в сторону.
Ох, да когда же это кончится! Сюэ Ян склоняет голову на облюбованное плечо и спрашивает:
— Тебе не надоело? Ты что, всерьез думаешь, что у нас тут все на твоих страстных подвигах держится, и без них никак? То есть, по твоему мнению, я все к хренам бросил только ради этого?
Эти слова вводят даочжана в состояние глубокой задумчивости. Можно ощутить, как его тело напрягается, словно он стремится обратиться в статую. Дыхание становится тяжелым, но размеренным, как при медитации.
— Ох… — только и может сказать он после паузы длиною почти в вечность и смущенно шепчет себе под нос: — Я надеюсь, что это не продлится долго, я же все-таки привык по-своему…
— Ну извини, что я не в силах тебе обеспечить еженощные развлечения до утра! Рассчитывай на раз в неделю, большего я предложить не могу! — восклицает Сюэ Ян, трясясь от смеха, когда понимает, к чему же все-таки по итогу пытался вести Сяо Синчэнь такими окольными путями. И запоздало возмущается: — Погоди, даочжан, я тебе тут душу изливаю, а ты мне в ответ страдаешь, что твоему нефритовому стержню чего-то не хватает?
— Я… — тот запинается и вспыхивает. А затем виновато передергивает плечами.
— Вот это да! — сокрушенно качает головой Сюэ Ян. — Ты ему про храм, а он тебе про срам. Слушай, тебя с твоей горы не за распутство выгнали? Очень на то похоже, знаешь ли… Хорошо еще, что просто пинка дали, а не на цепь какую посадили, чтоб на людей не кидался!
Сяо Синчэнь прижимает к лицу ладони, издавая протяжный стон, и не сопротивляется увлекающим за собой рукам Сюэ Яна, ложась обратно на дорожную постель.
— Спи, даочжан. Полетим утром твое море искать.
Костер, оставленный без внимания, медленно догорает, периодически плюясь яркими искрами, тем самым напоминая горящее поместье возле Башни Кои. Тихий скрип качающихся деревьев с давно опавшей листвой убаюкивает на пару с редкими криками ночных птиц, не улетевших на юг. Сюэ Ян снова почти засыпает, когда слышит взволнованный голос Сяо Синчэня:
— А-Ян, а ты про какой храм говорил? Я что-то не понял…
Если сейчас подорваться и очень быстро побежать, как скоро даочжан нагонит? Что-то подсказывает, что в этот раз ему понадобится меньше года. Как хорошо, что можно просто притвориться спящим.
А лучше не притворяться — завтра будет длинный день.